Для российского театра, мечтающего о массовой публике, Бродвей всегда был идеалом, но виделся не столько золотым стандартом, сколько сладким сном, чем-то блистающе прекрасным, со звездами, благодаря Голливуду равно известными в Камбодже и Ростове-на-Дону. «Театр.» попросил завсегдатая нью-йоркских премьер рассказать, как устроен Бродвей на самом деле и какие постановки будут главными в новом сезоне.
Печальнейшая повесть
Тридцать шесть лет. Средняя продолжительность жизни в средневековой Италии. Именно столько понадобилось Бродвею, чтобы отважиться на очередную постановку «Ромео и Джульетты».
Предыдущая была в 1977-м. Картер ходил по Белому дому в свитере, борясь с энергетическим и политическим кризисами одновременно. Индиру Ганди прокатили на выборах и посадили, Брежнев был еще более-менее жив, Элвис готовился к похищению маленькими зелеными человечками, а Бродвей поставил унылый спектакль с 36-летними Ромео и Джульеттой. То есть в каком-то смысле с трупами. Спектакль шел несколько месяцев и закрылся без особых сожалений со стороны как зрителей, так и труппы.
После этого события начали развиваться чуть живее: умерли Брежнев и Индира, Элвис покинул здание. Но какие-то вещи не изменились. Как будто на дворе все еще 1977 год: в Великобритании все та же пресная королева, в Стамбуле все та же проблемная площадь (см. Бойня на пл. Таксим 1 мая 1977 года), в России все так же делают ракеты и мировой балет, а Бродвей все так же нанимает пожилых актеров на роли детей-любовников.
Орландо Блум родился в том самом 1977-м, и тридцать шесть лет спустя он подданный все той же пресной королевы и обладатель все того же юного личика, а значит, у него есть необходимая квалификация для этой роли. Конспирология в действии: тридцать шесть — магическая цифра для Ромео-на-Бродвее.
Маловероятно, чтобы юный любовник был на девять лет старше матери Джульетты, но новая постановка Дэвида Лево состоит из стольких натяжек и нестыковок, что гериатрический Ромео — наименьшая из ее проблем. Потому что там еще есть Джульетта в исполнении Кондолы Рашад. Мисс Рашад двадцать шесть лет, и из нее получилась бы прекрасная мать Джульетты. За исключением одной детали. Кондола — черная. В этом нет никакого противоречия: весь клан Капулетти — черный. А Монтекки, соответственно, белые. Уж лучше бы они были оранжевыми. Или зелеными, как Элвис. Потому что черно-белая тема не работает: на нее не ложится текст, она не объясняется на сцене, она выглядит дешевым социологическим трюком даже для 1977-го, не говоря уж о сегодняшнем дне.
Режиссер отметает все вопросы о потенциальном расистском и политическом посыле, заявляя, что «они могли бы быть любой, какой угодно, расы. Я искал актеров, способных воспламениться друг от друга, и так получилось, что ими стали эти двое».
Интересно, видел ли мистер Лево свою постановку. Бедная мисс Рашад не в состоянии заинтересовать мистера Блума ни романтически, ни профессионально. Последний выглядит полностью погруженным в нежные мечты о Розалинде, помните эту отсутствующую даму сердца Ромео до встречи с Джульеттой? Орландо Блум прекрасно ее помнит. Он с тоской поглядывает за кулисы и, кажется, страшится редких моментов приближения к и. о. своей возлюбленной. Пока она не умирает. Только тогда он несколько успокаивается и начинает играть чуть менее зажато. Возможно, она физически пугает своего партнера, наша Джульетта. Она отнюдь не 13-летняя нимфетка, но ширококостная зрелая женщина ростом под метр восемьдесят, готовая сгрести тщедушные члены Ромео в свои цепкие объятия, невзирая на разделяющий влюбленных балкон. Кроме балкона на сцене еще есть мотоцикл, огромный колокол и разрисованная граффити фреска Джотто.
