Известному театральному педагогу Александру Березкину предъявлено страшное обвинение. Журнал ТЕАТР. уверен в его невиновности и приводит свидетельства тех, кто знает Березкина лично.
Человека, который изображен на этой фотографии зовут Александр Березкин. Он талантливый театральный педагог. Ему грозит 20 лет тюремного заключения за совершенное над ребенком насилие, в саму возможность которого не верит никто из его коллег, друзей, знакомых и самих учеников.
Я тоже не верю в то, что он виновен.
Саша – мой бывший студент.
В начале 90-х Вадим Гаевский позвал меня читать лекции и вести мастер-классы по критике на театроведческое отделение РГГУ. Я была тогда не сильно старше своих студентов, некоторые из которых вскоре сами стали прекрасными театроведами и звездами театральной критики: Анна Гордеева, Марина Шимадина, Валерий Золотухин, Мария Зерчанинова. Саша был одним из самых способных на нашем факультете – образованный, вдумчивый, владеющий словом, но он выбрал не критику, а театральную педагогику и работу с детьми. Думаю, он выбрал бы ее, даже если бы знал, как сложится его судьба. Он из числа одержимых.
Мы не виделись около 20 лет. И если бы речь шла о чем-нибудь вроде домогательств взрослого педагога к своей десятилетней ученице, я не решилась бы утверждать что-то наверняка. Жизнь сложная штука, люди меняются, лучше промолчать. Но я знаю некоторые подробности этого дела, и в выдвинутое чудовищное обвинение не могу поверить никак. Совсем. Категорически. Разглашать эти подробности нельзя в интересах ребенка. Если бы было можно, абсурдность ситуации стала бы очевиднее. Чтобы совершить то, в чем обвиняют Сашу, нужно окончательно расчеловечиться, бесповоротно спятить с ума, лишиться одновременно и разума и элементарного чувства страха: такое совершают с детьми маньяки в «битцевских парках» под покровом ночи, а не педагоги в школе среди белого дня.
Но все, кто общался с Сашей в самое последнее, свидетельствуют, что он оставался тем, кем я его знала – отзывчивым, добрым, интеллигентным человеком, заботливым и талантливым педагогом.
Никаких доказательств по этому делу нет. Их и быть не может.
Но сложность в том, что по таким делам, в общем, и не надо доказательств. В основу дел о сексуальном насилии все чаще ложится презумпция виновности: тут достаточно оговора.
Сложность в том, что отлов педофилов стал трендом, и доблестные органы теперь явно выполняют по нему план.
Сложность в том, судебная система России совершенно дискредитирована и заточена на штамповку обвинительных приговоров.
Сложность в том, что у Саши нет мирового признания и громкого имени, а значит, обычное для России сращение следствия с судом (да еще в условиях закрытого процесса) почти гарантировано.
Сложность в том, что такие дела у нас не рассматривают суды присяжных. На их беспристрастное решение еще можно было бы надеяться, теперь можно только с ужасом ждать, чем закончится это дело. А речь тут не о репутации, не о лишении привилегий, не об увольнении. Тут на кону жизнь человека.
Коллеги Саши по школе, его ученики (тоже дети), родители детей, пишут письма в его поддержку. С каждым днем писем становится все больше. Я собираю их в отдельную папочку, скоро мы их опубликуем. Пока же мы публикуем слова, сказанные о Саше выдающимся театроведом Вадимом Гаевским, историком театра и редактором нашего журнала Валерием Золотухиным, известным театральным педагогом Сергеем Маргулисом и режиссером Рузанной Мовсесян.
Журнал ТЕАТР будет внимательно следить за развитием событий.
