«Театральный альманах» — фестиваль короткометражных спектаклей — впервые вошел в стены репертуарного театра. Восемь молодых режиссеров поработали с труппой Театра им. Ермоловой в течение недели и показали публике восемь отрывков. О том, что из этого получилось, поговорили профессор РАТИ Анна Анатольевна Степанова и обозреватель РИА «Новости», недавняя выпускница театральной академии Анна Банасюкевич.
Анна Банасюкевич: «Альманах» в Ермоловском принципиально иной в сравнении с опытом ЦиМа. Тут репертуарный театр, не очень счастливый, не в лучшем состоянии начинающий свою новую жизнь. Восемь режиссеров, имена которых знают критики и театральные люди — из того сегмента профессионального сообщества, который раньше не особо пересекался с Театром Ермоловой. Никакого выбора — режиссеры работали с теми актерами, кто им достался по жребию. Например, в компании Кирилла Вытоптова был только один мужчина. И в команде Юрия Квятковского тоже. Первое, что стало понятно из «Альманаха»: большая труппа, много женщин средних лет. Это, конечно, ситуация непростая. Если цель прошлых «Альманахов» — проявить режиссера, то в этот раз — поработать с труппой, предложить актерам какие-то непривычные пути.
Анна Степанова: Были тут и ноу-хау по сравнению с прошлыми «Альманахами». Во-первых, публику пустили с улицы, без записей и билетов. Меня изрядно помяли на входе. А во-вторых, зрителям раздавали анкеты для голосования за понравившийся миниспектакль, потому что режиссеру-победителю пообещали постановку в театре. Анкет не хватило и их рвали прямо из рук, народ явно желал поучаствовать в формировании ермоловского репертуара.
АБ: Начали довольно жестко — с «Краткого содержания» Юрия Муравицкого. Это именно мини-спектакль, а не отрывок: целостность высказывания, ясность формы. Под тоскливо-задушевный аккордеон, наигрывающий мелодию группы «Ноль» (актриса научилась играть специально для показа) читают краткое содержание романа Тургенева «Отцы и дети». Такие легко найти на сайтах — перед текстом там всегда заботливо пишут «читается за 5-10 минут, оригинал — за 3-4 часа». Монотонный, даже умиротворяющий бубнеж, на заднике в рапиде крутится советский фильм «Отцы и дети». А на сцене унылая, такая коммунальная, советско-российская картинка — здоровый детина в трениках тупо и долго гоняет машинку на радиоуправлении. Машинка долбится в ноги мрачного мужика, сидящего на стуле. Девушка в старинном платье, словно карикатурная героиня романа ХIХ века, кормит детину булочками, мелко и часто целует.
Конфликт здесь — просто кухонная свара с убогой дракой. Пока мужики пыхтят и катаются по полу, на сцену выскакивает девушка в балаклаве. Вскочив на стол, она яростно терзает гитару, но ее никто не замечает. Вроде бы «Отцы и дети», а получилось про параллельные, никак не пересекающиеся реальности. Финал рифмует последние строчки краткого содержания «о вечном примирении и о жизни бесконечной…» — с началом вполне безысходной песни группы «Ноль»:
Показ придуманный, сделанный, единственное — слишком плотно режиссерски застроенный. Про артистов ничего не понятно, их надежно прикрыли концепцией. За мной сидели две дамы, постоянные зрители Театра Ермоловой, знали актеров по фамилиям. Отрывок Муравицкого им страшно не понравился, они сердились и шипели: «ужасно!», «что это?».
АС: За мной сидела такая же гневная пара. Да, пожалуй, у Муравицкого тема досоветских отцов и постсоветских детей была решена достаточно конфликтно и динамично, правда, советские родственники из конструкции вывалились напрочь. К тому же темп действа провисал, финал расползся, а вопрос «ну, и что?» всплыл в моей голове сразу на финальных аплодисментах. Мне предложили констатацию: и в тургеневские времена селяне да пролетарии пили, били морды и не читали массово «Отцов и детей».
АБ: Мне-то кажется, что это была такая попытка переформатировать абстрактный конфликт «отцов и детей», уточнить его. Разлом в современном российском обществе идет не по поколенческому признаку и не по социальному даже — аристократы и пролетарии, а по какому-то ментальному. Вот с этой точки зрения мне было интересно.
