Жизнь «Гамлета», одного из самых знаменитых спектаклей Эймунтаса Някрошюса, подходит к концу: вильнюсский театр Meno Fortas объявил, что в декабре покажет его в последний раз. Почти 17 лет назад Някрошюс сделал необычный выбор, пригласив на роль Гамлета никогда прежде не игравшего в театре рок-музыканта Андрюса Мамонтоваса. За эти годы Мамонтовас не расстался с музыкой — по-прежнему выступает с концертами, пишет для кино и театра (в частности, он автор музыки к нескольким спектаклям Някрошюса). Год назад Елена Алдашева и Наталья Зотова встретились с актером и музыкантом в Вильнюсе и поговорили о буддистских колоколах, граненых стаканах и Шекспире при дневном свете.
Есть ли разница между тем, как «Гамлет» воспринимается в Литве и в других странах?
Я не думаю, что он поставлен исключительно для Литвы. Это только язык. Конечно, есть какие-то коды, которые более понятны зрителям нашего «региона», какая-то цитата, например. Някрошюс всегда говорит, что текст важен, но мне кажется, что его спектакли во многом построены на визуальном — такие картинки, которые меняются, и ты можешь их смотреть, вообще не понимая языка, получая эмоциональное переживание: он тебя как бы проведет через эту историю. Однажды, когда мы играли в Финляндии, там сломался аппарат, который показывает титры, и мы играли без перевода, но большой разницы в реакции зрителей я не почувствовал. Единственное место, где мы видели зал по-настоящему — в Лондоне. Мы играли «Гамлета» в «Глобусе» при дневном свете, без перевода: вся публика стоит, ты видишь лица метрах в двух от тебя, край сцены рядом. И мне, кстати, это очень понравилось: было какое-то другое чувство игры, потому что видишь все реакции публики.
Мы об этом говорили с Някрошюсом. Он сказал, что не свет и не черные кулисы создают театр, а то, что делают актеры. Там нельзя было даже музыку ставить в записи. У нас сидел музыкант, который играл, озвучивал спектакль вживую. Нельзя огонь использовать, дождь, все, что может повредить зданию. И еще они просили, чтобы спектакль сократили до двух частей, то есть были две части по одному часу. И что интересно, он ничего не потерял! Получился какой-то ремикс спектакля, новая версия, еще более напряженная. В «Гамлете» появилась энергетика, какая бывает, когда я играю концерт.
Фрагмент последнего концерта группы Foje, состоявшегося 19 мая 1997 года, спустя неделю после премьеры «Гамлета»
У нас после осенних гастролей 2011 года говорили, что это не спектакль, который повзрослел, поменялся, а вообще два разных варианта.
Редакций «Гамлета» не было. Някрошюс разве что говорил: в этой сцене больше так не делай, делай по-другому. Дело, думаю, в другом: когда ты что-то видишь в первый раз, и это производит на тебя сильное впечатление, то во второй раз будешь смотреть по-другому. Это уже будет в контексте того, что ты видел; ты будешь надеяться, что первое впечатление повторится, но так никогда не бывает. Это то же самое, что возвращаться к своей бывшей девушке: никогда не будет так же… Мир меняется все время. Иногда надо посмотреть на вещи с другой стороны, чтобы увидеть их опять в первый раз.
И Някрошюс, и вы говорили, как важно то, что Гамлет в спектакле — подросток. Сейчас это, кажется, перестало быть центральным мотивом спектакля.
Мы не становимся моложе, чем мы есть в данный момент. Когда мы начали репетировать, мне было 29 лет, сейчас 44, и твой новый взгляд на жизнь, новый опыт отражается в том, что ты делаешь. Лет пять назад я говорил Някрошюсу: может, уже хватит? Мне бы не хотелось быть пожилым молодым человеком. Хочется как-то угадать ту черту, когда уже не стоило бы играть. Някрошюс говорит: когда ты скажешь, что все, тогда мы и перестанем. Он сейчас на мою голову свалил эту ответственность — я не знаю, что с этим буду делать, но придется как-то… решать. Спектакль так долго живёт, потому что он поставлен с любовью. Мы репетировали где-то 9 месяцев, и сначала он длился семь часов. Я думаю, некоторые сцены, которые не вошли в спектакль, для другого режиссера были бы открытием жизни. В Някрошюсе мне нравится, что он может так вот взять и вычеркнуть что-то очень интересное, сказав «нет, не подходит». И, конечно, сама пьеса. Что-то в ней такое подсознательное спрятано. Может, дело в том, что все умирают не своей смертью? Может, эта история была на самом деле? Что-то такое между строчек… Она говорит про какие-то общечеловеческие вещи, есть в ней что-то, объединяющее всех людей, вне зависимости от их национальности, расы, положения. Такие чистые эмоции.
спектакль поставил. Уже тогда он мне казался таким зрелым,
опытным, а я и теперь в зеркале всё вижу какого-то подростка”.
Гамлет – А. Мамонтовас, 1997.
Говорил ли Някрошюс когда-нибудь впрямую, почему он позвал Вас на эту роль?
