Журнал ТЕАТР. продолжает рассказывать про сегодняшний российский сайт-специфик. На очереди – беседа с режиссером спектакля-инсталляции, которую незадолго до вынужденных каникул показали на бывшем морском-речном вокзале Архангельска.
«Север» – проект Архангельского молодежного театра, над которым работали режиссер Сергей Чехов, художник Анастасия Юдина и композитор Владимир Бочаров. Два этажа заброшенного морского-речного вокзала превращены авторами в арт-пространство. В спектакле звучат голоса актеров, от лица которых рассказываются истории знаковых для города личностей. После премьеры режиссер рассказал о создании псевдо-документального мифа, неслучившейся утопии и реликтовом излучении Советского Союза.
– В спектакле звучит почти два десятка историй людей, чьи судьбы были связаны с Архангельском. Во многих рассказах затрагивается тема детства. Вы ставили актерам задачу, продумать связь между детскими впечатлениями героев и их дальнейшей жизнью?
– Интерес был поговорить не столько про детство, сколько про нереализованные мечты. Тема детства возникала абсолютно интуитивно, когда я брал интервью у артистов. Ребята выясняли все о персонаже, и после этого мы встречались, и я брал интервью у каждого. Главное было – добиться максимальной правдоподобности, чтобы никто не играл, чтобы все просто разговаривали. Хотелось выявить тему нереализованных надежд, что получается лучше всего, когда обращаешься к детству – и понимаешь, что с человеком в итоге стало.
– Была цель как можно глубже погрузиться в исторический материал, а потом начать фантазировать?
– Была задача сначала погрузиться в исторический и биографический контекст персонажа, а затем уже додумывать. Я мог задать любой вопрос, вплоть до чувственных нюансов: «Что ты чувствовал, когда произошло то-то?». Например, если речь идет о Василии Крестинине, члене историко-географического общества в 18-м веке, маловероятно, что ты можешь знать о его чувствах. Информации нет, а тебе надо отвечать – и тут возникают зоны импровизации. Многие артисты впрыгивали в эту зону не сразу. Я говорил, чтобы они не боялись «врать», так как это все же не исторический или документальный спектакль. Это миф. Персонаж должен перестать быть плоским, как в учебнике истории.
– Монологи, получившиеся из интервью, звучат как исповеди. Как это удалось и какие у актеров возникали трудности?
– Не всем был понятен формат. Кто-то говорил так, будто конспект пересказывал. У меня было ощущение, что я лектор по какой-то теоретической дисциплине. Я сказал им: «Стоп, мне это не нужно». Наш разговор не отличался от обычного интервью, я пытался их вопросами разболтать, вывести на эмоции. Условно, идет речь об Эрнесте Бо (создатель духов «Chanel №5». – прим.ТЕАТР.). Он рассказывает, как чуток к запахам, рассказывает о своих ароматах. Я пытаюсь найти острый вопрос: «Если вы черпаете запахи из окружающего мира, как вы используете запах гниющего тела?». В общем, играл в такого «плохого Дудя». Задавал вопросы, чтобы вывести их из зоны комфорта. Причем в данном случае это в два раза сложнее, ибо это не их собственная история. Но у меня неплохо получалось: некоторые рассказы были крутыми в момент интервью.
– Какие качества должны быть у актера, чтобы справиться с такой задачей?
– Я вообще не уверен, что это обязательно должен быть актер. Тут нужна фантазия, способность импровизировать, сочинять. Мне нравится, что интервью звучат растерянно, вот это «а», «м», все «артефакты» речи, много междометий, охов, вздохов, когда ты долго формулируешь. Все это – живая речь.
– В чем преимущества такого псевдо-документального театра, где переплетается история и вымысел?
– Нам просто понравилась идея, показалось интересным сделать миф, который базируется на реальных персонажах, но выходит за пределы исторического или документального спектакля. Чистый «док» перестал работать и требует переосмысления. Ну или так: лично мне он в чистом виде не интересен. Работа с живым текстом, с интервью мне очень нравится. Мы уже сделали четвертый спектакль, где используется такой метод. Возникает материал, который невозможно найти в обычной пьесе. Не знаю, на сколько хватит моего запала, но ближайший проект точно будет связан с интервью.
– Это сегодня задевает вас сильнее, чем полностью вымышленные истории?
