«Русская матрица» Андрея Прикотенко в Театре имени Ленсовета, «Сирано де Бержерак» Николая Рощина в Александринском театре, «Человек из Подольска» Михаила Бычкова в «Приюте комедианта». Три петербургские премьеры, вышедшие с небольшой разницей во времени, сложились в интересную попытку трех очень разных режиссеров высказаться о власти – ее природе, матрице и перспективах.
1. Энергичная хтонь
В подзаголовке «Русской матрицы» Андрея Прикотенко (Театр имени Ленсовета) значится: «драматическая поэма по отечественной мифологии». Хтонь во всех ее величественных и низменных проявлениях ползет здесь изо всех щелей: существа, которых вечно удивленный Иван (Сергей Мигицко) встречает на своем пути, родом из русских народных сказок и былин.
Площадкой для игры и путешествия Ивана в поисках смысла художник Ольга Шаишмелашивили сделала выходящий за пределы сцены помост, по обе стороны которого сидят зрители. Вся динамическая конструкция спектакля и подчинена этой пространственной идее: на помост выбегают, выезжают на гироскутерах и вышагивают красивым строем артисты/хор, которые в целом и являются главной силой действа.
Воинственность и энтузиазм этой русской команды, исполняющей то нежные, то брутальные композиции Ивана Кушнира, мы видим глазами растерянного Ивана. Мигицко вообще выполняет здесь роль сложно устроенного отражателя – текстов ли, написанных самим режиссером в духе Сорокина, выходов отдельных персонажей или аттракционов со звуком. Русского Ивана все пугает – и войны, куда его то и дело ангажируют, и межнациональные конфликты, и атаки женщин. Всего этого Иван не хочет, но протестовать не смеет.
«Русская матрица», во всем ее техническом оснащении, затраченных усилиях, фундаментальном контексте в виде буклета, подана как амбициозный проект. Это второй спектакль Андрея Прикотенко, худрука новосибирского «Старого дома», в Театре Ленсовета, а еще – это первая большая премьера после ухода из театра Юрия Бутусова. Но помимо цехового контекста, мало известного и мало интересного широкой публике, важна именно что идеология спектакля, в финале которого по всему залу плывет проекция огромных старославянских букв. «Матрица» обращена к нам ко всем – и этот вопрос ясен и актуален как никогда. Кто такие русские, важна ли национальная идентичность, можно ли подвергнуть сомнению скрепы и что такое патриотизм сегодня? Однако, сама эстетика спектакля, уровень его громкости, монументальность или сатиричность отдельных персонажей – вроде арийца-Богатыря (Олег Андреев) или женственного Змея (Максим Ханжов) – все это не умножает печаль, связанную с образом русского сознания и его особенностей, но как бы закупоривает саму возможность размышления. Это действительно странно – весь строй спектакля, с прямолинейностью текста, попыткой актуализировать жестокий русский миф, казалось бы, принуждает думать о том, кто мы такие и откуда пришли. Но сам тип коммуникации, формат энергичного шоу, заделан скорее как атака на сознание, а не попытка его разбудить.
2. По законам перформативного времени
«Сирано де Бержерак» Николая Рощина сыгран на исторической сцене Александринки и обнажает всю ее красоту и глубину. Сама природа спектакля подлинно театральна – здесь не жалеют ни времени, ни пространственных трансформаций, ни игры с жанрами. «Сирано» отличает неудобство – оно явлено в самой несоразмерности частей и в особенной интонации спектакля. С одной стороны – целый эпизод сделан под документальное видео, фиксирующее кровавую схватку главного героя с ОМОНом. С другой – огромные сцены в жанре старинной вампуки с жирными Эротами и идиотическими возлюбленными. С третьей – театр драматического диалога, в котором слово имеет значение. С четвертой – подробно, по законам перформативного времени, сочиненный эпизод переодевания солдат, отправляющихся на войну, в панталоны, банты, рубашки и прочее в духе середины XVII века, на которое приходится время действия пьесы Ростана.