АС: Зато к «литературно-музыкальной композиции» Талгата Баталова по тексту Екатерины Бонадаренко вопросов «о чем?» и «почему?» не возникло вовсе. Называлась она «Сто лет на сцене» — столько времени в сумме проработали профессиональными актерами ее исполнители. У пюпитров с текстами на бумажках (злобная немолодая пара сзади весь первый акт шипела: «Слов не учат, как не стыдно!») cтояли разновозрастные артисты и отвечали на вопросы, всплывающие на экране у них за спиной. Вопросы касались актерской профессии: учителей, преемственности, системы Станиславского. Ну, с системой было проще всего — никто про нее ничего не знал, все помнили только, что по ней учились. Со всем прочим разбирались чуть сложнее и пространее. Ироническое действо с чуть шаржированно отыгранными минипортретами актеров и актрис разных поколений точно попадало в лузу: все — за исключением одного — гитисовские выпускники Владимира Андреева, все — за исключением другой — работают в театре Ермоловой и по сей день. Поразительно, что сами артисты смогли взглянуть на своих героев и на себя чуть отстраненно, не испугались подставиться, быть смешными. И растрепанный неофициозный Андреев в рубахе с расстегнутым воротом тоже на финальном видео оказался неожиданным и непривычным, в нем открылась та же способность к самоиронии и саморефлексии.
АБ: Пожалуй, этот кусок мне показался наиболее точным достижением внутренней цели ермоловского «Альманаха»: поработать с труппой. Но вербатим — самый предсказуемый путь в той ситуации, в которую были поставлены режиссеры. Незнакомые артисты, непонятно, как настроены, непонятно, что могут и т.д. А вербатим предполагает и знакомство, и терапию, и процесс самоосознания.
Талгат Баталов здорово придумал, что каждый будет при амплуа — манерные дамы-примы, недавняя выпускница-отличница, мужик из народа и т.д. Вряд ли бы у актеров получилось просто быть естественными в документальном тексте — и эта проблема вылезла в другом вербатимном спектакле «Дженитория» Юрия Квятковского. Режиссер «Ста лет на сцене» прикрыл артистов образами и добился от них удивительной здоровой самоиронии. «Что вы помните из системы Станиславского?» — «Особенно мне запомнилась четвертая стена…» И в этой самоиронии они выглядят умными артистами. Кусок с Андреевым какой-то отдельный, он не показался мне откровением, а вот финал, где студент актерского читает послание советских артековцев в будущее, придал всей этой истории логику. Начавшись как актерское анкетирование, спектакль «Сто лет на сцене» стал высказыванием об утопии и крушении светлых надежд.
АС: Ну, по мне много раз отработанное в журналистике и кино артековское письмо было пришпилено тут большой английской булавкой, потому что тема профессии никак не могла завершиться. И не должна была. Лучше бы зависла в финале болью, дискомфортом.
АБ: Уже устоявшимся тандемом режиссер Юрий Квятковский и драматург Андрей Стадников в «Дженитории» попытались сделать самый бескомпромиссный вербатим — заставили актеров говорить о своих реальных отношениях с родителями. То, что этот проект дошел до стадии показа, уже достижение.
Но тут-то и повылезали все косяки, которые неизбежны, когда в вербатим погружены люди, впервые его пробующие. Тем более, если им надо говорить о самом интимном. Актеры или сами допридумали себе образ (явно вопреки желанию режиссера), или не смогли справиться со своими эмоциями, но чаще всего их монологи звучали как фрагменты обычной пьесы. Слова казались придуманными, литературными, чужими — как если бы артисты просто выучили роли. Честно говоря, в какой-то момент я даже подумала, что они зачем-то обменялись своими текстами-исповедями. Но были, конечно, прорывы — например, очень просто, сухо и от этого особенно эффектно рассказала свою невеселую историю разрыва с матерью Кристина Асмус. Несколько искусственным мне показался финал с банально-благостным примирением, когда мама с дочкой идут в планетарий, смотрят на звезды в новогоднюю ночь под аккомпанемент рингтонной какофонии, потому что дети и родители вокруг них звонят друг другу с поздравлениями.
АС: А я, признаюсь со стыдом, даже не поняла, что это вербатим. Уж слишком режиссерски все было залакировано: артисты пересаживались со стула на стул вокруг накрытого скатертью овального стола с мандаринами посередине, и тот из них, кто оказывался на месте у самой рампы, разворачивался лицом в зал со своей исповедью, а прочие чистили и жевали эти самые мандарины. Круговорот достаточно пафосных — за исключением, да, Асмус — красиво отыгранных откровений на сцене.