Безуспешно Орландо Блум пытается изобразить Леонардо Ди Каприо в фильме 1996 года. Вместо этого у него выходит Кларк Гейбл в фильме 1939-го и, кажется, вот-вот он ухмыльнется и бросит: «Честно говоря, моя дорогая, мне наплевать».
Как и тридцать шесть лет назад, нынешние «Ромео и Джульетта» выдержали два месяца предварительного показа и неспешно завершают основной трехмесячный прокат.
Границы Бродвея
Покупать билеты на предпремьерный показ до выхода критики и отзывов соседей — рискованное мероприятие. Спектакль может оказаться грандиозным событием, новой «Книгой мормона», а может стать полным провалом, во время которого слабые духом пробираются тропой стыда к выходу, не в силах дождаться антракта.
Предпремьерные показы начинаются в августе, и за месяц-два шоу может быть снято или полностью распродано. Первое происходит все реже, и в прошлом году Бродвей посетили рекордные 12,3 миллиона зрителей. Основные премьеры проходят с декабря по апрель.
Всего спектаклей не так много, при желании весь 2013/2014 сезон можно пересмотреть за пару месяцев: премьер около пятидесяти, то есть в десять раз меньше, чем на офф- и офф-офф-Бродвее.
Демаркация проста: пьеса или мюзикл могут называться бродвейскими, если они идут в одном из сорока бродвейских театров. Разграничение важно, потому что только эти пьесы могут быть номинированы на премию «Тони», бродвейский «Оскар», — самую желанную театральную награду, присуждаемую в июне за все новые спектакли предыдущих двенадцати месяцев.
Только четыре из этих театров расположены непосредственно на Бродвее, остальные находятся на десяти кварталах Вест-Сайда (Манхэттен), между 41-й и 51-й улицами. Вмещающие аудиторию от 580 (уютнейший театр Хелен Хейез на 44-й) до 2000 (помпезный, в стиле ар-нуво, «Гершвин» на 51-й), они и составляют Великий белый путь вокруг Таймсквер, названный так еще в 1890-х годах за вечно сияющие огни реклам. В этом случае время тоже оказалось бесправно.
Театры офф-Бродвея, напротив, резко эволюционировали и со временем превратились в важнейший театральный инкубатор, в основном для пьес, реже для мюзиклов. Немалое количество бродвейских шоу родилось в маленьких студиях на офф-Бродвее.
Собственно, сам Бродвей вылупился из офф-Бродвея и даже, пользуясь нынешней классификацией, офф- офф-Бродвея с его крошечными залами и мизерным бюджетом. Большинство представлений конца XIX века были бурлеском: отдельные номера с песнями, танцами, дрессированными животными и непременным для успешных кассовых сборов огнедышащим фокусником.
Благодаря основанной в 1919 году театральной гильдии американский театр полностью преобразился: европейский импорт от оперы и оперетты до злободневных пьес Шоу, Стриндберга, Метерлинка и других подготовил вкусы публики к появлению первого не распадающегося на репризы мюзикла «Плавучий театр», написанного и поставленного самым знаменитым либреттистом и продюсером за всю историю Бродвея — Оскаром Хаммерстайном; а также к обойме пьес Юджина О’Нила, из которых вышла вся американская драматургия.
Рождение кинематографа не только не задушило Бродвей, но, напротив, способствовало его расцвету. С появлением звуковых фильмов популярные мюзиклы стали первыми экранизациями. Традиция прижилась, и список музыкальных и драматических пьес, проделавших путь от сцены к экрану, растет с каждым годом. В нем «Звуки музыки» и «Энни», «Кабаре» и «Кошка на раскаленной крыше», «Эвита» и «Чикаго». И еще двести в лишним наименований.
Не только сценарии, но и люди проходят этот путь. многие голливудские звезды начинали в маленьких студиях офф-Бродвея и добивались признания Бродвея большого, чтобы с заключительного спектакля уехать на съемки в Калифорнию. Хрестоматийна история с Марлоном Брандо в «Трамвае „Желание“», но мало кто знает, что Сара Джессика Паркер начала карьеру с роли героини мюзикла «Энни», Кристин Белл — с роли Бекки Тэтчер в мюзикле «Приключения Тома Сойера», а Гленн Клоуз успела получить первый из трех своих «Тони» до того, как снялась в первом фильме.
