Великой Людмиле Стефановне Петрушевской исполняется 85. О ней, её творчестве и её влиянии на поколения российских читателей – Нина Агишева-Николаевич.
Сколько ни думаю о Петрушевской, всегда прихожу к выводу, что она – признанный сегодня автор, классик – во все времена существовала незаконно, вопреки, была неудобной, гонимой и преследуемой. И тогда, когда новая драматургия воспитанников знаменитой арбузовской студии робко пробивалась на сцену, и в наступившую потом эпоху (как же мы обманывались на её счет!), когда, кажется, все было возможно и разрешено, и тем более сейчас. В России сегодня культура опять становится катакомбной, лучших авторов и режиссёров судят за пьесы и спектакли. А помните, кто поначалу в катакомбах скрывался? Правильно, первые христиане, владевшие великой и пока еще недоступной большинству истиной. Так что ей не привыкать – в нашем театре она и была первой, упрямо и бесстрашно исповедующей свою веру, идущей своим особенным путем и никогда не оглядывающейся назад. Такой и остается.
Ожог – другого слова не подберу – от её сценического слова запомнился и остался на всю жизнь. Тогда на сцене так не принято было говорить, и многие в негодовании отворачивались – «чернуха, магнитофонная драматургия, язык коммуналок и подворотен» – какие только упреки в семидесятые годы прошлого века, да и потом, на неё ни сыпались. Пьесы добирались до подмостков долго и с немыслимыми препонами. Вот великие «Уроки музыки» – написаны в 1973, впервые напечатаны лишь в 1983 (издательство «Советская Россия», серия «В помощь художественной самодеятельности»). В 1979-ом (расцвет застоя Роман Виктюк поставил со своими студийцами знаменитый спектакль, который шел очень недолго – его закрыли. Окраинное ДК «Москворечье», где его показывали, брали с боем.
У каждого критика (и, может быть, зрителя) есть главные постановки жизни, определяющие не только творческую, но и вообще всю его судьбу как таковую. Моя – та, давняя, образца 1979 года. После того спектакля, в страшный мороз и метель, я полночи бродила по Москве и прощалась с задержавшейся юностью, с бездумно принятыми на веру идеалами и прежними представлениями о театре… Такого совпадения сцены с реальной жизнью видеть еще не приходилось. Правда, как скальпель в изображении действительности, и новаторский, художественно совершенный и гармоничный стиль сценического письма – словно Платонов в прозе – делали для меня её драматургию неким Монбланом, куда все должны были устремиться. Конечно, этого не случилось, и прошло еще очень много времени, пока появились «Чинзано» Романа Козака в студии «Человек», «Три девушки в голубом» Марка Захарова в Ленкоме и «Московский хор» Игоря Коняева в МДТ.
В сущности, и в пьесах и в прозе Петрушевская пишет прежде всего о женщинах, хотя сама она всегда на стороне детей, тех, кто слабее и не может постоять за себя. Её героини глубоко не удовлетворены своим существованием, пресловутый быт выжимает из них все соки жизни, почти ничего не оставляя для радости, праздника, необходимых любой человеческой душе как кислород. Но они гораздо успешнее противостоят процессу обезлички, нежели мужчины. Их реакция на низость окружающей жизни часто выражается в том, что они выбирают мир придуманный, позволяют себе поверить в невозможное, как та же Ирина из «Трёх девушек» или Артемида из повести «Смотровая площадка». Так происходит, пока они не услышат: «вы должны будете отсюда вылетать» или «ты кончай с этими преследованиями меня тобой». О, эти знаменитые реплики Петрушевской, будто подслушанные у того самого «глубинного народа», о существовании которого мы не задумывались, пока он не ворвался к нам в дом! Она-то знала. При этом Петрушевская – мастер шоковой прозы – никогда никого не осуждает, она просто всегда там, где людям плохо и стыдно. Там её музыка. А секрет её в том, что плохо и стыдно, хотя бы иногда, бывает всем, поэтому пишет она про каждого из нас. Её героини хранят наивность и веру в лучшее несмотря ни на что, они умеют сострадать. Признание поэтки (как сказали бы сегодня) Анны из романа «Время ночь»: «Я всё время всех спасаю! Я одна во всем городе в нашем микрорайоне слушаю по ночам, не закричит ли кто!» – в полной мере относится к самой писательнице.
