Фото предоставлено фестивалем “Территория”.
В Москве стартует двенадцатый фестиваль «Территория». Корреспондент ТЕАТРА. — о том, как технологии виртуальной реальности меняют современный театр и современное искусство.
Официально «Территорию» позиционируют как фестиваль современного искусства, но в широких кругах она скорее ассоциируется с театром. Хотя, конечно, почти всегда в программу попадают спектакли, которые можно назвать мультидисциплинарными. Составляя программу этого года, организаторы «Территории» продолжили такую политику: в Мультимедиа Арт Музее две недели будет проходить «Ночь в библиотеке» канадского мэтра Робера Лепажа — «театрализованная выставка, для посещения которой необходимы шлемы виртуальной реальности». У московских зрителей слова о виртуальной реальности наверняка вызовут ассоциацию с презентованной летом «Клеткой с попугаями» Максима Диденко — чей «Цирк», к слову, тоже попал на «Территорию». Два неслучайных режиссера обратились к VR почти одновременно — значит ли это, что вскоре технология займет место среди тенденций в авангардном театре наряду с постдраматичностью и иммерсивностью? Попробуем разобраться в истории вопроса.
Первым концепцию «виртуальной реальности», или «la réalité virtuelle», вводит в 1938 году режиссер и теоретик Антонен Арто. Он, конечно, не знает о том, что уже через 50 лет появятся шлемы и очки виртуальной реальности, надев которые, человек будет полностью погружаться в заранее смоделированное вымышленное пространство. В эссе «Театр и его двойник» это сочетание, правильнее переводимое как «потенциальная реальность», используется для описания особого характера объектов и персонажей на сцене — их иллюзорности, «миражности» («мираж» — еще одно важное для Арто понятие), которую зритель в то же время не может отличить от реальности.
К концу XX века понимание «виртуальной реальности» сильно сдвинулось — и теперь мы ассоциируем его не с философским или, тем более, театроведческим понятием, а с особой технологией. VR сегодня — это доступная нам на экране с помощью особых шлемов или очков графика в формате 360 градусов, реагирующая на движения головы, а иногда и другие телесные импульсы.
Применение VR тоже вышло далеко за границы театра — если даже не сдвинулось в противоположную ему сторону. Перед тем, как начать разбираться в теме для этой статьи, я скептически воспринимала виртуальную реальность как часть чисто развлекательной культуры. Действительно, гейм-индустрия уверенно осваивает VR-разработки — в Америке около 50% VR-рынка приходится на видеоигры. Ирония состоит в том, что одна из игр — это психологический триллер, героя которого зовут — не поверите — Роберт Уилсон. Кажется, к культовому режиссеру персонаж игры отношения не имеет, а сам Уилсон не был замечен за применением VR. Зато вот компания IMAX, ответственная за все еще спорный и не слишком оправдавший ожидания для киноиндустрии 3D-формат, в январе этого года открыла в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке VR-кинотеатры. Судя по списку представленных фильмов, от высокой культуры и авангардного театра происходящее там далеко: IMAX показывает хорроры, симуляторы полета и, конечно, моделирует альтернативные реальности.
Но развлечениями VR-индустрия все же не ограничивается. Еще несколько важных областей — военная сфера (тут используются симуляторы движения для тренировок частей), медицина (врачи говорят о том, как геймификация, тоже с помощью симулятора движений, помогает улучшить самочувствие пациента в ходе восстановления после травм или операций), инклюзия (например, российский проект vrability помогает людям с инвалидностью получить VR-опыт, недоступный им в реальности — покататься на коньках, полетать с парашютом) и обучение (та же геймификация — или, например, виртуальные путешествия в далекие места планеты). С похожими целями все чаще используется VR и в культурных пространствах: виртуальная экскурсия делает музей доступным для тех, кто не может посетить его вживую, недавний пример — летний выезд «Гаража» в Петербург с экскурсией по проходившей тогда в Москве инсталляции. А в сфере театра — состоявшийся в этом сезоне запуск VR Tickets в Театре на Таганке, спектакли которого теперь можно смотреть прямо из дома — при наличии, конечно, очков виртуальной реальности. И это, безусловно, переход на новый уровень документации театра: если видеозаписи представлений считают неадекватными свидетельствами почти все, то VR-документы, с их возможностью 360-обзора и свободой взгляда зрителя, куда ближе к имитации действительного присутствия на спектакле. Не случайно в Лондоне в Музее Виктории и Альберта на V&A’s 2017 Performance Festival показывают VR-реконструкцию последнего мюзикла Дэвида Боуи, а Национальный театр рассматривает технологию как основу для своего архива.