Голливудские актеры считают престижным возвращаться на сцену, чтобы напомнить не то поклонникам, не то самим себе о своих драматических талантах. Поэтому за последнюю декаду голливудских звезд самых разных форм и размеров на Бродвее стало куда больше, а продолжительность проката пьес уменьшилась. Когда-то продюсеры требовали контракта на шесть месяцев, а то и на год; сегодня четырнадцать недель стали нормой.
При этом, как правило, хорошо чувствуют сцену только актеры из ситкомов и сериалов. И несколько странно наблюдать, как популярный театральный, но не слишком известный до этого года в качестве киноактера Бобби Каннавале не только спокойно затмевает отчаянно вращающего глазами совершенно потерянного на сцене Криса Рока в «Говнюке в шляпе» («Motherfucker in the Hat»), но и вялого Аль Пачино в «Американцах» («Glengarry Glen Ross»). Каннавале исполнил роль Рикки Ромы, за которую Аль Пачино получил номинацию на «Оскар» двадцать лет назад. Сам Пачино на этот раз принял бывшую роль Джека Леммона. Что заставило продюсеров опять поставить пьесу по фильму, поставленному по Бродвейской пьесе, завершив круг? Возможность использовать имя Аль Пачино. Кассовый сбор приносит не тематика и не постановка нашумевшей книги, а звонкие имена.
Основная проблема с актерами экрана в том, что привычка работать лицом не радует никого дальше второго ряда. Трогательное отношение к системе Станиславского (именуемой по-масонски просто «Метод») в изводе Ли Страсберга, вся эта прямолинейная «театральная правда» приводит к забавному эффекту: большинство бродвейских спектаклей выглядят как ходульная производственная драма в уездном советском городке времен оттепели.
Основные же отличия не на сцене, а в зале. Плавильный котел Нью-Йорка в залах Бродвея распадается на памятку «кто есть кто». Если тематика гейская (легкая комедия или душераздирающая мелодрама про СПИД), то в зале много симпатичных мужчин. Если про ужасы апартеида, то аудитория — празднично одетые черные пары. Пожилые дамы с голубыми волосами приходят на пожилых королев сцены, юристы и банкиры, не успев развязать галстук после рабочего дня, дремлют на чем угодно, лишь бы рекомендованном театральными критиками «Нью-Йоркера» и «Нью-Йорк Таймс». Местная публика ходит в основном на драму, туристы — на комедию и мюзиклы.
Но никто не сдает пальто в гардероб, и все смеются каждые пять минут: привычка разряжать обстановку, пришедшая от ситкомовского смеха за кадром. Она была заимствована Голливудом у радиопьес (раз в десять минут), которые, в свою очередь, имитировали смех на Бродвее сороковых годов (раз в двадцать минут). И если не происходит ровным счетом ничего смешного, то поворот головы актера или стук в дверь — достаточный повод для искреннего хохота зала. Похоже, современные драматурги стали вписывать по шутке на каждые пять минут, чтобы оправдать поведение аудитории. В мюзиклах же смех смолкает только в антракте.
Круговорот мюзикла в природе
Мюзиклы Бродвея делятся на новые и запиленные. Новым мюзикл именуется в среднем года три. «Книга мормона» получила в 2011 году девять «Тони» категориях «Лучший мюзикл», «Либретто», «Оригинальная партитура», «Актриса в мюзикле», «Режиссура в мюзикле», «Оркестровка», «Сценография», «Световой дизайн», «Звуковое оформление». Шоу успело несколько раз сменить актерский состав, два раза прокатиться по стране, открыться в Чикаго и Лондоне, но продолжает собирать рекордные суммы (средняя стоимость билета $ 170), а потому все еще считается новым мюзиклом.
Идти на шоу со вторым, третьим, а то и десятым составом («Mamma Mia!», «Чикаго», «Motown», «Фантом оперы») — все равно что приходить в дом терпимости под утро: поношенные костюмы, подлатанные декорации, закрепленные косметикой улыбки, измученные однообразием актеры.