Я пытался спросить у него, и он мне как-то сказал: я был на твоем концерте, если ты можешь контролировать зал в три тысячи человек, так с залом, где сидит триста, ты точно как-то управишься. Ему хотелось на эту роль человека, который не движется как актер и не говорит как актер. Потому что Гамлет — он такая белая ворона, один против всего мира.
Вы сыграли последний концерт группы «Foje» уже после премьеры «Гамлета».
Просто было такое красивое совпадение. Конец одного периода моей жизни и начало другого. Это произошло в течение недели. А сейчас я чувствую, что «гамлетовский» период моей жизни все равно кончается. Что-то будет другое.
У вас на сцене возникает воспоминание о том, как это было 10-15 лет назад?
Нет, я живу здесь и теперь. Больше ничего нет, в принципе. Все, что мы имеем, — это вот этот момент. И вся красота, вся радость жизни только в нем, больше нигде. Люди и бывают грустными оттого, что они теряют этот момент, куда-то переносятся, начинают думать о том, что потеряли или чего не достигнут. И театр тоже такой вид искусства, который действует только здесь и сейчас. Когда в спектаклях используют какие-то видеоинсталляции, которые заранее засняты, у меня пропадает контакт с этим спектаклем. Но когда во время спектакля синхронно снимают и показывают, это сразу действует по-другому. Вообще я не очень люблю театр. Но я очень люблю Някрошюса. «Пиросмани, Пиросмани…» мне посчастливилось видеть подростком, это мой любимый его спектакль. Раза три, наверное, смотрел. Думаю, что вот это его самое-самое. Это что-то такое… ну, нектар.
А с Багдонасом, вашим партнером в «Гамлете», вы первый раз встретились в фильме «Выставка»?
Да-да. Мы встретились в фильме «Выставка», это было в 87-м году, меня забрали из армии на неделю сниматься. Мне очень жалко, что он не играет больше в «Гамлете» [роль призрака отца Гамлета — ред.]. Тот актер, который на репетициях создавал образ, более органично его понимает, он с ним больше связан. Потому Някрошюс не любит замены, и у него они очень редко бывают. В каких-то безвыходных ситуациях, наверное. Актеру нужно самому создавать роль, но в спектакле, где уже работает много персонажей, характеров, это не всегда возможно. Когда Видас Петкявичюс пришел, он заменил Багдонаса, с которым мы так много репетировали и обсуждали, он просто уже вписался в спектакль — и все. Ввод был, мне кажется, в 99-м году, точно не помню. Год-полтора мы с Владасом играли.
Саундтрект к фильму Loss, за который Мамонтовас получил награду на Шанхайском международном кинофестивале в 2008 году
Кто для вас Гамлет?
У нас это как бы маленький ребенок, который не отвечает за свои поступки, потому что ослеплен идеей мести, ослеплен любовью к отцу и болью от потери отца. И обидой на предательство матери. Все, что он делает, он делает несознательно. Он не в ответе ни за что. Сейчас, конечно, игра стала чуть-чуть другая: сначала было очень много выплесков энергии. Я думаю, что персонаж все равно живет вместе с актером, он зависит от того, что ты сам переживаешь, каким становишься. Моя мечта когда-нибудь стать мудрым (улыбается). Я думаю, что Гамлет тоже хотел бы.
Для вас это светлый спектакль?
Очень, очень светлый спектакль. Один из светлейших, наверное.
Финал спектакля обещает что-то Гамлету?
Это, в принципе, освобождение. Он отца нашел, а отец в тот момент его потерял.
Вы также писали музыку к «Божественной комедии» Някрошюса. Расскажите об этом?
Первый раз с Някрошюсом над музыкой к его спектаклю я работал в Риме, где он ставил «Иванова». Музыку я тогда записывал здесь, в Вильнюсе, мы с Някрошюсом много общались. Я ему показывал ему эскизы в студии, и он говорил: мне нужно вот такое, мне нужен вальс, мне нужен фон… На репетициях «Божественной комедии» было по-другому. Актеры сами подбирали музыку, классическую, фольклорную, там и Чайковский, и Бетховен, и армянская народная музыка… Моей музыки где-то 30 процентов в спектакле. Конечно, сама история — большой коллаж. И музыкальный фон тоже получился таким коллажем. Някрошюс всегда использует какие-то классические темы, это уже, наверное, часть его театрального лица. Лучше всего смотреть репетиции, тогда ты чувствуешь ритм, создаваемое настроение, и это тебе диктует музыкальные идеи. Окончательное решение принимает Някрошюс, но бывает, что и актеры приносят с собой какую-то музыку, говорят: послушайте. Нет одной схемы, по которой он работает. Это всегда очень зависит от людей, которые работают с ним, от актеров. В «Божественной комедии», например, Някрошюс дал Роландасу Казласу [исполнителю роли Данте — Ред.] многое решать самому. На других спектаклях бывает, что он ставит актеров в очень тугие рамки. Я думаю, кстати, что Роландас Казлас в чем-то очень похож на Някрошюса. Някрошюс появился такой уникальный из глубинки. Казлас тоже. Кстати, он фантастический комический актер.
