По просьбе журнала Tеатр. режиссер Евгения Беркович, много раз работавшая над социальными проектами, рассказывает о чужих генах, чужой крови и возможности навсегда остаться пионервожатой
Мы сидим небольшой компанией на кухне у подруги Маши. Пьем вино, разговариваем о всяком высоком. «Ну, а чем ты сейчас занимаешься, что ставишь?» — спрашивает Леша, молодой театральный режиссер. Вина выпито уже немало, и я, размахивая руками и роняя стаканы, начинаю рассказывать об очередном проекте — в тот раз это был, кажется, спектакль с воспитанниками детского дома из Рузы. Рассказываю я, рассказываю, а заинтересованное выражение медленно сползает с Лешиного лица.
Это все, конечно, хорошо и прекрасно, говорит Леша. И социально ответственно. А нормальные спектакли ты когда ставить будешь? Старики, дети, малолетние зэки, люди с ограниченными возможностями — благородно, очень важно, и вообще ты большая молодец и герой, что за такое берешься, но нельзя же терять профессию! Ты не студентка уже, часики-то тикают, в тридцать пять тебя уже в МХТ не позовут просто так, останешься на всю жизнь пионервожатой. Ты — режиссер. Ты — творец, ты должна создавать свои миры, понимаешь, свои, а не чужие, уже существующие, подбирать и подкрашивать!
В этот момент подруга Маша встает и выходит на балкон. Я вижу через стеклянную дверь, как она там трет глаза одной рукой, другой пытаясь прикурить сигарету. И это чертовски странно: во-первых, Маша не курит, во-вторых, никогда не плачет и, в-третьих, не имеет никакого отношения к театру. Выхожу, спрашиваю: что стряслось? Понимаешь, говорит Маша, просто это дословно то, что я сотни раз слышала про двух своих приемных детей. И что часики тикают, и что героиня, но надо же своей жизнью заниматься, и про «останешься пионервожатой», и про «все-таки есть разница — свой или чужой, твоя кровь, твои гены, или взяла, что плохо лежало». Не могу, говорит Маша, это слушать. Спектакли — это, конечно, не дети, но все равно, так обидно.
Я тоже слышала все это тысячу раз. И все, кто занимается социальными проектами в театре, это слышали. Мы вообще, кажется, все существуем в какой-то странной иерархической схеме, разрушить которую не может ничто. Артист (и режиссер) провинциального кукольного театра хочет в ТЮЗ. Артист провинциального ТЮЗа хочет в драму. Артист драмы — хочет в Москву. В Москве все то же самое, на верхушке — МХТ. Нет, я знаю, что это не всегда, не у всех и вообще это такая гипербола, но в целом по стране выглядит именно так. Датские коллеги из крошечного детского театра, помнится, сильно удивились, услышав, что в России есть такие установки. Спросили совершенно искренне: «А у вас педиатрами становятся врачи, которых не взяли лечить взрослых людей?»
Так вот, социальные театральные проекты находятся в коллективном бессознательном театральных деятелей где-то в самом-самом низу, ниже мифического и мистического урюпинского ТЮЗа. Где-то там, в мрачном царстве массовиков-затейников, руководителей народных театров, драмкружков с поролоновыми заячьими головами и крашеным картоном, в сыром подвале театрализованных мероприятий и массовых праздников. Этакие крикливые и бодрые тетки, которые делают литературно-музыкальные композиции к юбилеям известных писателей. С которыми лучше дружить, если хочешь пятерку в четверти и выйти по УДО. Ну или светлые человечки, которые только и делают, что творят добро в фоновом режиме.
Конечно, последние несколько лет ситуация вроде бы стала меняться, появилось много интереснейших и крутых проектов в самых разных формах и жанрах, большие театры стали включаться в эту работу, кто-то находит гранты, кто-то ищет спонсоров. Но это как с женским равноправием. Все продвинутые, все — профеминисты, а потом в самый неожиданный момент — раз, и «сама виновата, нечего было короткую юбку надевать». Женщина должна быть женщиной. Режиссер должен ставить нормальные спектакли. Так деды наши завещали, так и нам жить. Есть много мифов о социальных проектах в театре, которые разлетаются как старый стакан от щелчка, как только ты начинаешь этим заниматься. Вот несколько из них.
1
Ой, я не смогу работать с глухонемыми / детдомовцами / стариками, я там буду все время плакать.