Новые же мюзиклы, если повезет, бывают скандальными. После того как во время предварительного показа шоу «Человек-паук» каскадер Кристофер Тирни рухнул с десятиметровой высоты прямиком в оркестровую яму, зритель повалил в театр, а цена билетов с рук подскочила в два раза. В течение проката этого 65-милионного шоу пострадало четверо актеров, и оказалось, что возможность стать свидетелем серьезной травмы, а то и фатального исхода вдохновляет партер куда более, чем декорации Джули Тэймор (поставившей пережившего Джульетту уже на три года «Короля Льва»).
Сезон 2013/2014 пестрит как бродвейскими, так и голливудскими именами. Неподражаемый задорно-роковый голос дважды тониносной Идины Мензель зазвучит в «Если/Тогда», романтическом мюзикле на либретто пулитцеровского лауреата Брайана Йорки. А весной зрители увидят «Рокки» (да, это тот самый Рокки, что боксер и Сталлоне в одном побитом, но непобедимом лице) — шоу Стивена Флаэрти и Линн Аренс (команды знаменитого «Регтайма») в режиссуре Алекса Тимберса, который прославился постановкой «Питер и ловцы звезд».
Большинство новых мюзиклов этого сезона, подобно «Рокки», обращаются к знакомому материалу. Сценарии фильмов «Крупная рыба», «Мосты округа Мэдисон» и «Пули над Бродвеем» обрастут песнями и танцами; эта же участь ожидает биографии певицы Кэрол Кинг, рок-иконы Дженис Джоплин и великого джазиста Дюка Эллингтона.
Но, пожалуй, самый ожидаемый мюзикл сезона — «Кабаре» Сэма Мендеса с Аланом Каммингом и Мишель Уильямс в главных ролях. Постановке всего на год меньше, чем «Королю Льву», но в отличие от «Короля» она не шла все это время, а потому зритель стосковался. Алан Камминг возвращается к роли, исполненной им, 33-летним, пятнадцать лет тому назад. А мисс Уильямс сейчас аккурат тридцать три. Как все пенсионеры, Бродвей трепетно относится к датам и магии чисел.
Вездесущий Алан Камминг может дважды претендовать на «Тони». В «Кабаре» он появится в начале 2014 года, а весь конец 2013-го играет в «Макбете» (режиссер Марк Райланс), причем и здесь он умножает свои шансы и скорбь зрителя, играя практически все роли (включая женские) разом.
Куда ведет Великий белый путь
В категории «Драма и комедия» в 2013/2014 по традиции много Шекспира и других классиков: Теннесси Уильямс, Сэмюэль Беккет, Лорейн Хэнсберри. Есть и новые работы таких уже маститых авторов, как Патрик Шенли, получивший Пулитцеровскую премию за пьесу «Сомнение». Его пьеса «Рядом с Муллингаром» стартует в январе с Деброй Мессинг в главной роли.
Из голливудских знаменитостей Бродвей ожидает Билли Кристала в автобиографическом спектакле одного актера «Billy Crystal: 700 Sundays». А также Хью Джекмана в мюзикле «Гудини» и Дензела Вашингтона в афроамериканской классике «Изюминка на солнце».
Завзятые театралы предвкушают новую работу Сэма Голда, одного из самых интересных молодых режиссеров Нью-Йорка. Он ставит полную черного юмора пьесу Уильяма Инджа «Пикник» с Марисой Томей в главной роли.
Пока же самый желанный и распроданный спектакль в городе — это «Предательство» Пинтера в сырой и громоздкой постановке Майка Николса с агентом 007 номер восемь Дэниелом Крэйгом и его женой Рэйчел Вайс. Они играют супружескую измену — бурно, очень-очень громко и совершенно асексуально, превращая тонкий и многозначный текст в водевиль.
