В сверхмалом кубанском городе Усть-Лабинске, который до 1958 года имел статус станицы, прошел фестиваль казачьей культуры «Александровская крепость». Его центральным событием стала театральная лаборатория об одной из российских национальных трагедий – расказачивании.
Ныне в Усть-Лабинске живет менее 40 тысяч человек, но там сохранились земляные укрепления крепости конца XVIII века и здание казачьей управы. А кроме того, это малая родина Олега Дерипаски. Фестиваль инициирован его фондом «Вольное дело», который, вопреки развлекательному стандарту подобных мероприятий, предложил публике, кроме афиши концертной, еще и объемную просветительскую программу из лекций и круглых столов. А также затеял тематический театрально-лабораторный проект. 11 театров Краснодарского края в течение двух дней показали на четырех площадках 11 эскизов, основанных на документальных материалах о расказачивании – трагическом вывихе истории, уничтожившем более миллиона людей, замученных, зарубленных, заморенных голодом, замороженных, расстрелянных не за какую-то личную вину, а просто за принадлежность к определенному сословию, объявленному вне закона.
Исследовать средствами театра немыслимые по своей жестокости факты (пытки, голодомор, людоедство) взялись, в основном, опытные российские режиссеры и драматурги, которых собрал самый известный в театральных кругах культуртрегер Олег Лоевский, более двадцати лет назад запустивший лабораторное движение в российском театре. Лаборатория о расказачивании оказалась самой масштабной за последнее десятилетие, и при этом рекордно результативной: у всех без исключения эскизов есть шанс после доработки (часто минимальной) войти в репертуары театров края. Что отдельно важно: единый для всех участников лаборатории шок-контент папки с историко-этнографическими исследованиями (их тоже заказал фонд «Вольное дело»), включающий в себя невыносимые для нормальной психики подробности садистского истребления казачества, каждая пара драматург+режиссер умудрилась переосмыслить художественно: так, чтобы уберечь зрителей от тяжелых душевных потрясений. Пять эскизов были даже маркированы 12+. Но это вовсе не предполагало тюзятины или сюсюкания – просто драматурги проводили отбор фактов и создавали сюжеты, ориентируясь на возрастную психологию.
Конь мой узнал меня
Так драматург Виктория Костюкевич и режиссер Ярослав Жевнеров (один из двух совсем молодых режиссеров, приглашенных на лабораторию) выстроили свой «Сказ о расказачивании» как разговор внучки с дедом из казачьего рода – образ, слепленный из нескольких интервью, взятых у реальных обитателей станиц Кубани местными этнографами Антоном Зудиным и Василием Ворониным. Эскиз актеры Театра Старого парка из села Кабардинка сыграли на берегу озера «Копытце» – единственной театральной локации open-air, расставив параллельно зрительским рядам грубо сколоченные табуреты и длинный стол.
На фото — сцена из эскиза «Сказ о расказачивании» © Фонд «Вольное дело»
Внучек в окончательной версии оказалось шесть, все – с разными характерами, так что каждый ребенок мог выбрать, с кем себя идентифицировать. А одна, особенно боевая, когда дед рассказывал, про то, что уничтожить казака в первые годы советской власти было почетно, неистово рубила ножом и отправляла в мясорубку сочные кубанские помидоры – простое бытовое действие, привычное для всякой хозяйки в Краснодарском крае, превращалось в метафору кровавой расправы. В рассказе деда появлялся и конь, который рос вместе с юным казачком, и потом был ему ближе брата – через реальную историю времен Японской войны, в которой конь, вынесший из боя тяжело раненного хозяина, теряется на Дальнем Востоке, а спустя три года, измученный и изголодавшийся, все же находит хозяина на Кубани. Игровая форма освоения документа не отменяла правды по сути, наоборот, поднимала её до поэтических обобщений. И внутри этой логики появление дымящегося человека в кожанке и с аккордеоном в момент дедова рассказа о бесчинствах красных в казачьих станицах рождало мгновенную ассоциацию с драконом Шварца. Единственное, что резануло слух в этом сказе – финальный образ меча, висящего на стене в качестве символа мирного решения всех вопросов: меч в казачьей саге воспринимался предметом совсем из другой песни. Это примерно как перепутать рундук и сундук.