Рузанна Мовсесян, режиссёр
Я познакомилась с семьёй Берёзкиных восемь лет назад в Российском Академическом Молодёжном Театре. Аня и Саша многолетние и преданные зрители РАМТа. РАМТ вообще отличается особым вниманием к работе со зрителями и редкой для обычных театров вовлечённостью зрителей в театральную жизнь. В РАМТе работают многочисленные зрительские клубы и объединения, постоянно проводятся встречи, дискуссии, лаборатории. Берёзкины – постоянные и очень активные участники всего этого. Они фанатично преданы РАМТу, в театре их знают буквально все. Я в своей жизни не встречала настолько влюблённых в театр людей. Они в зрительном зале буквально каждый свободный вечер! И своего сына Кешу они тоже заразили этой любовью. Он очень тонкий, умный, добрый и чувствующий мальчик. Общение Кеши с родителями невероятно дружеское и какое-то очень открытое и тёплое. Это редкость для подростка. Видно, что в семье у них все очень любят друг друга, и очень правильно строятся отношения родителей с сыном. Они всегда вместе, всегда втроём. Я буквально с первых дней знакомства с ними была очарована этой семьёй, их дружбой, любовью друг к другу, необыкновенной культурой, какой-то не нынешней совсем. Я много слышала про их детскую театральную студию. К сожалению, сама я не была на их спектаклях, но знаю, что многие артисты РАМТа по нескольку раз ходили туда и рассказывали о работе Александра как режиссёра и педагога с огромным уважением. Сама я смотрела видеозаписи и слушала аудиоспектакли, которые делает с детьми Саша. И это замечательно по своей глубине и вниманию к детям! Моя дочь дружит с Кешей, они часто встречаются в театре и с удовольствием общаются. Берёзкины – это вообще чудесные люди! От них свет идёт! Я никогда в жизни не поверю в это бредовое обвинение.
Вадим Гаевский, профессор, заслуженный деятель искусств РФ, бывший заведующий кафедры истории театра РГГУ
Наша кафедра, кафедра истории театра историко-филологического факультета РГГУ, возникла в 1992 году, почти сразу после открытия Университета. И на первых порах, три начальных набора, там учились только девочки, почти все только-только окончившие школу. А на четвертый год к нам поступили сразу несколько молодых ребят, оказавшихся на редкость усердными студентами и очень самостоятельными учениками. Одним из них был Саша Березкин. Столько лет прошло с тех пор, а я помню, с каким увлечением он готовил свой дипломный проект и насколько сложна его дипломная работа. Ведь Саша возрождал и исследовал недолго – всего один сезон, в 1932 году – шедший на сцене Вахтанговского театра спектакль «Гамлет» в постановке Николая Акимова, легендарный и скандальный спектакль, трудно поддающийся объективной и исторически справедливой оценке. Со всеми сложностями в работе Саша Березкин справился превосходно. Получил заслуженные пять баллов и рекомендацию в аспирантуру. Но искусствоведческая аспирантура в РГГУ так и не была создана, и профессиональная жизнь Саши сложилась по-иному. Сложилась чрезвычайно успешно, как мне потом говорили, потому что в нем обнаружился еще один талант – талант педагога.
То, в чем его обвиняют – полная чепуха и полный абсурд, в который я совершенно не верю.
Валерий Золотухин, кандидат искусствоведения, старший научный сотрудник Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС
С Александром Березкиным в последние годы мы исправно встречаемся на днях рождения Вадима Моисеевича Гаевского, его и моего университетского учителя. Именно на одном из них, если мне не изменяет память, мы когда-то и познакомились. Саша закончил РГГУ в 2000, я на четыре года позже, а за годы своей учебы слышал о нем не раз. Прежде всего, от Вадима Моисеевича, гордившегося своим дипломником, написавшим первоклассную работу о Шекспире на советской сцене 1930-х годов. Мне очень нравилась эта тема, ее герои – Акимов, Радлов, Лесь Курбас и остальные. Нравилось, что работа стала предметом гордости, выраженной Вадимом Моисеевичем с таким увлечением и обаянием, что начинало хотеться и самому этому соответствовать. И очень понравился сам Саша, когда мы с ним познакомились. Обстоятельства, при которых это произошло, рождали доверие, и сейчас, когда Саша и его семья оказались в ситуации, по драматичности, увы, не такой уж далекой от судеб героев памятного диплома, я по-прежнему не сомневаюсь в нем и его невиновности.
Не очень представляю, чем Саша занимался сразу после университета, зато помню момент, когда появилась «Стрекоза». Школьная театральная студия – не совсем, прямо скажем, типичное занятие для выпускника историко-филологического со специализацией историка театра. Но это только на первый взгляд. Мне близко, что в своей студии Саша и Анна, его жена, делают акцент на звучащей литературе. Думаю, что им удалось кое-что действительно замечательное – соединить уже не в исследовательской, а в педагогической работе филологию и театроведение, две главные линии, на которых держалась школа Саши в РГГУ, своеобразную верность которой он тем самым и демонстрировал. И дело себя оправдало. В социальных сетях Саша много рассказывает о занятиях, методике студии, об успехах своего сына и других школьников. Уже сам репертуар, с которым выступают его ученики, говорит о небанальности задач. Саша на глазах превратился в замечательного педагога, попутно создав сообщество увлеченных людей. И то, что ученики и их родители сегодня пишут в его поддержку – веское свидетельство в его пользу. Я очень верю в то, что к этим добавятся другие свидетельства, вполне убедительные и для суда, которые положат конец этому мороку.
