Сегодня в Александринке чествуют артиста столь же легендарного, сколько остро и даже дерзко современного, отважного, удивительно гармоничного – Николая Сергеевича Мартона. Отмечать юбилей он будет не восседая на троне в центре прославленной сцены, а работая – в спектакле Валерия Фокина «Маскарад. Воспоминания будущего».
Не случайно, когда Фокину понадобился Неизвестный, разительно отличающийся от соплеменников сразу всем – величием, голосом, статью, личностной мощью, – он выбрал Мартона. Про голос Мартона, впрочем, тут надо сказать отдельно, потому что, когда Мартон говорит, кажется, что он подключен к какому-то колоссальному резонатору, который превращает всё его актерское существо в уникальный музыкальный инструмент. «Легче кости мамонта на улицах современного города увидеть, чем такой голос, как у Мартона отыскать», – сказала одна моя московская коллега. Когда Анатолий Васильев рассказывал о вербальной, мистериальной технике – о том, как тело актера превращается в акустический сосуд, в который помещается энергия, и эта энергия несет содержание не душевное, мягкое, а духовное, жесткое (в том смысле, в каком вкладывал в понятие жестокости Антонен Арто), я вспоминала именно Мартона в роли Неизвестного. Других примеров такой актерской работы в отечественном театре, кажется, и нет.
Николай Мартон в спектакле «Маскарад. Воспоминания будущего» © пресс-служба Александринского театра
При этом вне сцены Николай Сергеевич – человек очень нежный, трепетный, умеющий мгновенно включаться в собеседника, участвовать в его проблемах со всем своим даром партнерства. В этот момент в его голосе появляются такие теплые обертона, что вспоминаются какие-то далекие детские времена, когда мир вокруг вовсе не был жестоким, потому что был согрет любовью близких людей. Сам выросший без матери (Мартон потерял мать в шестилетнем возрасте, она умерла от воспаления легких) он не только не озлобился, а словно бы взял на себя миссию нести в этот мир мир как таковой – снимать конфликты, развеивать интриги, одаривать всех своей мудрой заботой. В театральном мире часто приходится слышать, что Мартон – такой идеальный, что даже жутко. И мне пока не пришлось встретить человека, который сказал бы иное. Хотя, по собственному признанию Николая Сергеевича, вспышки ярости ему не чужды. Они случаются крайне редко – когда ему приходится сталкиваться с чем-то, что умудрилось не вписаться в максимально широкие границы мартоновской лояльности. Например, однажды он бросил в режиссера тетрадь с ролью и ушел с репетиции, потому что не смог вынести режиссерского недоверия, того, как его «натаскивали с голоса».
Но было это полвека назад, а в целом, если характеризовать тотальный человеческий дар Николая Мартона, то больше всего подойдет определение «созидатель». Это редкое по нынешним временам свойство проявляется у него во всем, начиная с созидания себя самого. Внутреннее благородство и выверенность форм, давно ставшие его актерскими приметами и так идущие городу, где Мартон прожил большую часть своей жизни, – результат огромной глубинной работы над собой в профессиональном поле. Теперь, когда вышла его автобиографическая книга «Мне отчаянно везло», уже многие знают, что детство этого эталонного артиста культурной столицы – еще одна моя коллега уверяла меня, что, только увидев Мартона, поняла, что такое петербургский стиль, – прошло в украинских селах, и все юные годы он говорил на суржике. Так что артист Николай Мартон – абсолютный, что называется, self made. Обладая даром слушать и слышать других, он с юности прислушивался и к себе и следовал внутренним импульсам. «В нашем доме говорили на двух языках: отец – по-русски, мать – по-украински. А меня с детства влекли стихи: и русские, и украинские. Я мог подолгу сидеть над ними, разбирать их, недоумевая и радуясь, как вдруг складываются слова, чтобы в них вдруг зазвучала музыка, чтобы они так действовали на душу», – пишет Мартон в воспоминаниях. Сейчас единицы в актерском цехе сохранили это умение – читать стихи так, чтобы до зрителя доходили и музыка, и смыслы, и глубоко личная боль конкретного поэта. Мартон всю свою актерскую карьеру читал стихи. Сейчас в Александринке можно купить диск «Мартон читает Блока и Мандельштама», и расслышать в текстах наших соотечественников не только музыку, а еще и страшный хаос революции, и трагические пророчества на будущее. А в стенах театра – посмотреть поэтические моноспектакли «Вертинский, русский Пьеро» и «Пушкин. Стихи и мысли». Многих сейчас влечет Вертинский как образ, но такого аутентичного героя, как у Мартона, больше нигде не встретить.