На фото — сцена из эскиза «Два дерева растут из корня одного» © Фонд «Вольное дело»
Образ коня как героя казачьего мифа неожиданным образом возник в эскизе «Два дерева растут из корня одного» известного столичного режиссера Олега Долина, который работал с командой Краснодарской драмы. Долин сам написал пьесу на основе воспоминаний журналистки Татьяны Земсковой, наследницы сразу двух донских качазьих фамилий – Леоновых и Туроверовых, выбрав в качестве сюжета поиск своих корней дочерью Земсковой, Наташей, адвокатом по профессии (её сыграла актриса Анастасия Поддубная), своих корней. Корни тянулись из милой старины, которую Долин обставил в своем стиле, изысканно-театрально – например, чтобы показать, что прабабушка Натальи ждала предложения от казака Алексея Туроверова несколько лет, актриса Елизавета Вареникова сначала нетерпеливо, а потом отчаянно доставала из портфеля и бросала в воздух поочередно осенние листья и снежные хлопья, и было понятно: годы-то проходят! А в веке двадцатом корни терялись в неизвестных гулаговских могилах, и тогда на сцене возникала жуткая балаганная невеста-смерть с кроваво-красным ртом, которая как протяжное завывание тянула солоухинское «Россия – одна могила, без края и без конца», написанное более полувека назад и встраивающее трагедию казачества в неизбывную общероссийскую боль. И тут же выяснялась любопытная деталь: брат сгинувшего в лагере Алексея, Николай Туроверов, успевший уехать в Париж, стал прообразом поручика Брусенцова, сыгранного Владимиром Высоцким в фильме «Служили два товарища». И именно его стихи: «Уходили мы из Крыма среди дыма и огня// Я с кормы всё время мимо в своего стрелял коня» – воплотились в финальной сцене картины Евгения Карелова.
Кубань – место хлебное
Такие неожиданные орнаменты не были редкостью на фестивале – сюжетные нити одного эскиза обнаруживались в другом и протягивались в реальность, обеспечивая тот нерв, который связывал на показах сцену и зал. Во время обсуждений на публике, сопровождавших все показы, самыми частыми были реплики, произнесенные с дрожью в голосе и комком в горле, в том числе, и мужчинами: «То, что вы рассказали – это история моего деда/прадеда, моих деда и бабушки…» Сильнейшая зрительская реакция прозвучала после самого цельного и жесткого по содержанию эскиза драматурга Лары Бессмертной, режиссера Дмитрия Егорова и артистов краснодарского Одного театра. Режиссер даже предложил перед началом показа, покинуть зал людям с неустойчивой психикой, чтобы не делать этого по время просмотра. Название эскизу – «Хлеб» – дал фильм «Хлiб», снятый в 1929 году на кинофабрике «Украинфильм» и до 1991-го пролежавший на полке. Фильм (еще немой, с титрами) на поверку оказался совершенно в русле советской идеологии (крестьяне, объединившись в колхоз, побеждают кулаков) – цензоров, очевидно, не устроили эксперименты с киноформой. Егоров запустил его на большом экране, а лица актеров, зачитывающих с нейтральной интонацией жуткие свидетельства о голодоморе, проступали через кадры кино, становясь метафорой той правды, которая в конечном счете всегда проявляется сквозь миф.
На фото — сцена из эскиза «Хлеб» © Фонд «Вольное дело»
Подробности о людоедстве, об обессилевших от голода людях, умиравших у стен торгсинов, о семьях, выгнанных на мороз без права даже переночевать у родни или соседей только за то, что попытались утаить несколько колосков, чтобы накормить детей, произносились в звенящей тишине. Сотни монотонно прочитанных прекрасной актрисой Дарьей Жениховой с экрана диагнозов из свидетельств о смерти – истощение, голодовка, опухание с признаками водянки, воспаление кишечника, кровавый понос из-за некачественного питания, полное истощения организма, – стали фоном для единственной игровой сцены: измученные женщины встретили в поле председателя и с откуда только взявшимся отчаянным куражом пошли на него, а одна даже и с серпом, но не убили, плюнули только. После спектакля в зале поднялась женщина в возрасте и рассказала историю: бабушка ее, тогда девочка-подросток, увидев на чужом участке гречневую кашу, кипящую в котелке, зачерпнула ее, сколько смогла, руками, ссыпала в подол, прижала подол руками к животу и побежала, что есть мочи. Только когда до дома добежала и кашу съела, обнаружила, что живот сожгла до мяса. Так и остался этот ожог на всю жизнь. «Я пришла сюда с внучкой, – сказала женщина. – Я сама никогда не смогла бы ей всего этого рассказать, не хватило бы у меня сил. Спасибо вам, что она теперь это знает».