Сергей Маргулис, театровед, театральный педагог
Виновен ли Александр Березкин? Думаю, да.
Виноват в том, что за неполные свои пятьдесят лет так и не научился трезво разбираться в жизни. Что сочинил за эти годы какую-то крошечную уютную «жизнь-домик» для себя, своей семьи и своих учеников. Виноват, что за тридцать лет работы с детьми так и не понял, что дети тоже умеют лгать и мстить.
***
Сашка появился на театроведческом курсе первого в стране частного Университета Натальи Нестеровой в год основания этого странного учебного заведения. Было ему тогда чуть больше девятнадцати. Отдельно торчащий среди двадцати девиц долговязый очкастый парень бросался в глаза.
Я был здесь таким же новичком, как все они. Только они пришли учиться, а я преподавать. Как учить «платных» студентов – понятия не имел.
Как-то сразу, вдруг стало понятно, что Березкин – студент не просто способный: это был талант. Наивный, неоформленный, недовзрослевший, но бесспорный. Он видел спектакль интуитивно точно, рассуждал просто, но ярко.
Сашка сразу поведал, что трудится он в детской студии чтецов где-то в далеком «замкадье», в том самом чтецком кружке, в котором сам еще недавно занимался. С привычным преподавательским снобизмом я решил эту «самодеятельность» из него злостно искоренить.
Театроведческий просуществовал недолго и был распущен по причине неплатежеспособности обучающегося контингента. Девочки разбрелись кто куда. Березкина «распускать на все четыре стороны» было нельзя, почти преступно: он был нужен театру не меньше, чем театр – ему.
И тогда я пошел к Гаевскому. Во-первых, именно он набирал курс в РГГУ, во-вторых, как я считал тогда и считаю по сей день, именно Гаевский, из всех великих и мудрых мастеров-педагогов был Сашке наиболее близок. Стилем письма, манерой мысли, музыкальностью, теперь уж точно не смогу сформулировать (лет прошло много!), но они точно подходили друг другу.
Сколько раз ни встречал с тех пор Вадима Моисеевича, первой фразой Мастера всегда была: «Спасибо за Березкина!»
Потом мы долго не общались с Сашкой.
Он объявился в СТД, вооруженный высшим театроведческим, успев к тому времени отгрохать на пару с сокурсником «неслабый» российский фестиваль телевизионных программ о театре.
Написанное им по поводу этого фестиваля и его участников был классно! Фестиваль, само собой, накрылся, и два новоиспеченных театроведа лихо влились в волонтерскую команду «Московских дебютов». Теперь уж мало кто помнит, что с этого фестиваля и родившегося из него «Дебют-центра» началась карьера десятков нынешних сорокалетних режиссеров и актеров Москвы. Ей-богу, в каждой из этих успешных судеб есть заслуга Березкина и его команды.
Единственный вопрос, на который Сашка не мог внятно ответить в ту пору: «Где ты работаешь?»
В пылу тотальной заботы о судьбах подрастающей молодежи я начал бегать по редакциям, телекомпаниям, театрам. Мобилизуя весь свой зыбкий авторитет, профессиональные связи и доступный в то время «административный ресурс», трещал везде, что «живет, дескать, на свете, некий обалденный Березкин», который «стопудово» станет находкой в любой театральной структуре. Слушали доброжелательно, а, прочитав Сашкины опусы, и того радостнее выражали готовность к плодотворному сотрудничеству. Ни в каком блате Березкин попросту не нуждался. Перед ним (по крайней мере, в те времена!) открывались любые двери. Единственный, кого категорически невозможно было «оторвать от стула», был сам Сашка. Оправдывался чем угодно: нехваткой времени, природной ленью и тем, что «неудобно как-то».
Однажды, доведя меня окончательно до белого каления, он вдруг сказал: «Знаете, я просто решил остаться в своей детской студии. Это – мое дело!»
Тогда я обозвал его дураком, о чем не жалею по сей день.
Потом, как пишут в немых фильмах и плохих пьесах: «Шли годы». Общались мы периодически, иногда с перерывами в месяцы.
И была трагедия, их с Аней общее страшное горе, писать о котором не хочу, чтобы вновь не напоминать им. Но после этого привязанность обоих к детям стала еще ощутимее, понятнее и болезненней. А дальше родился Кешка, названный (а как же иначе?!) в честь Смоктуновского. Снова обретенный сын залечил раны от потери.