– Нам предстоит понять, что зрителя привлекает больше. На премьере я видел, что зрители смотрят заинтересованно. Мне нравится, что они ходят, садятся, сидят, слушают. Кто-то быстро убегает, кто-то ходит по несколько часов. Поднимаются к нерпе, отдыхает и опять идет смотреть. Это самое крутое. Это их опыт, и он случается, раз они не уходят. Мне жутко надоел игровой театр с историями, написанными 200 лет назад, которые играются по двести двадцать пятому кругу. Я не очень понимаю, зачем.
– Персонажи для спектакля взяты абсолютно разные, но прослеживается общее. Все они – люди с сильной волей, в какой-то степени даже фанатики, преданные своей идее: полярник Георгий Седов, революционер Федор Чумбаров-Лучинский, монахиня Валентина Шангина, серийный убийца Владимир Третьяков, уверенный в том, что выполняет свою миссию. Вы изначально предполагали, что у северян есть некая общая черта, или это стало понятно позже, когда были проведены все интервью?
– Было такое ощущение еще до интервью, когда мы читали про этих персонажей, изучали темы – про поморское судостроение и проч. Даже на примере истории Владимира Резицкого (музыкант, создатель Международного джазового фестиваля в Архангельске. – прим.ТЕАТР.) стало понятно, что здесь огромное количество крутых начинаний, которые в итоге захлебываются и ни к чему не приводят. Видишь фрагмент неслучившейся утопии в разрезе веков, и это интереснее всего. Чтобы это проявилось, нужны персонажи с сильным духом, которые к чему-то идут, но у них по той или иной причине не получается дойти. Ставилась цель, чтобы в спектакле были персонажи, которые круто «качали», но не «докачали».
– Истории жизни у многих персонажей трагичны. После погружения в их судьбы становится тяжело. Но выходишь в пространства, где из окон видна Северная Двина, смотришь на снег, вслушиваешься в звуки моря, леса… По вашей задумке, окружающая природа возвращает зрителям гармонию, в ней нужно искать спасение?
– Не скажу, что природа возвращает гармонию. Но, конечно, я понимал, учитывая локации, расположенные под рестораном «Север», что будет логично выйти в такое пространство, которое удобно расположено. Мы, когда пришли в эти четыре комнаты, сразу поняли, что нужно сорвать шторы, убрать мебель, оставить только сидячие места и сделать чилл-зону. Чтобы, когда ты уже не можешь больше слушать про маньяка Третьякова, можно было выйти и послушать птичек. Все, что звучит в спектакле, это оригинальный контент. Мы ездили в декабре на Белое море и делали записи, а потом в январе, когда оно застыло, гуляли по льду и тоже записывали. Я сам очень хотел бы посетить такой спектакль, где можно побыть долго и остаться наедине с собой, расслабиться, пока не наберешься сил идти дальше.
– Какой персонаж, историческая личность больше всего поразил вас, заставил что-то переосмыслить?
– Они все интересны в той или иной степени. Есть Седов – абсолютный фанатик, который поперся на Северный полюс на упряжке собак, умирая от цинги. Что им руководило? Мы рассуждали про «синдром отличника» – он очень хорошо учился еще на Азовском море. Конечно, интересны такие ребята, как Чумбаров-Лучинский с его наивной, неуклюжей поэзией, один из самых ярых и горячих революционеров. По большому счету, они единственные верили в некую миссию, и почти все были уничтожены. Мне нравится история Мангазеи (первый русский заполярный город – прим.ТЕАТР.) – полностью сочиненная. Об этой теме мало что известно, и единственный способ собрать персонажа – сочинить его. И актриса Даша Тюрикова проделала крутую работу: мы придумали структуру, через которую прошел ее персонаж Федор Ладкин, якобы ходивший в Мангазею. Все подробности она сочинила, и это было одно из самых крутых интервью.
– Один из персонажей говорит про Архангельск: «Это суровое и жесткое место, но оно привлекает своей деструкцией». Вы с этим согласны?
– Север ассоциируется с чем-то холодным, опасным. Когда думаешь про все эти арктические экспедиции, становится жутко. Представь, что оказался на Новой земле, и у тебя нет возможности связаться с кем-то и выбраться. Это ощущение вечной мерзлоты, которое, с одной стороны, притягательно, а с другой, очень опасно. В Архангельске, конечно, сейчас цивилизация, не обязательно есть клюкву – цингой не заболеешь. У меня, скорее, есть ощущение севера как края мира. Мифологическое ощущение, что дальше – только север. И у тех ребят, которые предпринимали попытки открыть Северный полюс, было ощущение сродни тому, что испытывают сегодня космонавты.