Не будешь. Точнее, будешь и плакать, и головой о стену стучать, потому что видео вовремя не отконвертировалось, художник запил, директор ДК денег не дает — ну, как на любом выпуске. Но уж точно не потому, что ты такой жалостливый, а твои артисты (герои, участники проекта, как угодно) — такие жалкие. На второй день работы проекта ты запоминаешь всех по именам, по росту, цвету волос, манере говорить. И они из «объектов благотворительности» становятся для тебя совершенно отдельными, разными, не похожими друг на друга людьми, с которыми надо работать и выдать конкретный результат. Некоторые из них оказываются довольно мерзкими созданиями, и ты будешь вспоминать о них, содрогаясь. Некоторые — ангелами во плоти, и ты будешь потом всю жизнь с ними дружить и чай пить. Но одинаковых — не бывает. Как сказала мне однажды девушка-волонтер из психоневрологического интерната: «Да, Настя очень противная. Нет, она не должна тебе нравиться только потому, что у нее ДЦП. Ты ко всем людям одинаково относишься? Нет? А к ним почему нужно — одинаково? Вот когда перестанешь — тогда твоя работа и начнется, а пока просто пошли ее в жопу, если задолбала».
Они не инвалиды, не осужденные, не детдомовцы. Они — Коля, Петя и Вася.
Плохая новость: система будет яростно сопротивляться такому подходу к делу. Например, когда мы с Театром.doc делали драматургический проект в Можайской «малолетке», мы заранее попросили сотрудников не показывать нам дела участников проекта, не рассказывать, кто и за что сидит. Но вот беда: по правилам у каждого пацана на груди была нашита бирка с именем, фамилией и номером статьи. Попробуйте целый день писать с ясноглазым мальчишкой пьесу про принцесс и драконов, а потом не погуглить статью 111 УК РФ. Попробуйте объяснить воспитательнице детского дома, что не нужно на второй день репетиций подробно рассказывать, как именно Машин папка зарубил Машину мамку топором в присутствии Машиных трех братьев. Это трудно. Но возможно. Достигается упражнением.
2
Ну это же не профессиональные актеры, они ничего не могут и не умеют, только рассказывать свои печальные истории. Получается, что все такие спектакли — одинаковые, что там делать режиссеру?
Нет, не одинаковые. Во-первых, даже два спектакля, где реальные живые люди просто выходят и рассказывают свои реальные живые истории, уже будут разными. Во-вторых, «они» до фига всего умеют. Например, среди участников спектакля «Свой век», который мы делали в ДК ЗИЛ, были люди, которые умели: виртуозно печь пирожки с яблоком, спаять елочную гирлянду, шить на машинке и без нее, делать перевязки колото-резаных ран, чинить баян, плести человечков из соломы. Все это они и делали на сцене, помимо рассказывания своих историй, коих за 70—80 лет жизни у каждого набралось немало. Не знаю, как вам, а мне лично гораздо интереснее наблюдать за процессом паяния гирлянды и перевязывания разбитой головы, чем за демонстрацией блестящей техники речи, освоенной лет тридцать назад в театральном вузе. Особенно, если перевязывающая заодно рассказывает, как она в 1975 году завербовалась работать медсестрой в Анголу и провела там четыре года. Ну и в-третьих, возможность повесить пять проекционных экранов высотой с трехэтажный дом, посадить на сцену симфонический оркестр, запретить артистам говорить и чтоб по ним ползли титры, а вокруг бегала стая диких слонов никак не зависит от того, кто эти артисты — народные СССР или школьники из Западного Бирюлево. Кстати, именно школьники из Бирюлево преподали мне один из самых крутых уроков по современному театру, самостоятельно придумав посадить зрителей в автобус и перед спектаклем в ДК провезти их по району, останавливаясь в «местах боевой славы»: посмотрите направо, вот тут шли погромщики разносить овощебазу. Посмотрите налево, здесь у нас живет маньяк.
Безусловно, работа с непрофессиональными артистами, да еще в очень сжатые сроки — обычно такие проекты делаются быстро — накладывает кучу ограничений. Ну так покажите мне тот волшебный театр, где никаких ограничений нет. Я вот, скажем, очень люблю оперу, каждый день бы ее смотрела, и иногда — ставила. Но меня жутко бесит, что там поют. Вот на кой черт они поют, это же неестественно! У нее возлюбленный умер, а она поет! И ничего не поделаешь, приходится терпеть. Бывают, конечно, смельчаки, которые придут в оперу из драматического театра и выкинут какую-нибудь одну арию, или акты местами переставят. Так их потом проклинают и обзывают обидным словом «режопера».
3
Да ну, это все одноразовые проекты, ни развития, ни долгой жизни спектакля, раз сыграли — и все.