АБ: Зато у Сергея Аронина, который сделал почти капустник «Окололичности», актеры отлично существовали в жанре вербатима. Сначала сценка в школе: за партами взрослые балбесы, листают гламурные журналы, сидят в своих айфонах, а училка-зануда надрывается, рассказывает им про духовность Тургенева. Круг вращается, все это — в движении. Один оборот — и вот уже явлены в паре сам Тургенев и Виардо. Никакой духовности — шаржированный Тургенев предлагает возлюбленной заняться совместным творчеством, а лучшее творчество — это дети. Потом театр. Здесь молодой режиссер-новатор в модном шарфе репетирует со «старыми» артистами «Гамлета». Впрочем, режиссер оказывается сыном Гертруды, которая угрожает серьезно поговорить с сыном-декадентом дома. Куски репетиций прерываются разборками между артистами — Треплев ругает Аркадину, а та рассказывает, как начинала в Театре Маяковского, как играла с Козыревой и прочими великими. Ералаш смешных кусков разбит на фрагменты вставками конферансье. Здесь это мальчик — маленькая копия самого режиссера Аронина в бабочке и очках. С утрированно-серьезным видом он зачитывает известные и не очень афоризмы про отцов и детей, заканчивая репликой Хармса: «Дети — гадость!!!». Но в каскад этих нафантазированных смешных театральных сценок вклинивались реальные истории актеров. Например, один актер рассказывал про cвоих трех женщин-Галин, про то, как пытался совместить семью с жизнью в театре. Другой — про ремни, которыми порол его отец. В стилистике капустника актеры чувствовали себя расковано, и эти личные истории, не теряя своей всамделишности, звучали без надрыва и пафоса.
АС: И здесь я не углядела вербатима, зато порадовалась шумному сумбурному и азартному капустнику, взбодрившему зрителей под финал. Мальчик в очках-велосипедах и в полном кайфе от пребывания на сцене был замечательный. Отлично на сломе каботинства и драмы работала актриса, игравшая Аркадину, вот только фамилии ее не знаю и не могу извлечь из общего списка. Все бы хорошо, но уж больно режиссерски неряшливо тут нагромождались друг на друга разнородные фрагменты действа.
АБ: С близкой интонацией, но в другой стилистике выступил и Денис Азаров, чей маленький этюд «Отцы и дети» завершил «Альманах».
АС: Да, тут капустническая стихия была доведена до апогея. С воплями и завываниями, варьируя сложившиеся за много веков театральные штампы, актеры взбесившимися фантомами метались по сцене, выкрикивая одну и ту же фразу, отталкивая друг друга от вожделенного центрального пятачка на сцене. Местами это выглядело пародией на бутусовскую «Чайку», местами смахивало на самодеятельность, порой походило на закулисное хулиганство и с полной беспрекословностью доказывало, что поколения актеров-позеров-горлопанов рождены от точно таких же предшественников.
АБ: Выкрикивали не просто фразу, а все то же название — «Отцы и дети». Хороша была дама средних лет в белой вязаной шали, которая чувственно и с придыханием мусолила эти слова. И заикающийся неврастеник, действовавший всем на нервы. И шотландец в килте, с чудовищным акцентом выкрикивавший «fathers and childrens». А также оперный певец, который был немедленно застрелен. Удивительно, что эту хулиганскую выходку очень оценили мои дамы, сидевшие сзади. Одна постоянно смеялась, а другая толкала ее в бок и говорила: «Ну, что ты смеешься, это же очень философски!».
АС: Особняком от всего прочего стоял спектакль «(Не)совпадение. Стихи», где Кирилл Вытоптов устроил поэтический микс из стихов как великих, так и современных поэтов, сдобренных детскими шедеврами Агнии Барто, причем, наряду с ермоловскими артистами блистательно читал сам. Там было такое поэтическое кружение вокруг материнской и детской темы, причем без слюней и соплей, даже с резким вызовом против традиционного в таких случаях умиления гармонией матери с ребенком. И совершенно потрясающий режиссерский экшен Вытоптов устроил с немолодым артистом Владимиром Кузенковым, который вдруг на сцене прямо взорвался жаждой игры, был счастлив единоличному общению со зрителем, по путинскому рецепту прицеплял к нагрудному карману презерватив, потом надувал его и торжествующе прокалывал шприцем, извлеченным из-под полы пиджака. Вытоптов прав, возвращая стихи на сцену. Необходимость в этом уже давно почувствовал Бояков. Видимо, поэзия нужна, чтобы уравновесить на глазах опошляющийся, но по-прежнему торжествующий в реальности деятельный прагматизм.
