В Тверском ТЮЗе вышел спектакль Филиппа Гуревича «Хлебзавод». Пьеса Алексея Олейникова о травмах школьной жизни превратилась в ораторию для хора артистов, а к тексту добавились документальные монологи жителей города.
В соседстве с вербатимом, собранным участниками спектакля, замысловатый язык и сюжет «Хлебзавода» явно проигрывает: пьеса становится лишь композиционной рамой для непридуманных историй.
Текст Олейникова существует в оформленном художниками Анной Агафоновой и Антоном Трошиным пространстве: торжественном, пастельно-холодном, эстетски театральном. Здесь группа школьников в одинаковых худи и шортах облачается в картонные маски, обозначая правила игры: никакого сопереживания. Здесь артисты в концертных костюмах перед пустыми пюпитрами произносят ритмизованный текст интонациями сказителей – никакой трагедии! Серая мраморная глыба – саркофаг ли, пирамида – делает человечка, на ней играющего, маленьким и необязательным (как любая государственная система, в частности, школа). Но зрители сидят на сцене в одном пространстве с артистами, так что масштаб увеличен.
Действие следует за сценами пьесы, к каждой прикреплён титр с названием: Мякинина, Зернов, Дрожженко – все те, кого должны перемолоть и выпечь в нормальных румяных детей. Главное в первой сценической реальности, то есть в оратории – загадочный текст, который невозможно сложить в нарратив. Он произносится хором и соло в микрофон как мелодичная мантра на чужом языке, как «гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына». Улавливаются отдельные рифмы, что-то хочется запомнить, обдумать, но текст выскальзывает из восприятия, как шарики ртути. В какой-то момент мозг перестаёт соотносить происходящее с логикой пьесы и фокусируется на стильной картинке.
Музыкально и визуально точного в спектакле много. Хор школьников символически вытягивает из собственных сердец красные нити, синхронно складывая в бумажные платочки, – индивидуальному переживанию в системе всеобщего образования нет места. Каучуковые мячики из карманов пускают в зал, обстреливая зрителей, и те поневоле подключаются к действию – от необходимости защищаться. В подростковый масскульт режиссёр Гуревич интегрирует цитаты из мирового кино, музыки, живописи и создаёт свою эстетику – подросткам на вырост.
Замурованные по пояс в сером «окопе» школьники возвышаются торсами над единой партой, как надгробные бюсты. Педагог в белоснежном жабо (Галина Лебедева) размеренно шагает по парте, условно ступая по окровавленным их ладоням. Из парадной куклы она превратится в живую девочку лишь на мгновение: распустит седые косы, подобно героине мифа, пустит «ручьи» воспоминаний о своём взрослении – зеркала по бокам сцены покроются водными потоками. Художник по свету Павел Бабин, постоянный соавтор спектаклей Гуревича, создаёт визуальный шедевр: водная гладь зеркал отражает лучи софитов в зал, превращает сцену в магический кристалл.
Как и в «Василиссе» РАМТа, здесь световая партитура работает как сценография: кадрирует сцену, отделяет световым занавесом персонажей, создаёт эффект пылания героев. «Бойся пламени, но ещё больше тех, кто его зажигает». Про жанр оратории вспоминается мгновенно.
Достоинством спектакля является партнёрство молодых с корифеями труппы. Часто молодую драматургию в театре обслуживают недавние выпускники вузов. Здесь же артисты старшего поколения выступают в роли дантовых проводников по кругам школьного ада – в условно «загробный» мир «Хлебзавода». В отличие от хора безликих школьников, они всегда существуют сольно и торжественно, что придаёт спектаклю некое мифоподобие.
Любопытно работает язык пьесы: сленг, оторванный от привычного носителя («дизлайк», «хайп», «скотч-челендж») и вложенный в уста пожилых артистов, вдруг обретает непривычную выпуклость, на эти слова можно взглянуть как на отдельный объект, как на форму вне контекста. Облачённый в такое концертное хоровое исполнение, текст – в оригинале сложно зарифмованный, довольно суровый и угловатый (как сценарий к компьютерной игре) – вдруг обретает певучесть и даже некоторую лиричность. И рифма не давит артиста, не нарушает естественность его речи.
Но есть в спектакле и вторая реальность – монологи жителей города о мечтах, любви и смерти. Молодые артисты вышагивают из пространства серого саркофага, вступая в прямой бесхитростный контакт с залом – на расстоянии вытянутой руки. Транслируя вербатим, актёр снимает речевую кальку со своего героя, и перед зрителем предстают невыдуманные истории аудитора и карьерного консультанта, зоолога и участкового, домохозяйки и системного разработчика. В выборе доноров информации был только один критерий: люди в возрасте 35-58 лет, те, кто уже отрефлексировал несбывшиеся мечты детства, но ещё не впал в мелодраматичную ностальгию по нему. Набор вопросов самый универсальный: что такое любовь; как впервые столкнулись со смертью; кем хотели стать в детстве. Смысловая связь монологов-вербатимов и сцен пьесы неочевидна, логика в их последовательности – тоже. Но ясно, что ненарошный, данный без театральной рамы текст о жизни обычного человека подсаживает зрителей на иглу внимания и сопереживания гораздо эффективнее сложного языка пьесы.
После второго или третьего вербатима зал, усвоив правила игры, начинает воспринимать сложносочинённое действие на сцене как интересную, но малопонятную и холодную паузу между возможностями поскорее эмоционально отогреться на территории живой речи и линейной событийности. И как бы ни были прекрасны рифмы в пьесе Олейникова, запоминается из этого спектакля фраза домохозяйки Леры: «Любовь – это когда любимые едят конфетку, а мне сладко».
С одной стороны, это вносит в «Хлебзавод», сконструированный как сумрачное блуждание по «загробному» миру школьной жизни («пепельные люди» – так называет режиссёр своих героев), тёплые человеческие интонации. С другой, ставит саму пьесу в невыгодное положение. И без того сложный для считывания единого сюжета текст здесь ещё и размыкается отвлечёнными монологами, что превращает «Хлебзавод» в набор мистически тревожных и театрально прекрасных, но разрозненных фрагментов.
По выражению Павла Руднева, вербатим в спектакле Тверского ТЮЗа звучит как подстрочник, толкование на полях «Махабхараты». Но только если обычный подстрочник расшифровывает заданную историю, вербатим в спектакле Филиппа Гуревича слагает историю автономную, никак с сюжетом «Хлебзавода» не связанную. Ну, разве что довольно абстрактной концепцией: рассказ о том, каким взрослым ты никогда не хотел бы стать.
И всё же для Тверского ТЮЗа этот спектакль – важный опыт и новый формат спектакля для семейного просмотра. Опросник, по которому артисты собирали вербатим, может послужить началом откровенного диалога родителей с подростками уже за пределами театра. Совместным и оттого, быть может, менее болезненным путешествием по взрослению.