Николай Мартон в спектакле «Вертинский, русский Пьеро» © пресс-служба Александринского театра
Помню, десять лет назад я искала председателя жюри молодежной премии «Прорыв». Мартону тогда было около 80. Но я позвала именно его и не ошиблась, потому что ни один актер его поколения так много не участвовал в театральных экспериментах, с такой готовностью не подписывался на любую художественную авантюру. Когда корифей авангардной режиссуры Андрей Могучий поздравлял Мартона с тогдашним юбилеем уже в статусе худрука БДТ, он сказал: «Мы все постарели, а Вы – нет!» В смысле отношений с возрастом Мартон и в самом деле – явление парадоксальное. Без Мартона, например, не выходил ни один спектакль Могучего в Александринке. Он был сенатором Аблеуховым в «Петербурге» по Белому, Иваном Ивановичем Перерепенко в «Иванах» по Гоголю, Ангелом-фокусником в «Изотове», а в «Счастье» – дедом Федором, который отправлялся на тот свет, чтобы узнать у своей безвременно почившей супруги – Светланы Смирновой результат ближайшего футбольного матча. Фокин, по его словам, даже говорил Могучему: «Дай ты отдохнуть артисту», но тот ни в какую не соглашался, выбрав Николая Сергеевича своим талисманом – и эта роль Мартону тоже отлично удалась. И видимо, такая открытость, восприимчивость к новым формам и задачам, готовность броситься без оглядки в любой творческий поиск и принять любые самые экстремальные условия игры, а также неослабевающий интерес ко всему, что происходит в искусстве – Мартона непременно встретишь на выставках, концертах, премьерах не только в своем театре, но и в соседнем БДТ, и на гастрольных показах, – стимулирует образование новых нейронных связей, которые и спасают человека от старости.
Однажды в 2008 году Мартон подписался на совершенно экстравагантную затею – спектакль «Садоводы», который Могучий сочинил вместе с художниками Исаевым и Семченко из Русского инженерного театра АХЕ. Спектакль был посвящен новой идентичности в диджитал-эпоху. Мартону выпало сыграть 20-летнего юношу, выдающего себя в сетевых чатах за опытного коммерсанта. И он не просто легко присвоил себе молодежную лексику, он дышал и удивлялся реальности, как это бывает только в молодости. Это сейчас, оглядываясь назад, понимаешь, что Мартон играл себя, потому что он, разменяв десятый десяток, остается поразительно молодым человеком, существующим на сцене и в жизни с какой-то феноменальной джазовой легкостью и отчетливостью, словно он даже не живет, а вытанцовывает какой-то сложный, синкопированный ритм, который никому бы не удалось повторить.
И есть еще одно важное обстоятельство жизни Николая Мартона, о котором невозможно не упомянуть, и о котором сказал сегодня с большой сцены президент Александринского театра Валерий Фокин: «Судьба Николая Сергеевича полностью совпала с судьбой этого театра. Так бывает не всегда. Бывает живет артист, хороший, а театру он не нужен. А Мартон нужен этому театру так же, как театр необходим ему, – нужен и в 90 лет, и в 100, и в 110. Он нужен всем нам, этой сцене, актерам, режиссерам». На что Мартон добавил, что с самого его 80-летия у него была мечта – сыграть Неизвестного в «Маскараде» 100 раз. И вот сегодня он сыграл эту роль в 105 раз.
С красивой датой Вас, Николай Сергеевич, в которую совершенно невозможно поверить. А Вы и не верьте! И мы не будем! Новых Вам ролей, чутких, смелых, даровитых режиссеров, здоровья и удачи!