Наследница и преемница античного мира Византия не унаследовала одного из главных культурных обретений античности — театра. Но театральность активно переместилась в иные сферы византийской жизни. Она пронизала собой и спортивные состязания, и в не меньшей степени политику. Средоточием того и другого был в Константинополе ипподром. Театр. разбирается в сложном переплетении легенд, пророчеств и скрытых смыслов, которые ромеи искали и находили в огромном ристалище, представлявшемся им моделью мироздания.
Самый последний бедняк, сидевший на мраморной скамье ипподрома (место ничего ему не стоило, за удовольствие платил император), был не просто зрителем — он был участником действа, ему была отведена своя роль. Чаще всего он выступал в хоре, который встречал самодержца торжественными гимнами, приветствовал победителей скачек, прославлял Христа и Его святых. Но иногда этот «театр» допускал и импровизации, в результате которых роли перемешивались, действие путалось, а либретто диктовала сама жизнь.
Народные бунты часто начинались именно на ипподроме. Болельщик вместе с тысячами собратьев мог вскочить с места, ринуться на сцену, сокрушить декорации, иногда даже разрушить весь театр, как случалось во время крупных восстаний. Он мог возмутиться «автором пьесы», и тогда поверженный император являлся на том же ипподроме в новой роли — оплеванный и униженный, а случалось, там же и умирал.
Зритель, наконец, мог и сам выйти с репризой.
В константинопольских «Patria», собраниях занимательных городских историй, рассказывается, как некая вдова решила пожаловаться на препозита священной спальни (то есть постельничего самого императора), который отнял принадлежащий ей корабль. По ее просьбе в перерыве между заездами два мима выкатили на арену повозку, на которой помещалась небольшая лодка, и один актер громко стал предлагать другому проглотить это сооружение. Тот отказывался, а товарищ упрекал его: «Препозит с легкостью заглотил корабль с тремя парусами, а ты не можешь справиться с жалким суденышком!» Император, наблюдавший сцену, разгневался на чиновника и велел расследовать дело, в результате чего виновный был, как повествуется, тут же, на ипподроме, сожжен. Хоть последний факт и сомнителен, он все же характеризует народное отношение к ипподрому как зрелищу не только развлекательному, но и политическому.
Как был устроен ипподром
Когда я впервые попал сюда, на площадь Ат-Мейданы в современном Стамбуле, я бродил возле Голубой мечети, вокруг обелисков, которые до сих пор отмечают главную ось ипподрома, по тротуару, повторяющему очертания беговой дорожки, и не мог отделаться от мысли, что это гигантское сооружение существует до сих пор, что я на его арене.
Отчасти так оно и есть. Давно разрушены трибуны и портики, но стоит спуститься с холма, как глазам предстает стометровый бастион, сложенный из почерневшей плинфы, весь в заплатах, трещинах, голубиных гнездах, щербинах от гвоздей, которые крепили мраморную облицовку. Это остатки Сфенды, каменного закругления огромной подковы ипподрома. Ей не хватило места на ровной поверхности, и при Константине Великом сооружение вытянулось на юго-запад, в сторону моря, уперлось в землю громадными пилонами и крепко вросло в нее, пустив хитростью древних мастеров свои основания вширь и вглубь. Фундаменты покоятся на арках и арочках, передающих друг другу тысячелетнюю тяжесть, словно раскрытые ладони упавшего на песок возницы. Но остатки грандиозного цирка видны не только под Сфендой, а повсюду — в переулках, во дворах. Даже на дворе султанской мечети можно заметить мраморные скамьи, плиты, колонны. Всего не перечесть, хотя основная масса пригодных материалов, конечно, давно пущена в дело турецкими строителями. Осуждать ли их за это? Они действовали логично, ипподром был им не нужен, он утратил основную функцию, перестал быть театром жизни с тех пор, как в страшном 1204 году с приходом крестоносного воинства прекратились скачки, и судьба империи резко переменилась.