На фото — сцена из эскиза «Хлеб» © Фонд «Вольное дело»
Это важнейший результат лаборатории – проявленный неизжитый страх перед ужасами прошлого, вытесненный психикой в бессознательное и наглухо там задраенный – с одной стороны, и неотрефлексированные грехи – с другой. «В райкоме я сказал – саботаж, такое было время», – подобные реплики бывших проверяющих от партии тоже звучали в «Хлебе». Это к тому, что история – не безликий процесс, а результат действий конкретных людей.
В пандан эскизу опытных художников и сразу после них на сцену вышли сегодняшние студенты краснодарских вузов, которых педагог, доктор филологии и театральный критик Вера Сердечная объединила в группу «Аврора читает». С 2022 года участники группы устраивали читки современных пьес на разных площадках города, а в августе 2023 по предложению фонда «Вольное дело» поехали в станицы собирать местные сказки. Но в ответ от пожилых своих собеседников слышали: «Да какие сказки, деточка? Я же родилась в 38-м», или «Мы видели холод и голод, детства у нас не было». В результате, со сцены в эскизе «Черные страницы» звучали тексты, похожие на хорроры, но с поразительной интонацией, которую артисты тоже, что называется, «сняли» у своих визави. Каждый из молодых людей выходил на сцену, надевал наушники – и до междометья воспроизводил речь своих собеседников – глубоких стариков, чьи страсти и боли давно устаканились, а избирательно работающая память сохранила только самые острые переживания, но которые за десятилетия утратили отчетливость: как мать запихивала в рот латутики – в основном, из травы и мякины, как младший брат опухал все больше и больше, как кухарка конефермы, куда детей из казачьих семей пускали помогать, говорила работникам: «Вы собакам остатки хлеба не выбрасывайте, а вот этим людям отдавайте», как трусики из холстины натирали нежные места, и как казаки (иные опрашиваемые к ним отношения не имели) обидно называли соседей «чагокалками» или «кацапами», и как в былые, еще до расказачивания, времена «кобелям своим давали мясо, а работникам голую кость».
На фото — сцена из эскиза «Черные страницы» © Фонд «Вольное дело»
История давних лет словно сбилась в тугой клубок – и попробуй продерись сквозь сросшиеся друг с другом нити личных историй. Это как вид на дикий пейзаж с высоты птичьего полета, который режиссер (и автор сценической композиции) Андрей Стадников растянул на весь экран, чтобы он сопровождал повествование: что там творится в этих глубоких водах и дремучих лесах – поди, разгляди. Контрапункт стал главным приемом эскиза: люди эпохи репрессий оттенялись поколением развитого социализма, совсем уже успокоенного, миллионные жертвы голодомора – бодрой песней из «Кубанских казаков», историческое военное казачество – мифом о красных казаках. Но все же создатели эскиза нашли текст, которым можно поверить историю. Одно из самых страшных свидетельств о расказачивании – письмо Шолохова Сталину, где по пунктам перечисляются факты «перегибов», которые здоровому созданию невозможно не только придумать, а даже и воспринять (его легко найти в сети, не поленитесь), было зачитано с импровизированной трибуны, четко, как доклад. И упрямство не укладывающихся в голове фактов отменяло возможность каких-либо оправданий палачей.