У Инны Чуриковой роль Ирины в «Трёх девушках» долго не получалась, пока она не поняла, «что Ирина – это я». Так же и Татьяна Щуко в «Московском хоре» играла судьбу своего поколения и свое личное отношение к «отцу народов». А Лия Ахеджакова, изгнанная сегодня и из «Современника», и, похоже, из России вообще? Она, как и Роза Хайруллина, просто рождена была для пьес Петрушевской, столько в её актерской природе смешного и трогательного, трагического и характерного одновременно. Но и у неё в «Квартире Коломбины» Виктюка, этой комедии-гротеске, была пронзительная лирическая сцена, когда девушка со странным именем Ау кричала о том, чего ей не хватает в жизни, и после упоминания джинсов и дубленок, Шагала и Пикассо срывалась на шепот: «ребенка, хочу ребенка…». Все это лучшие страницы нашей театральной истории. А сегодня – Нелли Уварова, Дарья Семенова и Рузанна Мовсесян (она же режиссер спектакля) играют в экзистенциальном хорроре «Черное пальто» по текстам Петрушевской в «Пространстве внутри», на глазах превратившемся едва ли не в главную площадку несдавшегося московского театра. (Во всяком случае именно там сегодня еще идут спектакли Жени Беркович – наследницы Петрушевской по прямой.) И сколько же в сетях благодарных отзывов на этот самый хоррор, не могущий, впрочем, перекрыть ужас нынешней российской реальности! Театр не может ничего изменить, но может поддержать несогласных и дать силы жить дальше. Сегодня больше, чем прежде, и здесь Петрушевская незаменима.
Сколько написано пьес, как прихотливо менялось течение её великолепной прозы – но художнику всё мало. После шестидесяти она запела. Буквально из ничего, из воздуха материализовалось «Кабаре пани Петрушевской» – французские, немецкие, итальянские и даже цыганские песни, в том числе польский вариант «Мурки» и чикагский – «Старушка не спеша». Поёт старые песни на свои (кроме фольклора) собственные тексты. Не так давно на концерте в Риге я была свидетелем того, как восторженно принимает её зал, и как подпевает во весь голос. Она преобразилась: полюбила огромные шляпы и колье-ошейники (у ювелиров это украшение называется Dog Collar Necklace), которые сама дополняет купленными на блошиных рынках безделушками. Начала учиться танцевать чечетку. А потом стала рисовать – сначала на гастролях, малярными красками. И вот, пожалуйста – майская выставка в Переделкино «Обои и картоны», где автопортреты, изображения любимых людей и абстракции. Она любит рисовать розы – одну из них, нежную акварель, мы взяли с собой уезжая из России. Эта роза не вянет – хрупкое, неуловимое в своей красоте создание на угольно-сером фоне. А рецепты её знаменитых супчиков? А советы тем, у кого болит спина? «ЛС – лучший антидепрессант и антиэйдж», написала одна из моих друзей в фб.
Где она черпает силы, особенно сейчас? Думаю, прежде всего в семье. У Петрушевской прекрасные дети (вот вам опровержение того, что творчество плохо уживается с материнскими обязанностями): известный журналист Кирилл Харатьян, художник, перформер и режиссёр Федор Павлов-Андриевич и певица Наташа «Smitana» Павлова. Ну и ещё, наверняка, в том, что ей по-прежнему интересно жить и творить. Это такой Дар Божий, не меньший, чем талант.
Был такой ансамбль «Звуки «Му» – преодоление немоты, мучительное мычание, мечта о гармонии. Не знаю, справились ли мы с уроками Петрушевской, но Музыку её точно услышали. Может, она и была главным содержанием всей нашей прекрасной, бестолковой и путаной жизни.
В январе этого года Людмила Петрушевская написала:
Где мои восемьдесят четыре
С половиной лет
А они на Красной Пресне
Где меня там нет
Я вернусь ли или то ли
Мой кувшин вернут
Мои книги пьесы боли
Все переживут.