– Какие у вас впечатления остались от сегодняшних северян?
– Хорошее ощущение, интересный говор. Я не сказал бы, что много с людьми контактировал. Только с теми, с кем делал спектакль, еще в магазинах, в кафе. Ощущение приятное: я вижу вдумчивых людей, которые готовы слушать. Это очень ценно и далеко не в каждом городе такой потенциальный зритель.
– Не только известные личности есть в создаваемом вами мифе о севере, но и персонажи, которые воспринимаются как бы символом своего времени. Например, Жора Коржавин. Именно его история передает дух 90-х. Как возник этот персонаж в спектакле?
– Коржавин – это собирательный образ. Актеры театра были знакомы с таким человеком, но его уже нет в живых. Евгений Шкаев давал интервью от его лица, и оно получилось таким растерянным, неуверенным. Евгений Евгеньевич разговаривает не как бандит из 90-х, который знает свое дело, так что даже слова как пули вылетают. Там и близко такого нет. Он говорит мягко, сбивчиво, неуверенно. Возникает остранение, мифический объем – это его внутренняя неустроенность. Этот персонаж в жизни, может быть, никогда бы не показал этого, а мы это слышим.
– В спектакле есть две локации, посвящённые временным эпохам: СССР и постсоветские 90-е. Если смотреть по карте, то эти локации расположены параллельно друг другу. У вас была цель вызвать ностальгию?
– Нет. Мы увидели пространство, обитое советскими лакированными панелями. Стало понятно, что здесь должно быть что-то советское – и возникла зона СССР. К примеру, там стоит телевизор, но он не работает. На него проецируется изображение. Есть такое понятие в научной космологии – реликтовое излучение. Это свет от Большого Взрыва, который настолько долго шел до нас, что, когда дошел, перестал быть светом – стал реликтовым излучением, фоном, который постоянно присутствует вокруг. И у нас такое реликтовое излучение Советского Союза.
– Некоторые локации абсолютно точно совпадают с историями персонажей. Например, пространство Артемия Веркольского напоминает келью; шкафчики в комнате Чумбарова-Лучинского похожи на тюремные камеры, а в зоне Валентины Иевлевой положены деревянные мостки и по полу разлита вода – как будто это наводнение в Соломбале. Как это возникло?
– Все зависело от пространства. Мы ходили по комнатам и, уже зная историю персонажа, сочиняли какие-то арт-объекты. Что-то возникало спонтанно. У Веркольского в келье не должно было быть мальчика, который выдолблен в стене – мы хотели выдолбить дыру и сделать нарост, что-то абстрактное. Но когда я начал перфоратором долбить стену, появился кирпич, который показался похожим на рот. Потом сделали глаз, а второй глаз решили не делать. Настя нарисовала маркером тельце, и мы решили, что это круто. Иногда ты ломаешь голову, а иногда все приходит спонтанно, и это потом даже лучше работает.
– В локации «Береговые матросы» задействован реальный кабинет, в котором остались вещи бывших работников?
– Да. Это одна из любимых моих локаций. Там все оставлено, как было. Просто написали на стене о том, кто такие «береговые матросы», и включили Таню Буланову, чтобы никто не плакал (в этой локации звучит песня «Не плачь» – прим.ТЕАТР.).
– Вы считаете, что театр сегодня должен выходить за рамки привычной сцены?
– Я не думаю, что получится быстро избавиться от формата фронтального сообщения, он надолго останется. Но будущее за другими формами взаимодействия зрителя и спектакля, зрителя и художника. Партиципаторность – нормальный путь, и даже не новый.
– В ближайшее время будете продолжать проекты вне театра?
– Я бы хотел развернуть такую деятельность в Пскове, если получится. В Новосибирске мы делали «Асфальт-театр», который был нацелен на сайт-специфик. Но это все-таки были спектакли. Сейчас у меня другое видение того, как надо работать с сайт-спецификом. Прежде всего, ты должен взаимодействовать с местом. Если этого нет, это просто традиционный спектакль, но вне театра. Сейчас все сложнее выжимать что-то из сцены-коробки, она все быстрее себя исчерпывает. А может быть, это просто такой у меня путь – выйти в зону вне театра и, может быть, даже перестать называть это театром.