***
Но что же здесь было раньше, на что был похож ипподром после того, как в IV веке относительно скромное сооружение Септимия Севера перестроили на столичный лад? Птицам он виделся как усеченный эллипс почти полукилометровой длины. До сорока (в различные эпохи) рядов сидений — больше ста тысяч болельщиков могли наблюдать, как несутся по кругу четверки коней, погоняемые отважными возницами. Посередине арены возвышалась разделительная каменная стена — спина, на которой было установлено множество античных статуй и два обелиска. Кстати, эти последние — Египетский обелиск и обелиск Константина Порфирородного, массивные каменные иглы, — стоят на своих местах до сих пор. Глубокие ямы, в которых покоятся их фундаменты, отмечают горизонт древней спины. На мраморном основании Египетского обелиска вырезаны картины, привычные для завсегдатаев ипподрома: император в своей ложе готов увенчать победителя; коленопреклоненные варвары с дарами в ужасе смотрят вверх на недосягаемое величие; вооруженная стража начеку — и повсюду ряды голов, напряженные фигуры, словно созерцающие нечто совершенно нам неведомое, некое священное действо, смысл которого неизмеримо глубже просто колесничных бегов.
Императорская трибуна, кафизма, была соединена переходом с Большим дворцом. Собственно говоря, ипподром можно было считать составной частью дворца, его сценой. То, что происходило в тиши покоев и триклинов, часто вырывалось на арену и здесь получало развитие или завершение. За неимением телеэкрана, византийские правители использовали ипподром как место, где можно было обратиться к гражданам, объявить о начале нового царствования, важных переменах, или, пока возможно, попытаться успокоить надвигающийся бунт. Сооружение поражало техническим совершенством. Здесь было предусмотрено все, что только могло потребоваться десяткам тысяч горожан. В просторных помещениях под трибунами располагались различные службы, харчевни, всевозможные лавки, отхожие места с водяным смывом, переходы и лестницы, по которым возбужденные толпы могли покинуть ипподром в считаные минуты. Над последними рядами высился прекрасный портик из двух рядов колонн, который наверняка был виден мореплавателям от самого Босфора не хуже, чем Святая София и маяк Вуколеона, особенно на закате, когда солнце, опускаясь в море, подсвечивало колоннаду розовыми лучами. Впрочем, летним днем от солнца полагалось прятаться, ибо жгло оно немилосердно. Для этого над ипподромом натягивались специальные тенты из легких материй. Задача сама по себе нетривиальная, и сейчас сложно сказать точно, как это делалось. Но если учесть, что за образец строители брали римские цирки, в частности Circus Maximus, то по аналогии можно предположить, что над константинопольской ареной растяжками крепились наклонные мачты, по которым с помощью лебедок двигались полотнища.
Но все же конструктивное устройство ипподрома не самая большая загадка. Гораздо сложнее переплетение легенд, пророчеств и скрытых смыслов, которые ромеи искали и находили в ипподроме и вокруг него.
Ристалище представлялось им моделью мироздания. Окруженная морем трибун арена играла роль обитаемой суши. Бег колесниц символизировал солнечное движение, круговорот жизни и смерти, а император, который появлялся с востока в своей кафизме, — собственно солнце. Даже вращающиеся колеса квадриг напоминали о дневном светиле, а каждый победитель скачек становился как бы императором, его образом, его воплощением. Каждый забег считался личной победой самодержца, ведь человек на колеснице еще со времен Александра Македонского считался олицетворением повелителя вселенной. Так возница, человек обычно невысокого положения и обычно даже довольно презренный, возносил своей победой к небесам императора, а заодно синклит, войско и народ, и одновременно возносился сам. Удачливые возницы были в те времена всеобщими любимцами — им воздвигали статуи, их носили на руках, возле их домов толпились поклонники. Даже имена знаменитых лошадей в народе были известны не хуже, чем имена властелинов.