АБ: А вот тут не могу во всем согласиться — только в том, что это тоже честная, рискованная работа. Принеся актерам Театра Ермоловой поэзию, и очень непростую, и современную с нецензурщиной даже, Вытоптов рисковал. Чувствовалось, что работа внутри этой команды была борьбой. Мне кажется, режиссер опрометчиво начал с себя — он фантастически прочитал «Разлуку» Агнии Барто — смешно, гордо продемонстрировал орла на cвоей футболке и вдруг драматично завершил cтихотворение: «И звучат печально гаммы/ В нашей комнате. /Без мамы». Задал очень высокий уровень, с которым практически никто не справился, кроме одной немолодой, удивительной артистки со сломанной рукой — Натальи Громовой, прочитавшей что-то совсем современное, не из ее, казалось бы, времени. Она была абсолютно органична. Удивительно, как на поэзии проверяется даже не уровень актерского мастерства, а степень осознанности, умения вычитывать смыслы и чувствовать ритм при этом. Бенефис Кузенкова (между прочим, бывшего главного режиссера Театра им. Станиславского!) выглядел и был, наверняка, бунтом против молодого режиссера — по крайней мере, дикое напряжение между ними двумя на сцене просто искрило. Смыслы стихотворения для меня в этом поединке ускользнули, но наблюдать за этой микро-драмой было, конечно, захватывающим делом.
АС: О, я даже помню, что смотрела когда-то какие-то спектакли Кузенкова. Да, ему было не до поэтических смыслов, соглашусь. Но ведь какой пыл, драйв и победительность он продемонстрировал!
Что ж, как бы не оттягивали мы печальный момент, пора сказать с огорчением, что на этом «Альманахе» из восьми миниспектаклей было два откровенно провальных. Если бы я не знала, что Рустем Фесак молод, решила бы, что он мой ровесник, где-то с конца 70-х работавший в провинции и сильно набивший руку на изготовлении кассовых или антрепризных поделок. Фесак взял сцены канадской пьесы Джоана Майтона «Период полураспада», чистенько — лицом туда, спиной сюда и наоборот — развел c исполнителями бессмысленные мизансцены. И актеры почуяли ретивое. Лица их свело мнимой значимостью. Голоса завибрировали, зашлись нутряным бульканьем, воспарили в тремоло из шепота, загремели железными листами театрального грома. Признаться, не могу понять, о чем думал режиссер, представляя на молодежном «Альманахе» такой перезревший плод ремесленного ретроградного театра.
Ну, а режиссерская работа Михаила Милькиса по тексту Клима «Что с тобой, Анна?» тянулась медленно и печально. Посаженные кучкой разновозрастные и разноформатные актрисы одна за другой все темпераментней произносили монологи от имени Анны Карениной. Гуляющий вокруг них круглый кудрявый Михаил Попов в какой-то вязаной сермяге был то ли выросшим и вспухшим Сережей, то ли кем-то еще.
К тому же опус Милькиса был украшен его cамоличным режиссерским пением под гитару и собственным декоративно-одухотворенным присутствием на сцене, что страшно сбивало с толку — это Вронский? Каренин? Левин что-ли? Да вряд ли. Скорее байроновский Манфред, залипший в романтической позе. Зачем он тут? Короче говоря, уму было непонятно, ум бунтовал.
АБ: Да, тут спорить трудно. Только вот Фесак стал кумиром постоянных зрителей Театра им. Ермоловой — мои дамы сзади возбужденно кричали «Браво!».
Но как бы мы с вами не придирались к этому «Альманаху», он состоялся. Почти все участники сделали что-то, от прежнего репертуара Театра Ермоловой принципиально отличающееся. По моему ощущению, ермоловским артистам было интересно работать с молодыми режиссерами. У них оказалось много энтузиазма. И смелости иногда тоже. Еще нельзя не сказать — прекрасный зал. Не вместивший всех желающих. Что в антракте ушли многие — правда, хотя место в партере все равно было не найти. Но тут еще вопрос отношения — «Альманах» интересен как процесс, тут все швы наружу, ничего не скроешь. И идти на этот опыт, надеясь увидеть аккуратненький результат в красивой упаковке — по меньшей мере опрометчиво.
АС: Ермоловский «Альманах» интересен и как попытка встряски долго дремавшей труппы, и как прививка новой эстетики старому театру, да, наконец, просто как встреча двух художественных поколений — «отцов и детей» в общей работе. Не знаю, кто победил в зрительском голосовании. Мысль о возможном триумфе наших с вами аутсайдеров тревожит. Если бы бартером не выменяла у страшно возбужденной, желающей голосовать барышни доставшуюся мне анкету на доставшуюся ей программку, голосовала бы за двоих — Талгата Баталова и Кирилла Вытоптова.
АБ: А голосовать можно было только за одного. Я мучилась долго, выбор сделала, но озвучивать не стану. Тайное же голосование.