На фото — сцена из эскиза «Исповедь. Разговоры у костра» © Фонд «Вольное дело»
Отдельный блок эскизов составили судьбы казаков, оставивших подробные мемуары – Николая Келина, вторую половину жизни прожившего в Чехословакии (эскиз «Исповедь. Разговоры у костра» драматурга Алексея Житковского и режиссера Даниила Безносова, поставленный с артистами Новороссийского городского театра), Федора Елисеева, который тоже потерял родину, но так нигде и не осел, а зарабатывал на жизнь, выступая в передвижном шоу джигитов (эскиз «По белу свету» Герел Бадаевой и Андрея Корионова, поработавшего с Театром защитника отечества, который только что возглавил). Они тоже отзывались как личные, вопреки допустимому для формата work-in-progress несовершенству художественной формы: слишком много общего, узнаваемого, прямиком из семейных историй было в судьбах тех казаков. Еще один автор казачьих записок Михаил Ананьев, чей подробный дневник нашла в библиотеке Таганрога драматург, ученица Марины Разбежкиной Маргарита Кадацкая и предложила как основу эскиза «Инстинкт самосохранения» ТАКТу (Таганрогскому камерному театру) и Руслану Маликову, режиссеру Театра.DOC еще первого призыва. Ананьев все тяжелые времена прожил в России, сначала в достатке, с семьей и с живностью, а потом – в голодомор – поедая сусликов и сидя в тюрьмах или выплачивая штрафы за якобы сокрытие продуктов и саботаж (артист Константин Илюхин с большой теплотой этого героя изобразил).
На фото — сцена из эскиза «Инстинкт самосохранения» © Фонд «Вольное дело»
У эскиза был параллельный сюжет – поиски следов исторического казачества в современных станицах. И вот тут тема лаборатории удивительным образом переплелась с судьбой актрисы Людмилы Илюхиной, которая в процессе совместных с драматургом поездок в деревню бабушки, обнаружила собственные казачьи корни и была так потрясена этим открытием, что не смогла немедленно сформулировать свои впечатления. В результате эскиз «Инстинкт самосохранения» остался без финального монолога героини: как ни важен он был для композиции, но преступать этику работы с документом и писать его за актрису, Маргарита не стала.
Наладить связь времен
А четыре команды приняли решение, восприняв весь документальный материал, создать на его основе оригинальные художественные метатексты. Ульяна Петрова придумала балладный по строю текст «Албаши Гармаши», соединив в названии имя хутора и старинную казачью фамилию, а начинающий режиссер Серафима Крамер раскидала её на троих артистов любительского театра «Мой» из Краснодара, которые, хоть и долго раскачивались, но в итоге сложили свой сказ о злоключениях казачества, проведя одну семью через все круги единого для всех казаков ада.
На фото — сцена из эскиза «Албаши Гармаши» © Фонд «Вольное дело»
Драматург Мария Конторович и режиссер Антон Безъязыков, работавшие с Туапсинским ТЮЗом, в эскизе «Вспышки» позволили историческим фактам просто быть проговоренными (в стиле Театра DOC), но прослоили документальные блоки художественными эпизодами на один по сути, хотя и разный по конкретным обстоятельствам, сюжет: катастрофа врывается в частную жизнь вдруг и рушит её мгновенно и безвозвратно. Эскиз был сыгран на берегу озера Копытце под успокаивающее кукование кукушки, но как в казачий дом на Пасху врывались люди в высоких сапогах и объявляли о раскулачивании, как на берег реки, где молодой парнишка метался между двумя красавицами, заявлялись представители советской власти и забирали неудавшегося казачьего Дон Жуана в ряды РККА, так и фестивальным зрителям, разморенным кубанским солнцем (и именно на этом просмотре) реальность напомнила о себе самолетами в безоблачно-голубом небе. «Мы же все знаем, что гражданская авиация у нас не летает», – пояснил на обсуждении один из зрителей тем, кто хотел бы это вторжение не заметить. Эскиз туапсинцев, пожалуй, попал в самый напряженный нерв настоящего момент, буквально прорвавшись из далекого прошлого в сегодняшнюю новостную ленту и проявив наш общий главный страх. Из пяти игровых эпизодов самым значимым для меня оказался тот, где молодая героиня в одночасье отказывается от побега с любимым и выбирает ссылку с родителями. Помимо того, что он отлично сыгран, он напоминает еще и о том, что выбор – то, что у человека остается всегда.