Как проходили скачки
Основание большой подковы ипподрома перекрывало великолепное трехэтажное сооружение с проездными воротами — каркер. По знаку актуария с громким стуком падали стойки запорного механизма, зажатые в пучках воловьих жил наподобие рычагов боевых баллист, и на арену вылетали две пары квадриг. Они должны были семь раз обернуться вокруг спины под вопли восторга и азарта, совершить четырнадцать опасных поворотов, которые могли стоить жизни неопытным возницам. Чтобы сделать борьбу еще более острой, спину устроили не параллельно трибунам, а под углом, сужая проезд и поле борьбы на крутом повороте. На крыше каркера в те времена стояла четверка коней работы Лисиппа, которая сейчас украшает собор Святого Марка в Венеции. Безусловно, на ипподроме она была более уместна, но что делать, такова была жестокая воля победителей. Остальным статуям ипподрома повезло меньше, их разбили, а бронзу перелили на монеты. Эти творения были собраны на ипподром со всей античной ойкумены, среди них были настоящие шедевры древних мастеров. Капитолийская волчица и Елена Прекрасная, орел со змеем в когтях, Геракл и женщина, державшая за копыто лошадь с всадником. Относительно десятков произведений, украшавших царское ристалище, мы не имеем даже описаний. Не представляем, как светились на солнце мраморные плоскости, как блистала позолота и белел песок арены, как реяли стяги и колыхались драгоценные драпировки.
Во времена расцвета империи обычно устраивалось двадцать четыре забега в день, священное число. Потом их количество сократилось до семи, но скучать публике все равно не приходилось. В перерывах на ипподроме выступали акробаты, мимы и певцы, пели хоры и происходили торжественные шествия. Сами скачки отмечали важнейшие периоды года и были связаны как с церковным календарем, так и с местным, столичным.
Празднества устраивались после Рождества, после Пасхи, на День основания города, а также могли быть назначены по случаю военных побед императора, его дня рождения и коронации. Народ славил автократора как «вечно победоносного», в дни скачек его власть словно бы заново получала законность, обновлялась в глазах народа. Этот момент очень важен для понимания феномена Византии. Дело в том, что, признавая священность царской власти, ромеи фактически отказывались признавать священной саму особу императора. Басилевс в их глазах был лицом неприкосновенным лишь до тех пор, пока был достоин своего положения и пользовался общими симпатиями. Но в то же время и власть народа, его законные права регулярно подтверждались императором на ипподроме, получали своеобразное освящение.
Выдающийся французский византинист Жильбер Дагрон сформулировал идею о взаимоотношениях народа и императора следующим образом: «Народ Константинополя — это не суверенный народ Рима. Он получает свое институциональное место не прямо по наследству от римлян, но потому, что после основания города Константином участвует в императорском ритуале (скачках. — С. С.). Он прежде всего народ Константина; это от Константина он наследует свою власть давать легитимность, и после Константина именно в самой игре, учрежденной императором, утверждается его политическая власть».
Существовала легенда, что Константин Великий и сам правил лошадьми во время колесничных бегов при основании города. Некоторые императоры тоже отваживались на такой подвиг и, очевидно, не ради удовольствия, весьма опасного, а ради участия в символических играх, во время которых они становились продолжателями традиции основателя.
***
Ипподромное действо начиналась со встречи императора, который торжественно входил в свою ложу прямо из дворца. Многотысячная толпа стоя исполняла долгие песнопения — аккламации, в которых прославляла самодержца и просила Христа, Богоматерь и святых дать победу возницам каждой цирковой партии: синих, зеленых, красных и белых. Самодержцу пели: «Взойди, выбор Троицы» и «Многая, многая, многая! Многая лета на многая!»
Звучал орган, цирковые партии по очереди возвышали голоса. Синие пели: «Да будет от Бога победа твоему, Ураний!» — Зеленые отвечали: «Да будет от Бога победа твоему, Олимпий!» Красные и белые просили победу символическим Икасию и Анателону. Народ же на все прошения трижды отвечал: «Господи, спаси!», «Трисвятой, помоги владыкам», или то, что в данный момент было уместно.
Потом один за другим следовали заезды. Подозреваю, что не у одного монаха из расположенных рядом с ипподромом монастырей возникало в такие минуты желание залепить уши воском. Но что поделаешь, жизнь в Оке Вселенной, как называли византийцы Константинополь, имела свои особенности. Победившим возницам кричали: «Прекрасно прибыли, рабы боговенчанных», «Многая лета на многая», «Прекрасно прибыл, ты победил!», «Сия победа от Бога». И сразу же вновь обращались к императорам: «Равной победы вам, владыки!», «Равной победы вам над варварами».