Пинтеру вообще не везет в этом сезоне: пока Майк Николс выхолащивает все либидо из одной его пьесы, по другую сторону Бродвея режиссер Шан Матиас дотошно и методично опрощает метафизический ужас пьесы «На безлюдье» до уровня кухонной коммуналки. Двух легенд театра и кинематографа, Патрика Стюарта и Иэна Маккелена, он превращает в безучастно декламирующие автоматы. Всегда подвижный и жовиальный Билли Крудап становится у Матиаса вовсе неузнаваемым жалким статистом. Удивительная способность произвести столько аннексий без единой контрибуции.
Лучше всего в этом сезоне с Теннесси Уильямсом: «Стеклянный зверинец» под нежной, сильной, деликатной и в то же время крепкой режиссурой Джона Тиффани поднял бродвейскую планку постановки классиков на невиданную доселе высоту. Актеры Черри Джонс и невероятный Закари Куинто делают осязаемой, вещественной саму идею памяти. Память становится героем пьесы, главным действующим лицом, чей облик мы почти видим в пространстве между героями. Так у Джакометти основное напряжение не в вылепленных фигурах, но в вылепленном меж ними воздухе. И это заслуга Стивена Хоггетта, хореографа в этом спектакле без единого танца. Дизайнер Боб Кроули при помощи искусного освещения Наташи Кац и музыки Нико Мульи создает фантомный мир, зыбкий, как древнегреческое царство теней. Лужи темной вязкой жидкости отделяют зал от сцены. Потертая сент-луисская квартирка и ее обитатели лишь контурно намечены, но фрагментарно зловеще выпуклы, как тень отца Гамлета. Это капризы памяти: не воссоздать полностью всю картину, но выхватить из небытия отдельные объекты, наделив их тотемным, символическим значением. Память превращает всех нас в поэтов. Даже зрителей.
Персонажам пьесы «Снежные гуси» тоже не дают покоя минувшие дни. Как и драматургу Шару Уайту. Эта современная пьеса о событиях 1917 года вполне могла бы быть написанной в том же 1917-м неоперившимся, но рьяным приверженцем театрального модерна. Разваливающаяся обедневшая усадьба накануне судьбоносных перемен, антитеза размякших потерянных героев старого времени и цинично-практичных дельцов нового мира. Да-да, Шар Уайт ничтоже сумняшеся перепирает Чехова на нью-йоркский лад. Без Ибсена не обошлось, явно прослеживается отсылка к «Дикой утке»: те же спящие наяву персонажи, то же пристрастие к орнитологической символике. И постоянный рефрен гибели прямиком из «Чайки». Предсказуемый алгоритм сюжета и аккуратно просчитанные откровения — от объявления банкротства до внезапной ломки классовых рамок — отсылают к тщательно сконструированным социальным мелодрамам Харли Гранвиль-Баркера. Беспомощные диалоги этого стилизованного попурри вполне беззубы, несмотря на сухой отчет украинской горничной о том, как ее насиловал эскадрон казаков с нагайками. А как только ее нынешний хозяин пытается застрелиться, бывшая панночка рассказывает ему про небо в алмазах. И летят утки. То есть гуси.
Весь этот пастиш чужих идей и страданий актерский состав (включающий таких зубров Бродвея, как Виктория Кларк и Дэнни Бёрстин) не в состоянии собрать в органическое целое. Даже всегда убедительная, прекрасная театральная актриса Мэри-Луиз Паркер проговаривает катастрофически банальный текст крайне натужно, и сверхъестественно юное лицо ее кажется застывшим в некотором недоумении, как будто она сама не понимает, как здесь очутилась.
Как ни странно, сонная эта постановка, не то благодаря элегантному сценическому дизайну в темных осенних тонах (Джон Ли Битти), не то вопреки режиссерским (Дэниел Салливан) попыткам свести действие к серии монологов, больше всего напоминает пьесу Бернарда Шоу «Дом, где разбиваются сердца». И вместо того чтобы вызывать раздражение набором штампов, «Снежные гуси» приятно убаюкивают зрителя ностальгическими реминисценциями обо всех своих предшественниках. И, возможно, эта постоянная перекличка, эта, перефразируя Мандельштама, тоска по мировому театру и создает магистраль Великого белого пути.