В «Сатириконе» сыграли премьеру «Елизаветы Бам» молодого режиссёра Гоши Мнацаканова. Получился театр тотального абсурда, верный не букве, но духу обэриутов.
Спектакль вырос из лаборатории «Дебюты», предоставившей сцену «Сатирикона» трём выпускникам Сергея Женовача в ГИТИСе. Из нее же чуть раньше в репертуаре появилась «Дама с собачкой» Александра Локтионова, впереди – «Двенадцатая ночь» Мурата Абулкатинова. Впрочем, Гоша Мнацаканов тоже выпустил свою версию чеховского рассказа – «Собаку с дамочкой», но не в «Сатириконе», а в «Школе драматического искусства». Но поскольку премьеру «Елизаветы Бам» из-за ремонта здания «Сатирикона» играли на сцене Центра имени Мейерхольда, который недавно слили как раз с ШДИ, разобраться, где какая собачка, дамочка и Елизавета, практически нереально… В общем, путаница получилась вполне в духе Хармса и… спектакля Мнацаканова, который делает абсурдную обэриутскую драматургию ещё абсурднее и безумнее.
Сюжет «Елизаветы Бам», впервые прозвучавшей на знаменитом вечере обэриутов «Три левых часа» в 1928 году, поначалу кажется злободневым: двое мужчин из органов приходят арестовать героиню ни за что ни про что, обвиняя её в каком-то преступлении. Но эта ситуация, оказавшаяся пророческой – Хармса арестуют дважды, в 1931 и 1941 году – становится поводом не для социальной драмы или даже сатиры, а для выворачивания мира наизнанку, полного разрушения логических связей и бегства от действительности.
Собственно, так же поступает режиссер Гоша Мнацаканов. Отталкиваясь от фабульной завязки, он ставит не текст, но саму его игровую структуру – салочки-пятнашки, обманки и парадоксы, фарсовые ситуации и удивительные поэтические прозрения. Спектакль сочинялся вместе с артистами, недавними студентами Константина Райкина, и невооруженным глазом заметна студийность, эскизность этой работы, грешащей избыточностью и длиннотами. Но создатели, судя по всему, прекрасно понимают все свои косяки и недостатки и заранее предъявляют их в остроумной интермедии в антракте, когда старичок-знаток, влезая на табуретку в фойе, начинает с умным видом разносить «эту затянутую бессмыслицу».
Интересно, что сценография спектакля (ее придумывал сам режиссёр совместно с актёром Антоном Кузнецовым) предельно реалистична и подробна: типичный обшарпанный питерский двор, зарешеченные окна, расписанные грязные стены, переполненный мусорный бак… Но в этом знакомом бытовом антураже обитают архетипические, литературные и кино-персонажи: интеллигентная старушка на лавочке, из бывших балетных, с пуантами на шее и слоями «штукатурки» на лице то и дело всуе поминает Сталина, мечтательные «милицанеры» с большими белыми крыльями, как ангелы Венички Ерофеева, показывают фокусы и рассуждают о сути вещей, а отец-генерал, очень похожий на Никиту Михалкова в белой бурке и усах, привозит в подарок дочке натурального, живого Маленького принца в кукольной коробке. А тот ведет за собой на поводке какое-то инопланетное чудище на ногах-ходулях, в котором с большим трудом опознается барашек. В общем, все смешалось в доме Ювачевых.
Первый акт построен как россыпь эпизодов, трюков и аттракционов, умножающих абсурдность происходящего в геометрической прогрессии. Но внутри этой свистопляски почти у каждого персонажа есть минута тишины, момент откровения, когда он говорит о чем-то очень для себя важном и значимом – говорит, как правило, в одиночестве, самому себе, или же адресат просто ничего не слышит, поскольку сидит в наушниках. Ну помните, как в «Кислороде» у Вырыпаева: «Он не слышал, когда говорили, не убей, потому что был в плеере».
Для пущего гротеска все мужские роли в спектакле исполняют (ужасно смешно и раскованно) актрисы: Полина Райкина, Ася Войтович, Софья Щербакова, Алина Доценко, а все женские – актёры: Ярослав Медведев играет Старуху, а Антон Кузнецов (самый старший и опытный из этой компании) – саму Елизавету Бам с розовыми волосами и в газовой белой юбке.
Во втором акте, куда помимо пьесы вошли и другие произведения Хармса, гендерное распределение приходит в норму и Антон Кузнецов становится уже самим писателем – и это почти пугающее по достоверности перевоплощение. Мы не знаем точно, каким был Хармс, но судя по фотографиям и описаниям – именно таким. Эксцентричный, болезненно нервный, с суетливыми, дерганными движениями, он производит неприятное, даже отталкивающее впечатление. Пытаясь понравиться девушке, он хочет почитать ей свои стихи, но поэзия обэриутов плохо располагает к романтике. Он «репетирует» это свидание снова и снова, с каждым разом все неудачнее. И потом так же, «на репите», будет повторяться на разные лады и сама сцена встречи. Но всякий раз она заканчивается – бах! – выстрелом и смертью Елизаветы, которая, впрочем, тут же вскакивает и заходит на новый круг – «давай попробуем еще раз».
Обэриуты часто заигрывали со смертью и карнавализировали её, пытались заглянуть за край – и тут же насмехались над открывшейся бездной. В спектакле есть и то, и другое: и литры клюквенной крови, и небо в алмазах. Во время сцены дуэли публику первых рядов прикрывают полиэтиленом, чтобы не забрызгать. А потом зал дружно вздрагивает, когда на сцену с колосников вдруг падают друг за другом тряпичные хармсовские «старухи». В финале же стены тесного двора-колодца распахиваются, и за ними открывается звездное небо, куда уходит крылатый теперь ангел-Хармс. Прием, конечно, чересчур пафосный и избитый, но после трех часов буффонады вполне допустимый – на контрасте.
Еще на «Собаке с дамочкой» многие рецензенты сравнивали постановку Мнацаканова с режиссерским стилем Дмитрия Крымова. В «Елизавете Бам» влияние этого мастера тоже чувствуется гораздо сильнее, чем собственно учителя режиссера Сергея Женовача. Он не иллюстрирует Хармса, не представляет на сцене литературу, а создает свой собственный театральный мир – яркий, избыточный, хаотичный, следуя не букве, но духу обэриутов.