В рамках самого искусства, а не в качестве способа его подачи, я впервые столкнулась с виртуальной реальностью совсем недавно — летом этого года на ARS’17 в финском музее современного искусства Kiasma. Столкновение с работой «The Detective» художника по имени Аксель Страшной было невразумительным: очки VR лежали на столике в библиотеке, опутанные кучей других проводов, никаких инструкций не полагалось. Минут 20 пришлось потратить на то, чтобы просто разобраться с управлением — то есть включить VR-видео. Результат не оправдал усилий — то ли потому, что видео постоянно зависало, то ли из-за некоторой однообразности: те пять минут из середины, что мне удалось увидеть, были прогулкой по самому музею в черепашьем темпе, а интерактивность заключалась в возможности крутить головой внутри самого видео. Возможно, «Ego Cure», второй VR-объект, представленный на ARS’17, впечатлил бы меня больше: в программе говорится, что там зритель принимает участие в работе над хореографической постановкой, — но его я посмотреть не успела.
Так или иначе, наличие двух работ, основанных на виртуальной реальности, на в общем-то рядовой европейской выставке — показательно. Но еще чаще VR-программы сегодня встречаются на кинофестивалях или киносекциях крупных фестивалей совриска. VR показывали на Московском международном кинофестивале этого года и показывают сейчас на Уральской биеннале — и программа там разительно разительно отличается от IMAX’а. Секция VR была частью Венецианской биеннале. Канны тоже не обошли виртуальную реальность стороной: во-первых, Russian VR Seasons показывали и там; во-вторых, фильм в этом формате представил Алехандро Гонсалес Иньярриту, режиссер «Выжившего» и «Бердмэна». Это событие, конечно, бесконечно далеко от развлечения: фильм завязан на проблематике Другого и рассказывает истории мигрантов — а в ходе просмотра/участия, похоже, приходится пережить собственную смерть. И, судя по описаниям тех, кому повезло — нет, не посмотреть, а принять участие, «Плоть и песок» Иньярриту очевидным образом не укладывается в рамки конвенционального кинематографа. Просмотр проходит в специально оформленном ангаре, в комнате, устроенной, как камера для беженцев в США. И почему бы не понимать работу Иньярриту как иммерсивный спектакль с элементами VR? О «театральности» своих VR-работ, которые сейчас показывают на Московской биеннале современного искусства, говорит и певица Бьорк — правда, для нее в виртуальной реальности важнее интимность переживания, пространство для личных эмоций, а не работа с опытом Другого.
Хотя в целом проблематика Другого — кажется, одна из ключевых возможностей, которые VR предоставляет для совриска. Тут можно вспомнить летнюю акцию художницы Катрин Ненашевой: художница появлялась в публичных местах Москвы в очках виртуальной реальности с проекциями фото из психоневрологических интернатов на их линзы. В интервью Meduza она рассказывала, что этим жестом хотела привлечь внимание к проблеме отрыва людей в лечебницах от реальности, протранслировать в общество их опыт. Но изначально нетеатральная акция превратилась в театр абсурда: художницу задержали и саму отправили на психиатрическое обследование. Еще более амбициозный проект готовит Марк Фарид из Лондона: он собирается 28 дней прожить в очках виртуальной реальности, смотря на мир глазами волонтеров — каждый день к проекту будет подключаться новый человек. Фарид хочет понять, как столь длительная подключенность к опыту Другого (волонтеры согласятся на то, чтобы весь день носить очки, картинка с которых будет непрерывно передаваться художнику и посетителям проекта) изменит его самого.