Ипподром между театром, церковью и политикой
Несмотря на кажущуюся регламентацию, ипподром был явлением сложным и не всегда предсказуемым. Предполагал ли император Юстиниан II, принимая поклонение на празднествах, что ему придется войти в историю с прозвищем Ринотмет, то есть Безносый? И что лишат его носа на этом же самом ипподроме. Впрочем, судьба оказалась благосклонна к свергнутому самодержцу, и через десять лет он снова восседал в кафизме, поставив ноги на головы поверженных врагов, толпа же приветствовала его словами псалма: «На аспида и василиска наступишь и будешь попирать льва и змия…» Непосредственной причиной падения Ринотмета было, между прочим, желание польстить партии красных или венетов, для которой предполагалось построить фонтан и трибуну на месте «митрополичьей церкви». В итоге на разрушение церкви народ ответил бунтом против опасного нечестивца, который был свергнут, лишен носа и отправлен в далекий Херсонес.
Про цирковые партии, или димы, следует сказать особо. Явление это до конца не объяснено до сих пор. Венеты, прасины, русии и левки (то есть синие, зеленые, красные и белые) были не только организациями болельщиков, но и общественными объединениями, которые действовали по всей империи. Они имели сложную структуру, собственные храмы и архивы, чиновников, выполняли определенные политические функции. Под занавес Византии роль димов свелась к организации нарядных хоров для встречи императоров в Золотых воротах, но в те времена и это было немало. Как появились партии? Историк Иоанн Малала приписывал их учреждение самому Ромулу, причем основатель Рима якобы намеревался не только почтить таким образом четыре стихии — воду, землю, огонь и воздух, но и внести раздор в среду народа, недовольного убийством Рема. Наверное, это и был первый случай применения принципа «разделяй и властвуй». Однако когда партии по каким-то причинам забывали разногласия и объединялись против правительства, вся вселенная, казалось, начинала шататься. Таково было восстание «Ника», которое чуть не привело к свержению императора Юстиниана Великого. Тогда сгорело полгорода, а на самом ипподроме наемники умертвили до тридцати пяти тысяч человек. Восстание удалось подавить во многом благодаря мужеству императрицы Феодоры, которая произнесла тогда знаменитую фразу о том, что царский пурпур — лучший саван, то есть гораздо достойнее умереть царем, чем жалким изгнанником.
Парадоксально, но она сама была плоть от плоти ипподрома. В молодости будущая августа выступала в представлениях мимов и отличалась нравом отнюдь не строгим. Кому как не ей было лучше знать, как поскорее задернуть занавес разыгравшейся драмы? Феодора отвергла планы бегства и капитуляции, и вскоре отряды Нарсеса, Велисария и Мунда разогнали нестройные толпы бунтовщиков, устроив настоящую бойню. Между прочим, возгласом «Ника!» («Побеждай!») болельщики подбадривали возничих своего цвета.
В страшные же дни всеобщей резни 532 года спортивный клич превратился в девиз всех недовольных правительством и императором. Но если вспомнить о смысловом коде скачек, о том, что царь персонифицировался в каждом побеждающем вознице, придется, пожалуй, признать, что восставшие желали победы Юстиниану, который ее в итоге и получил.
***
Православная церковь, естественно, не одобряла скачки. Еще Иоанн Златоуст, бывший патриархом Константинопольским в IV веке, строго осуждал столичные нравы, особенно в самые дни празднеств. «Здесь, видите, — сказал он однажды, — и главная часть храма не наполнена народом, а там занимают не только цирк, но и верхние комнаты, и дома, и кровли, и крутизны, и множество других возвышенных мест. Старики бегут туда быстрее цветущих юношей и стыдят свои седины, опозоривают возраст, подвергают осмеянию самую старость. Когда они приходят сюда, то, как бы чувствуя тошноту, жалуются на беспокойство и тяготятся слышанием слова Божия, ссылаясь на тесноту, жар и тому подобное. А там, стоя на солнце с открытою головою и несмотря на то что их попирают ногами, толкают, наносят им сильные удары и другие бесчисленные неприятности, они бывают веселы, как бы на лугу…» Однако, несмотря на то что христиане часто предпочитали полуязыческие игры церковным собраниям, никому из иерархов не приходило в голову призвать к отмене ипподромного действа. Дело здесь, может быть, в том, что в его основе, как и в основе храмовой образной системы, лежали одни и те же представления, которые были сформулированы в VI веке псевдо-Дионисием Ареопагитом. В своих сочинениях он объяснял, что все, что можно увидеть в храме, является отражением другой, небесной реальности. Храм, священнослужители и верующие являют собой подобие небесной церкви, которая сонмами ангелов и святых воспевает Бога в Троице. Но примерно в то же самое время ипподромные символы также были перетолкованы в христианском смысле! Император являл собой образ Христа, зрители — славящих Бога ангелов, возницы — святых, совершающих свой подвиг. Недаром в речь церковных проповедников проникли образы, связанные с ристалищами. Да и сама «солярная символика» конских бегов не противоречила церковному календарю.