Во-первых, всякое бывает. «Прикасаемые» Театра наций прекрасно идут, и все счастливы. Но в целом — да, конечно, обычно такие проекты одноразовые. Фигушки ты в России сегодня найдешь деньги, чтобы сделать многотысячный кастинг и выбрать людей, которые смогут помимо основной работы десять лет твой спектакль играть, а ты им будешь за это платить. И перед этим полгода репетировать, чтоб спектакль был крепкий и долго жил. И площадку. И грант не на двухнедельную лабораторию, а на полноценный прокат. Но подумайте, что может быть прекраснее спектакля, который идет один раз? Это же настоящая мандала, чистый, не замутненный срочными вводами и потерянным реквизитом экзистенциальный опыт! Никаких «ты работал — я тебе не мешал». Никакого «давайте сегодня побыстрее, в полдесятого футбол». И кто вообще сказал, что чем дольше — тем лучше? Умереть молодым — мечта рок-н-рольщика. Один по-настоящему великий режиссер как-то сильно меня ругал, что «все у тебя проЭкты, проЭкты, а нужны нормальные спектакли». Знаешь, говорит, как настоящий режиссер должен работать с актером над ролью? Так, чтоб он мог в этой роли состариться!
По-моему, звучит ужасно. Даже про человеческую жизнь идут споры — надо ли подключать к аппаратам, если мозг умер и шансов поправиться нет. А тут — роль, живая, и чтоб актер в ней старился. Бррр.
4
Критикам это не интересно, и «Золотую маску» не дадут.
На этом месте был абзац о том, что мы идем в театр не ради критиков и премий, что никто не хочет «Золотую маску» и не читает рецензий, но его пришлось удалить, а то пацаны засмеют.
Никто не знает, что интересно критикам. Но достоверно известно, что если они куда и не придут — так это на пять тысяч триста пятидесятый «Вишневый сад», если его поставил не знаменитый выдающийся великий режиссер. Критики — тоже живые люди (говорят), и они уже в курсе, что сад купил Лопахин, а Офелия — не застрелилась, не повесилась, не отравилась, а утопилась. А вот Гену из воспитательной колонии для несовершеннолетних они еще не видели. Возможно, ты сделал с Геной абсолютно бездарный спектакль, но сам по себе Гена уже стоит того, чтобы на него посмотреть. Актеров можно и в «Жан-Жаке» поразглядывать и послушать, а Гену — только здесь.
За себя могу сказать, что во всех случаях, когда эти таинственные критики вообще обращали на меня внимание, это были те самые социальные проекты в театре или около того. А не Шекспир и даже не Ерофеев.
А что касается «Золотой маски», то в 2014 году спектакль Всеволода Лисовского «Акын-опера» получил специальную премию музыкального жюри. А в номинации «Эксперимент» победил спектакль «Отдаленная близость» Андрея Афонина. Мигранты из Средней Азии и люди с расстройством аутистического спектра. Социальнее некуда.
5
Да вы просто так пиаритесь. На детях и стариках. Стараетесь выглядеть хорошими и чтобы вас все любили.
А вот тут — чистая правда. Стараемся. И хотим. Говорят, есть люди, которые стараются выглядеть плохими и чтобы все их ненавидели, но мы их встречали только в романах Достоевского и в ранних пьесах Юрия Клавдиева. Да и то сразу было понятно, что они на самом деле хотят совсем не этого, а деньги жгут в камине и героином колются от трудной судьбы и окровавленного сердца.
Плохая новость: это очень, очень кривой способ попиариться. Впахиваешь как финская молотилка, денег тебе не платят, все время приходится у кого-то что-то клянчить и ты же потом еще и виноват. Гораздо проще выйти замуж за олигарха и потом раздавать миллионы на благотворительность, в том числе и на спектакли с детками и старичками. Да, точно, это намного, намного проще. Пожалуйста, выбирайте именно этот вариант. А то режиссеров — как собак нерезаных, прекрасных проектов в области театра плюс общество — пруд пруди, а денег никто давать не хочет. Забудьте все, что написано выше. Выходите за олигарха. Дайте денег. И все вас будут любить.
Ну а если вы все-таки выберете первый способ, то вот еще одна вещь, о которой хочется предупредить. Бывают такие случаи. Очень интересные случаи, каких в «нормальном театре» обычно не бывает. Вот, например, после одного моего спектакля исполнителя главной роли усыновила чудесная семья. Вот так пришли, посмотрели и усыновили. Несмотря на гены, чужую кровь, тикающие часики и опасность на всю жизнь остаться пионервожатыми.