Так и жили они, трое, будто бы всегда держась за руки. Так и шли изо дня в день одним и тем же маршрутом: дом – школа – «Стрекоза» (так назвал Сашка свою детскую студию, в которой участвовали они все трое). И еще был театр. Единственный московский театр, доступный им по карману. Несколько раз в месяц, как на праздник, на одни и те же спектакли чуть не по десять раз. Профессионально-циничным театроведам – не понять. А мне – страшновато. Мир – на троих. Жизнь-домик. Березкинское счастье.
В Фейсбуке – от Березкина. Вдруг. С кучей реверансов и извинений: «Не согласитесь ли, не уделите ли…» Короче – приходите в наш Дом культуры (или как он нынче называется?) Посмотреть на моих детей! В качестве бонуса предлагалось отсидеть в жюри районного смотра детской самодеятельности. Заранее заготовленное на эти случаи «Прости, брат! – никак не могу: тааакой замот!» почему-то сразу застряло в зубах. Врать Сашке не получалось. И я поперся в неведомое «Замкадье».
Видел ли я раньше такие детские «кружки»? Видел. И лучше видел. Не в том дело. Дети «Стрекозы» были здоровыми детьми. Они с пеленок отличали прекрасные стихи от крикливой шелухи. Они ничего не декламировали, не произносили по-детски «с выражением». Он делились любимыми строчками как самыми дорогими своими детскими секретами. Пушкина читали как своего однокашника по Лицею. Они любили все это. Ни один из них, к счастью, не помышлял в последствии штурмовать театральные вузы. Это внушало особый оптимизм. Кешка Березкин «творил» тут же, в первых рядах, но никогда не выделялся в «премьеры». (Почему-то особую радость мне доставило то, что «театральное дитя» Березкиных мечтает о биофаке!)
Потом Березкин потащил за кулисы. Не успев снять свой нелепый дешевый смокинг, кургузо висевший на щуплом скелете педагога. Глупо и пафосно представил меня своим учителем. После чего официальная часть, к счастью, закончилась.
Это была их комната для репетиций. Комната, в которой никогда не закрывались двери. Где с утра до вечера копошились дети вперемежку со своими родителями. И где не всегда можно было отличить одних от других. Разве что родители глядели на Березкина с еще большим обожанием.
Тогда впервые почудилось мне, что из нас двоих с Березкиными дураком был не он.
В тот день я узнал, что Березкину «под пятьдесят», и звать его «Алексанборисыч». То, что он весь увешан наградами и лауреатскими значками и носит звание «заслуженного «учителя РФ», узнал еще позже и совсем не от него.
***
О чем думает целыми днями человек в камере СИЗО? Когда «без права свиданий и переписки». Когда не знаешь, что делают и что думают о тебе близкие – там, за забором. Верят ли еще? И что сегодня с Кешкой, которому вдруг пришлось увидеть, как отца среди ночи выволакивают из квартиры в наручниках. Не могу вообразить! Опыт художественной литературы и кинематографа как-то не помогает. А своего у меня нет. Пока.
И только один крошечный «плюс»! Ничего не зная о происходящем на воле, не знает Березкин и о том, что подленькая газетенка уже успела облить его с ног до головы массовым тиражом вонючего дерьма. Наспех, еще до того, как довезли до тюрьмы. Какое-то безымянное существо уже успело склепать душераздирающую историю про «рублевского педофила», учителя музыки, который насиловал учениц прямо на уроках, под звуки гамм и Чайковского. Смачно написано, со всеми подробностями и уже вынесенным обвинением! Но – главное – с именем Александра Березкина и ЕГО – Березкина – здоровенным фото! А как же: педофилы нынче в моде! Реальные вместе с выдуманными, мерзкие с невинными. Некогда проверять! Что из того, что в писанине – ни единой буквы, ни единой запятой – про Сашку. Кроме имени и лица! Но за такое вранье нынче не судят – некогда.
Где ж ты был, Березкин, спрятавшийся с дорогими своими людьми в «жизнь- домик»?
Поделом тебе, пятидесятилетний пацан Сашка! Не успел ты вырасти и повзрослеть! Вроде и на митинги не ходил, и в пикетах не стоял, и писем не подписывал. А вот поди ж ты.
Что ж ты делаешь теперь, в ожидании суда? Уж точно не Пушкина сокамерникам читаешь.
Впрочем, с тебя, Саша, станет.