Конечно, музыка к спектаклю — это не только темы, это какой-то правильно подобранный звук. Когда я путешествую, у меня с собой диктофон, и я всегда записываю интересные звуки. В «Божественной комедии», например, есть колокола из буддистского монастыря в Киото. Музыка к спектаклю — это иногда «просто» саунддизайн. Някрошюс перед началом репетиций говорил: ты мне не записывай никаких скрипок, что-нибудь странное поищи. Ну, и я пытался — натягивал веревку, извлекал какие-то звуки… В современном театре, в кино много музыкальных стилей, это очень хорошая среда для эксперимента.
Вы упомянули «Иванова». Расскажите, что это был за спектакль?
Это был один из первых спектаклей, которые Някрошюс ставил за границей: его позвали в Риме ставить Чехова. На репетициях было очень много комических ситуаций. Например, когда Някрошюс через переводчика пытался объяснить итальянцам русский национальный характер, это было что-то космическое. Он пытался им объяснить, что водку надо наливать в один граненый стакан и пить по очереди. А они спрашивают: почему мы не можем взять каждый по бокалу и пить. Он: нет, и на газету еще нужно это все поставить. И вообще, у них другая школа игры, там все построено на том, чтобы красиво говорить текст, красиво стоя на сцене. А у Някрошюса все такое грубое. Грубые, прямые эмоции. Но сам спектакль, кстати, получился очень хороший, один из моих любимых у него.
А что вы думаете про «Божественную комедию»?
Мне нравится страсть Данте — такое впечатление, что он не мог остановиться, только успевал записывать. Это история человека, который переживает смерть своей любимой. И весь этот поход через ад, а потом приход в рай — это похоже на то, как мы, когда умирает наш любимый, близкий человек, проходим через какие-то стадии скорби. В принципе, это история скорби. От начала до конца, когда ты принимаешь то, что это так есть, и тогда уже отпадает все грустное, ты помнишь только светлое, и это уже рай. А человек, которого ты потерял, он остается в тебе. Но Шекспир мне нравится больше. А если точнее, версия «Гамлета» по Някрошюсу. Кстати, Данте по Някрошюсу мне тоже нравится больше.
«Гастролирующий» образ жизни театра Meno Fortas близок вам?
Да, и я не представляю себя работающим в театре постоянно, это не моя среда. Я люблю путешествовать, это у меня с детства. Мой дедушка был картограф, он создавал карты Северного Ледовитого океана для кораблей, ими пользуются по сей день.
Вы неоднократно гастролировали в России с «Гамлетом» — какие впечатления у вас остались?
Я очень люблю Петербург. Москва меня в этот раз удивила. В Уфе мне очень понравилось, очень театральная публика, и сама атмосфера города. А в Рязани разное было… вспомнил что-то из прошлой жизни.
Печальные события 13 января 91-го года у телебашни я видел своими глазами, я там был. У нас это самый грустный день. И, конечно, грустно всегда и везде, когда происходят такие вещи, потому что на человеческом уровне люди так никогда не ссорятся, войну начинают политики, те, у кого есть интерес что-то забрать, отобрать, контролировать. Кто-то сказал, что война — это когда пожилые люди посылают молодых на смерть, чтобы они принесли им еще больше богатства. То, что мы вышли из Советского Союза, я думаю, хорошо, мне больше нравится жить в независимой стране. Те друзья, которые у меня в России были, мне такие же друзья, как и до того.
В апреле 90-го года у нас появилась первая независимая радиостанция М-1. И вот я вдруг слышу, что они говорят: у нас есть сведения, что сегодня ночью советские войска приедут оккупировать здание печати, потому что в нем все редакции, это в принципе информационный центр, и может быть, что сегодня мы работаем последний день. Я звоню им и говорю: у меня есть мысль — давайте сделаем концерт, соберем людей вокруг этого здания, танки не поедут через людей. И уже где-то через два часа отозвались, наверное, все литовские группы, какие-то организаторы, которые сразу поставили сцену, освещение, аппаратуру. И целую ночь шел концерт. Там было около 20000 человек. Где-то в час ночи приехала колонна машин с солдатами, они остановились, постояли-постояли и уехали. Они увидели эту большую массу людей и поняли, что им не нужен скандал. И так музыка на самом деле остановила танки.
Расскажите про День уличной музыки, который вы придумали.
Он уже был в Вильнюсе, в Риге, в Минске, в Тбилиси… Я всем говорю: хотите посетить Вильнюс — приезжайте на GMD. В этот день город становится чем-то особенным, что-то такое прекрасное происходит. Все, у кого есть какой-нибудь инструмент, неважно, умеют они играть Моцарта или только два аккорда на гитаре, выходят на улицы и играют. Это очень светлый день. Я надеюсь, что когда-нибудь он пройдет и в России. Мне хотелось бы, чтобы этот праздник однажды прошел в один день во всем мире. Это уже такое идеалистическое мое… мечта! Мне важно то, что нас объединяет, а не то, что разделяет, — этого и так слишком много. Это то, что я всегда ищу в путешествиях, и в моих песнях это тоже есть.