Журнал ТЕАТР. о премьере «Интервью В.» в питерском “Театре Ненормативной пластики”, которая прошла на малой сцене БДТ имени Товстоногова.
Голый мужчина стоит на столе спиной к залу и с отчаянием обращается к невидимому «Вячеславу Михайловичу» с просьбой пустить его на родину. Речь о 1943 годе, мужчина, которого играет Сергей Азеев – «поющий поэт» Александр Вертинский, Вячеслав Михайлович – Молотов, министр иностранных дел того времени, позволивший семье Вертинских вернуться. Часовой спектакль Романа Кагановича, создателя петербургского независимого «Театра Ненормативной пластики», сделан, как и сказано в названии, в формате интервью: спрыгнув со стола и одевшись, Вертинский – Азеев расскажет о разных эпизодах своей «приключенческой» жизни воображаемым вопрошающим. Рисунок (в том числе пластический – за пластику отвечает Максим Пахомов) этого интервью разработан и исполнен очень сложно, но в том ясном, естественном стиле, который заставляет поверить в присутствие живого человека. Ну или драматического героя, каким Вертинский, намеренно лишенный Сергеем Азеевым ожидаемой томности и театральности, здесь вполне предстает.
Свидетельства (они же воспоминания), которые воспроизводит артист, сидя за металлическим столом с гримировальным зеркалом и стаканом воды, взяты из книги мемуаров Вертинского «Дорогой длинною». Глава из нее была напечатана в 1962 в журнале «Москва» (с послесловием театроведа Константина Рудницкого, которому принадлежит выражение «квинтэссенция артистизма»), а полностью книга вышла в 1990-м. Опорными точками спектакля становятся детское воспоминание об умершей матери, которую маленький Вертинский пытался накормить шоколадкой (мать умерла, когда ему было три года), о толпе нищих клиентов отца-адвоката, пришедших на его киевские похороны, о кокаиновых годах, о службе в санитарном вагоне во время Первой мировой, когда он пел умирающему солдату, о гастролях в Румынии и прощальном взгляде на родину –через реку. И так далее, вплоть до горьких упреков в адрес официальных представителей СССР, делавшего вид, что такого артиста не существует.
Каждый фрагмент звучит замечательно и в тексте, и в театре: если Вертинский, начавший писать дневник в 1940-х в Шанхае, выбирает наилучшие слова для того, чтобы оставить на бумаге «репортаж» из своего прошлого, то режиссер вместе с актером находят точнейшую интонацию для того, чтобы слова обернулись живым театральным присутствием. Сергей Азеев – ученик Александра Кузина из Ярославского театрального института, что во многом объясняет его замечательную способность к реактивному и одновременно свободному существованию, которое в данном случае дает возможность увидеть как бы живого Вертинского сквозь живого актера.
Загримировав лицо белым, одевшись и расслабленно сидя за столом, Сергей Азеев рассказывает «не свою» жизнь. Из рассказов вырастает облик очень трезвого, сбалансированного и рискового человека, глазами которого мы видим весь комплекс «проклятых русских вопросов». Но странное дело – и сам прототип, и его «реинкарнатор» избегают тривиальности, говоря об эмиграции, глухоте публики, усталости от необходимости «работать» артистом, то есть о том, что и так известно. Иногда, в одно касание, Азеев напоминает о знаменитой картавой манере, но тут же соскальзывает с нее, избавляясь, как от надоевшего бремени. Рассказы прерываются затемнением и магниевыми вспышками фотокамер, выхватывающими позы «Пьеро». В самом конце вышедший с планшетом в руках режиссер снимает крупным планом лицо артиста, с которого грим уже почти стерт. А «артистических» гримас почти и не было.
Вся обстановка лаконичной фотостудии (художники Александр Мохов и Мария Лукка) со множеством камер, стоящих на штативах, и небрежно висящей серой драпировкой за спиной Вертинского поддерживает формат интервью. Но еще намекает на красоту сидящей перед нами «модели», его пластическую свободу, элегантность костюма и неуловимую харизму. Сергей Азеев не играет звезду, но обладает грацией, делающей эту самую «звездность» физически ощутимой. То есть перед нами – задокументированная персона, в которой прекрасно расположилась личность артиста, живущего совсем в другом времени. Кстати сказать, наполненном такой же трагической любовью к родине, как и сто лет назад.