Сирано играет Иван Волков, давний товарищ и соратник Рощина по театру А.Р.Т.О. Его присутствие в огромном, сложно устроенном и по-своему диком спектакле вселяет тревогу в зрителя. Как если бы Сирано – Волкова по-настоящему били под дождем, как будто бы голова его была покрыта кровью, а не театральной краской, как если б он по-настоящему страдал от деспотизма власти. Дело не в том, что Волков – хороший артист. Дело в его необычайном таланте присутствовать вот здесь и сейчас, в острой и одновременно скромной манере существовать, в напористости и деликатности, с которой он ведет свою партию. Когда-то в спектакле Владимира Мирзоева Сирано играл Максим Суханов – там тоже поражало это самое присутствие, упакованное в особую манеру и космический стиль. И вот теперь, у Волкова – тоже прекрасно сделанная, нетривиально понятая и почувствованная роль. Собственно, его мягкое напряжение, не взрывная нервность и делают «Сирано» актуальным высказыванием на политическую тему: может ли власть, в ком бы она ни воплощалась, в чиновниках или плохих директорах театров, диктовать художнику, что ему делать?
Для Сирано – Волкова этот вопрос, вполне в соответствии с неоромантической концепцией, равен вопросу жизни и отказа от жизни. Этот внутренний ужас безысходности и накрывает зал вместе с умирающим и произносящим остатки текста по-французски Сирано.
Само по себе желание через «Сирано де Бержерака» высказать свой протест против власти любого рода – в том числе, против власти публики и ее ожиданий от театра, – в спектакле Рощина облечено в большую и с размахом обставленную форму. И тут срабатывает сформированная обстоятельствами, в которых мы жили все 2000-е, привычка связывать российский политический театр с бедным стилем, с доковскими технологиями и отказом от любого рода «одежки». «Сирано» парадоксальным образом продолжает традицию «эзопова языка» и всех ухищрений прошлого, когда напрямик ничего и никем не говорилось. Эта традиция и соответствующая интонация, кажется, больше не работают – слишком много мы получили прямого, непосредственного опыта в театре. Но парадокс «Сирано» в том, что в разнородной, интересно сочиненной ткани спектакля слышится нерв времени и коллапса, всеми переживаемого. Потому и благодаришь режиссера за честный, оголтелый финал, в котором уже не рассмотреть вечно протестующего Сирано.
3. Любишь ли ты свой подъезд так, как нужно его любить?
Пьеса прозаика, а теперь и драматурга Дмитрия Данилова «Человек из Подольска» открыта была Михаилом Угаровым, поставившим ее в Театре.doc, с тех пор история про жителя Подмосковья, попавшего в руки умных и патриотичных русских полицейских, идет по всей стране. Михаил Бычков поставил ее в «Приюте комедианта»: Дмитрий Лысенков играет неврастеничного героя, испуганно озирающимся вокруг в поисках хоть какого-нибудь ответа на вопрос, зачем его здесь держат и что от него хотят. Марина Солопченко – необычайно ласковую, в ретро стиле милиционершу, поющую сладкие песни про любовь к родине. Второго мента играет Сергей Власов – додинский артист в обличье служителя закона и любителя немецкой индастриал-группы изводит героя Лысенкова допросами на тему: любишь ли ты свой подъезд так, как нужно его любить?
Спектакль Бычкова умещается на пятачке сцены, в глубине которой – будка «Дежурная часть» и вялый мент за стеклом. В клетке слева – второй задержанный, житель Мытищ (его играют поочередно Илья Дель и Женя Анисимов), который глумливо шутит над своим товарищем по несчастью.
В пьесе Данилова во всей релятивистской сложности показана природа насилия, облаченного в форменный китель. Насилием оно остается и тогда, когда отказывается от брутального стиля и вместо кипятильника в анус использует технику мягкой пропаганды. Михаил Бычков исследует это интеллигентное зло подробно и без насилия: в его спектакле главный вопрос – это вопрос нормы. Все же хорошо в этой дежурной части, где танцуют, ведут спокойные разговоры за жизнь и могут подбросить до метро, если на часах – совсем раннее утро. Но вечно испуганное сознание «клиента» добрых полицейских подсказывает ему правильно: бежать отсюда, куда глаза глядят.
Питерский сюжет сложился нечаянно: но как любопытно, что всем трем режиссерам захотелось высказаться про власть в самых разных ее ипостасях. Тема звучит, ее не заткнешь. Но в каких новых очертаниях она появляется – вот что любопытно в контексте всего сегодняшнего российского театра.