Интересно, что в театре все начиналось с проектов совсем другого толка. Первые театральные опыты с виртуальной реальностью пришлись на 1990-е и начало 2000-х и, похоже, были скорее техническими экспериментами на грани либо развлечения, либо исследования, чем концептуальными работами. Можно, например, посмотреть на документацию проекта Бренды Лорел и Рейчел Стриклэнд «Placeholder» 1993-ого года, в котором проверялась возможность зрительского создания нарратива в сконструированном авторами пространстве. Или почитать про деятельность Института исследования виртуальных реальностей, сотрудники которого занимались как раз проблемой включения VR в театр — в итоге у них вышли спектакли с виртуальными декорациями («Tesla Electric», 1998), виртуальными персонажами («Dinosaurus», 2001), но за рамки исследовательских эти проекты не вышли, ни на каких крупных фестивалях их не показывали. Был еще очень интересный итальянский проект 2007-ого года «@nts»: используя ключевую на тот момент VR-технологию «Second Life», авторы спектакля создали виртуальную ситуацию театрального представления — аватары играли для аватаров. Одновременно проходил и живой спектакль. При этом видео виртуального транслировалось на задник настоящей сцены — и наоборот. Впрочем, как и работы «i.e. VR», широкой огласки проект не получил.
Документация проекта «Placeholder» Рейчел Стриклэнд и Бренды Лорел
В общем, долгое время технологии виртуальной реальности оставались довольно маргинальным явлением в театре. Прорыв, кажется, начался совсем недавно, на границе 2016 и 2017 годов, и продолжается на наших глазах. В Британии VR-студию открывает Национальный театр, в котором, между прочим, ставили не кто-нибудь, а Кэти Митчелл и Иво ван Хове. Компания «59 productions», также сотрудничавшая с Митчелл — например, над спектаклями «Волны» и «Запретная зона», разрабатывает VR-дополнение к спектаклю «City of Glass» для театра HOME в Манчестере. Известная на локальном уровне британская компания curious directive представляет спектакль «Frogman», в котором VR-фрагменты смешиваются с привычным театром присутствия. На немецком фестивале «Театральные встречи» показывают два VR-experience’а (Марина Давыдова в репортаже для журнала «Театр.», правда, о них не пишет — но, может, еще напишет?). Королевская Шекспировская компания выходит на совсем новый уровень: в спектакле «Буря», представленном зимой, с помощью технологий motion tracking’а и 17 проекторов прямо на сцене, а не в очках у каждого зрителя, создается аватар Ариэль, сосуществующий с живой актрисой.
В России всплеск VR-театра диагностировать пока рано, но такое развитие событий явно возможно. Чуть раньше «Клетки с попугаями» Диденко (о которой сам режиссер, правда, говорит, что «это больше кино, чем театр», но отмечает меньшую «тоталитарность» VR в управлении взглядом зрителя, да и факт именно театральной аффилиации самого Диденко и драматурга Валерия Печейкина — не отменишь) выходит скорее рекламный проект Сбербанка и проекта «1917. Свободная история», в котором зритель попадает в сберкассу 1916 года вместе с Ахматовой, Маяковским, Шаляпиным и иже с ними. Знаково в «Сберкассе» то, что режиссировать пригласили не кинорежиссера, а Юрия Квятковского, известного спектаклями «Норманск», «Сван», «Кукольный дом». Есть и совсем горячие новости: только 29 сентября в Тюмени (кто бы мог подумать!) прошли первые показы спектакля «В поисках автора», который, как и у британский «Frogman», сочетает элементы VR и живого театра. Продюсерами проекта выступили люди, связанные с Мастерскими Брусникина и Рыжакова и московской версией «Remote X» Rimini Protokoll — люди явно не случайные.
Значит ли всё это, что совсем скоро виртуальная реальность войдет в круг основных интересов современного театра? Конечно, в стране, где до сих пор вызывают вопросы даже иммерсивные спектакли, такой тезис был бы необдуманно смелым. Но и за прогрессивный запад отвечать пока рано: в конце концов, Робер Лепаж, похоже, будет первым из великих, кто войдет в эту реку. А среди них есть и скептики: Хайнер Геббельс, «эстетика отсутствия» которого, казалось бы, вполне резонирует с возможностями виртуальной реальности, говорит (правда, это интервью 2015 года), что без вовлечения тела и воображения зрителя ему работать не интересно, виртуальная реальность же лишь «иллюстрирует» воображение. Еще один аргумент против — разброс проектов самого Лепажа: опыты в Цирке дю Солей вряд ли можно отнести к авангардному театру. Попадет ли в эту рамку «Ночь в библиотеке» — покажет выставка; станет ли она катализатором для VR-тенденций в российском и мировом театре — покажет время.