Фотограф: Евгений Люлюкин.
В «Сатириконе» поставили почти забытую повесть Ивана Шмелева, которую если и помнят, то из-за легендарного фильма Якова Протазанова с Михаилом Чеховым в главной роли. В спектакле Егора Перегудова эту роль сыграл Константин Райкин.
«Сатирикон» пустился в кочевую ремонтную жизнь: одни постановки законсервированы на потом, другие решительно сняты с репертуара, третьи переехали в соседнюю «Планету КВН» – бывший кинотеатр «Гавана», построенный в восьмидесятые, когда другой кинотеатр, «Таджикистан», был отдан переехавшему из Ленинграда «Сатирикону» Аркадия Райкина.
Огромные буквы «Планета КВН», безвкусное фойе с фонарями резко контрастирует с первой премьерой театра, выпущенной в походных условиях. Иван Шмелев – известный, но почти не тронутый сценическими интерпретациями писатель, точно припрятанный в потайной ящик русской литературы. Это по его «Лету господню» лучше всего изучать «Россию, которую мы потеряли». Это про его «Солнце мертвых», реквием послереволюционному Крыму, Томас Манн сказал: «Читайте, если у вас хватит смелости…» Читать его – как смотреть в глаза брошенной собаки, которая ждет хозяина и не хочет ни с кем уходить. «Человек из ресторана» – первая повесть, которая принесла Шмелеву известность.
Точно кто-то всемогущий водит огромной рейсшиной по сцене – две стены, как две линейки (художник Владимир Арефьев), то разъезжаются, то съезжаются, то сжимая, то разжимая отпущенное человеку пространство. Точно этот кто-то планирует: подарить ли герою передышку перед новым горем, или отобрать последние силы, разделить ли родных непреодолимой преградой или оставить лазейку для тайной, ворованной у судьбы встречи. А однажды стены, сойдясь, и вовсе начинают подталкивать главного героя в спину, прямо к бездне. На арьерсцене, за стеной, мерно гудит, позвякивая сталью о хрусталь, взрываясь пьяным хохотом, женским визгом и нечленораздельным «эй, человек», дорогой ресторан – композитор Петр Айду воссоздал звуковую среду, где есть даже звонок столетнего телефона фирмы Ericson.
На авансцене протекает жизнь одного из этих «человеков» – лакея Якова Скороходова. Прошло чуть больше ста лет – и снова бурлит военно-патриотическая пена, и снова на далекой пока еще войне можно сначала нажиться, а позже разориться. И снова сажают молодых за неблагонадежность и гонят с работы их отцов, снова маленький обыватель боится сболтнуть лишнего, а в ресторанах – пир во время чумы и бешеные деньги льются рекой. Режиссер Егор Пе-регудов эти приметы времени, что называется, учитывает, но в центре его спектакля – все же человек, который времена не выбирает.
«Человекоцентричность» ощущается почти геометрически – вокруг Константина Райкина в роли Якова Скороходова вращаются все остальные персонажи (многие меняют за кулисами обличья, играя по несколько ролей). Но дело не только во внешней геометрии. Исповедальная форма этой повести дала режиссеру ключ к построению ролей: чем дальше от смыслового и эмоционального центра – Скороходова, тем схематичнее нарисован персонаж, буквально не-сколько запоминающихся штрихов – не больше, чем способен разглядеть любой из нас в другом человеке при случайной встрече.
Грязное, точно гниющее лицо достается жильцу-провокатору Кривому, уютное брюшко, зубки грызуна и зализанные волосы – директору училища, голос, похожий на стон – другу Ивану Афанасьевичу (Денис Суханов), спокойные, размеренные движения – торговцу «теплым товаром» (валенками и варежками), который стал для Скороходова ангелом-хранителем, спасшим его сына (Александр Гунькин). Быстрый юркий взгляд волчонка – у вечного революционера и вечно голодного Васикова (Антон Егоров). Отрепетированная, как концертный номер, расчётливая, выставленная на продажу «гордость» – у ресторанной певицы (Альбина Юсупова).
Человеческого объема удостаиваются лишь близкие Скороходову люди. Гордые, нервные, резкие, тяжело изживающие унижение «лакейских детей» сын (Артур Мухамадияров) и дочь (Дарья Урсуляк). Верный жилец Черепахин (Александр Гунькин сыграл здесь свою лучшую роль) – тот, что медленно сходит с ума: от безответной любви к Наташе или от своей ненужной, навязанной другими судьбы (играть на трубе – единственное, чему он обучен), или от жгучего страха перед жизнью?.. Парикмахер Кирилл Саверьяныч (Алексей Якубов) – обычный обыватель, стремительно мутирующий до полного чудовища.
Константин Райкин в роли Скороходова, кажется, вообще отказался от какой-то внешней характерности. Нет, конечно, ради своего «человека из ресторана» он научился всяким официантским трюкам, вроде баланса с тяжелым, полным хрусталя, подносом на трех пальцах. Но к своему герою он идет не от характерного жеста, не от костюма, не от грима, не от колоритного лакейского косноязычия. Весь богатейший актерский инструментарий, которым актер владеет виртуозно, оставлен за порогом последней работы.
К этой роли он идет от себя. От горестного изумления перед крушением нравов, а значит, и мира. Скороходов часто молчит, но в этом красноречивом безмолвии – беззащитность человека, который не умеет укрыться от катаклизмов жизни. От тяжело, мучительно обретаемого вновь опыта прямостояния, и почти физического ощущения той черты, которую перейти нельзя. Нельзя предать сына. Нельзя прогнать опозоренную дочь. Нельзя взять плывущие прямо в руку шальные деньги, которые будут потеряны, пропиты, профуканы (спрятанная пачка с деньгами саднит как нарыв, освободившись от нее, Скороходов точно выздоравливает). Но – можно прислуживать за столом обидчику дочери: это как подставить вторую щеку.
В Скороходове Райкин играет запоздало проснувшуюся нежность к своим повзрослевшим детям, которую его герой чувствует тем острее, чем тяжелее ему понять и принять их поступки: дочь уходит в содержанки, внучку приходится забирать из приюта, сын, увлекшись революцией, живет в бегах). Уволенный из ресторана Скороходов неожиданно вновь обретает чувство отцовства, чуть было не загубленного многолетней бессмысленной суетой, отчуждением, жизнью исключительно по правилам. Его рука, привыкшая мастерски нести поднос, но отвыкшая гладить сына, робко тянется к его худым плечам. И здесь «Человек из ресторана» точно ведет диалог с предыдущими «Все оттенками голубого», где слепая и глупая родительская любовь оборачивалась предательством, несла разрушение. Райкин-Скороходов движется в обратную сторону: от навязанной обществом «нормы», от догмы, от послушания – к жалости, к состраданию, к прощению, к радости. От мертвечины – к жизни.
Посреди крикливой ярмарки актерского тщеславия нам продали теплого товару. Носить – не сносить.