На фото — сцена из эскиза «Вспышки» © Фонд «Вольное дело»
Екатерина Гузёма сочинила для Волгодонского молодежного театра драму «Караич» о войне внутри одной казачьей семьи, которую революция обострила до предела – с доносами, предательством и сложной фигурой властного отца двух сыновей в центре (сильный актер Игорь Таранов сделал этого героя сложной и интересной фигурой, подобной караичу – крепкому дереву, которое росло во дворе, у хаты, и вдруг само по себе сломалось и погибло). Режиссер Иван Миневцев предложил артистам сыграть пьесу в современных костюмах и в декорациях суда (роль зала заседаний исполнил актовый зал городской администрации). Чтобы обеспечить беспристрастность, режиссер максимально вывел актеров за пределы игрового театра – события доходили до зрителей через сухие свидетельские показания, а то и вовсе через радиотеатр. Попытка воплотить метафору суда истории, к которому взывали многие реальные свидетели в других эскизах, создала возможность новой оптики и привела к убедительному выводу, что нет и не может быть победителей ни в одной войне, включая и семейную.
К такому же заключению вывел зрителей 12+ изобретательный эскиз «Бурьян» признанного спеца в области сторителлинга режиссера Ивана Пачина, который взаимодействовал с драматургом Игорем Витренко и Новым театром кукол (Краснодар). История получилось не только про трех казаков, которые выбрали три пути – в стан красных, на борьбу с Советами (путь заведомо гибельный) и в эмиграцию, но и про то, из какого сора (буквально) растут талантливые театральные спектакли.
На фото — сцена из эскиза «Бурьян» © Фонд «Вольное дело»
Художник Ольга Галицкая (это единственный эскиз, которому понадобился художник) собрала на одном длинном столе на сцене слева минилокации (дворик казачьего куреня с перелазом и подсолнухами, берег реки с камышами, правительственный кабинет, etc.) и весь реквизит, а спектакль рождался на глазах у зрителя – компоновался в мизансцены и транслировался камерой на экран, установленный справа. Реквизит скупили оптом на краснодарском блошином рынке – бюстик Дзержинского, дюжину пластмассовых солдатиков и волка, открытки с живописными портретами Напольного атамана (того, что кисти Ивана Никитина) и репинского Глинки, сочиняющего «Руслана и Людмилу», дореволюционные фотографии, фарфоровую статуэтку и другие предметы «из бабушкиного комода», которые превратились в «кукол». Дзержинский провозглашал курс на расказачивание, а на доклад агитатора о том, что «идеи революции тонут в крови» реагировал в духе ответного письма Сталина Шолохову: народ, мол, вымещает древнюю злобу за угнетение, а казаки норовят оставить красную армию без хлеба, всё, мол, законно и обоснованно, а вы, товарищ, слишком критично относитесь к советской власти. И в ту же минуту волк бросался на искателя справедливости и ничего от него не оставалось. Впрочем, и казаки тут, как и в «Караиче», не показаны «агнцами божьими». И самым жутким кадром этого постмодернистского мультика был вид сверху на поле боя: черная земля, усеянная окровавленными телами-обрубками. «Революция пробудила в нас ненависть, и никто в итоге не победил», – пишет в финале казак-эмигрант из Парижа (его роль сыграл как раз «молодой Глинка») своему другу и отказывается вернуться. «Вы уже стали жить лучше?» – спрашивает Дзержинский маленького мальчика, встреченного им в той самой, залитой кровью станице. «Не знаю», – простодушно отвечает тот. Тут вспоминается старый анекдот: «Мальчик, а давно идет дождь? – Не знаю, я только пять лет живу на свете».
И это символичный финал одного их наиболее удачных эскизов. Потому что ценность таких документальных лабораторий, определенно, – не ответы, а вопросы, на которые каждому приходится искать свой ответ. Информация такого рода не может лежать мертвым грузом, она требует личностной, а не только зрительской реакции. Автору этих строк понятна и близка позиция Алексея Житковского, рассказавшего на круглом столе, посвященном этике взаимодействия с документом, что он специально получил диплом историка, чтобы профессионально исследовать то самое, наше, неосмысленное до сих пор прошлое, и чувствует личную ответственность за всех людей, попавших в тот страшный исторический переплет и канувших в Лету. Как понятна и позиция Олега Дерипаски, инициирующего подобные акции, которые превращают факты, поросшие бурьяном, в активный эмоциональный опыт, позволяющий относиться к историкам как к «пророкам, предсказывающим назад», и делать правильные выводы и выборы