Византийская мысль вообще была весьма универсальной и гибкой, а понятия о допустимом и недопустимом весьма широкими.
Сложнейший церемониал императорского двора включал не только пышные процессии, пение гимнов и хоровые декламации, но и ритуальные танцы чиновников, символические представления вроде «готской пляски», музыкальные номера и еще множество совершенно театральных действий. Надо ли говорить, что все эти церемонии освещались авторитетом церкви, даже если коренились в языческой древности. Данное положение подтверждается даже архитектурно: Большой дворец был соединен переходами и с храмом Софии, и с ипподромом.
Несмотря на то что империя ромеев была государством христианским, она не отказалась, да и не могла отказаться от идеи использовать зрелища в качестве инструмента пропаганды. С повсеместным упадком классического театра его роль, естественно, принял ипподром. Поэтому колесничные бега и все, что с ними было связано, не могли восприниматься как только лишь спортивное явление или, к примеру, развлекательное действо. Увы, широкие общественные движения, публичные церемонии и пышные празднества принадлежали скорее Античности, чем Средневековью, и постепенно отмирали сами собой. Варварские волны все сильнее захлестывали цивилизованный мир, вскоре на сцену вышли магометане, и мало-помалу театры и ипподромы пришли в упадок по всей империи, за исключением Константинополя. Там представления продолжались до самой катастрофы 1204 года, когда жадная толпа «пилигримов» разграбила столицу и фактически уничтожила ипподром с его статуями, традициями и таившимися в нем загадочными силами. Вероятно, после возвращения города в 1261 году уже невозможно было найти опытных возниц, им просто негде было тренироваться, не было ни квадриг, ни обученного персонала. Да и денег у первых Палеологов не водилось в таком количестве, чтобы восстанавливать дорогостоящее развлечение.
Константинополь лежал в руинах, со всех сторон ему грозили враги. Последние два столетия до турецкого порабощения явили такие примеры развала, дезорганизации и перманентной гражданской войны, которых не бывало никогда прежде за всю историю города. Тут, и не будучи мистиком, задумаешься о вещах вполне мистических — не свидетельство ли это того, чтоб без ипподрома империя не могла и существовать? Факты указывают на то, что ипподромное действо вполне можно считать одним из главных условий существования Византийской империи. Постоянное оживление власти императора, полномочий синклита и народных сил, безусловно, действовало на государство благотворно. Звучит слишком иррационально? Допустим. Но, в конце концов, вполне достаточно того, что сами ромеи в это верили.
***
Великое представление ипподрома, в сущности, нельзя считать законченным. Традиция никогда не прерывалась здесь полностью. При латинянах здесь устраивались турниры, при Палеологах — пешие и конные игры. Султаны ходили по ипподрому в костюмированных процессиях, городские цеха устраивали на этом месте ритуальные пляски. Даже в XVIII веке на ипподроме македонские мясники исполняли замысловатый танец с острыми ножами. Здесь же на платанах вешали восставших янычар. А в начале XX века на площади Ат-Мейданы был установлен фонтан в честь визита германского императора Вильгельма. Фонтан выполнен в византийском стиле, и его создатели полагали, что возводят его на месте императорской кафизмы. Они заблуждались, тут были всего лишь лошадиные стойла. Просчитался и сам Вильгельм, его дружба с турками окончилась крушением обеих империй. Но до сих пор это место не утратило обаяния и способности будить творческие силы. А если империя и рухнула, то это скорее вина плохих актеров.