В театре «Около дома Станиславского» выпустили премьеру «Только тот холодный осенний вечер». Спектакль основан на двух рассказах Бунина, написанных на Лазурном берегу в 1944 году.
Как известно, всякая война – и буквальная, и метафорическая, внутренняя – антиномична: она непременно имеет конец, но в то же время никогда не заканчивается «вполне», оставляя неизлечимый след в душе (а значит – и в человеческих судьбах). «В шесть часов вечера после войны» – по Швейку или по советской киноклассике – это и «когда война закончится», но и – «в то время, которому предшествовала война».
Сегодня в самых разных людях с полярными взглядами, мнениями и декларациями основным чувством стало, кажется, чувство усталости. Не злости или печали, а меланхолии и апатии. Ощущение жизни не «во время» или «накануне», а «после» или даже в неопределённом, как у глаголов, времени. Театр «Около», не чуждый меланхолической интонации и пристально изучающий грань между временем и безвременьем, выпустил премьеру именно о «жизни после». Об утрате, расставании и о том, как время «вышло вон». Постановка, основанная на двух бунинских рассказах, называется «Только тот холодный осенний вечер» и по сути является коллективным высказыванием: под руководством Юрия Погребничко её создавали два режиссёра – Михаил Палатник и Сергей Каплунов (он же играет одну из центральных ролей).
Заглавие – часть бунинской фразы из финала рассказа «Холодная осень», первой реплики спектакля, звучащей потом ещё не один раз: «…а что же всё-таки было в моей жизни? <…> только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Всё-таки был. И это всё, что было в моей жизни — остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то там он ждёт меня — с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. „Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне…“. Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду». Героиня «Холодной осени» в «тот холодный осенний вечер» прощается со своим женихом, уходящим на Первую мировую. Он погибнет уже через месяц, а она переживёт революцию, эмиграцию, брак со случайно встреченным хорошим человеком и много заурядных для того экстраординарного времени горестей. С этой историей в спектакле объединён «Мадрид» – рассказ о встрече-«идиллии» юной проститутки Поли и почти безликого рассказчика, который внутри такой композиции вполне может быть соотнесён с мужем героини «Холодной осени». Поля принимает перспективу просто-спокойной и по-своему счастливой жизни, отступаясь от былой любви: от неё уехал в Киев и не вернулся «шулер» – еврей, к которому она приходила пять раз. Связать эти пять встреч с «Пятью вечерами» было бы, конечно, вольностью, но совсем исключить эту ассоциацию трудно: там ведь тоже воспоминание о том, как бежала, провожая любимого, женщина – пусть не за поездом, а за машиной.
На фото – Алексей Шендрик, Элен Касьяник и Лилия Загорская в спектакле «Только тот холодный осенний вечер» © Владимир Луповской
В спектакле героиня вскидывает руки – жест принятия и прощания, подведённой черты. И грандиозной перемены. Юную Полю играет молодая актриса Екатерина Есина, дебютантка «Около» – витальная и более эмоциональная, чем обычно «принято» в этом театре, но не выпадающая из общей эстетики. Румяные щёки и блестящие глаза у неё не только «по тексту», но и на самом деле – сегодняшнее лицо, новая краска в общей палитре. Она появляется у чёрного, с каким-то пепельно-угольным отливом, занавеса, чтобы услышать вопрос: а вы кто, где и когда? И пояснение вопрошающего: у Бунина время и пространство, как в эйнштейновой специальной теории относительности, зависят от смотрящего. И в тот момент, когда Поля ради продолжения жизни внутренне отречётся от своего «осеннего вечера», Есина уйдёт со сцены. Доигрывать как будто бы «счастливый», но призрачный и на самом-то деле открытый финал «Мадрида» за неё будет Элен Касьяник, начинавшая спектакль вступительной главной фразой.
Она же играет рассказчицу «Холодной осени» – правда, в противоположной ситуации, композиционно занимая то же место, что Есина в «Мадриде». Рассказывать-вспоминать будет Лилия Загорская – ведущая актриса старшего поколения «Около». Причём с удивительной, парадоксально-сегодняшней интонацией. Сидя за столиком условного европейского кафе, где никому не интересен её монолог, безо всякой горечи и с дружелюбно-иронической улыбкой она смотрит на невозвратимый – и не кончившийся – «осенний вечер». Кончилась только она сама, тогдашняя, негромко сыгранная Касьяник, снова вскидывающей руки в знак прощания и завершения.
Вставная реплика о теории Эйнштейна здесь смыслообразующая. Очень грустный и стоически мужественный спектакль на редкость утешителен. Не только потому, что самые печальные слова и испуганные взгляды возникают в тех точках действия, где герои всматриваются в неопределённость будущего, а в те мгновения, где обречённость становится очевидной, они спокойны и улыбаются без сарказма. Просто каждый из них по-своему понял – и «через рампу» передаёт это нам, зрителям: надо иметь смелость отпустить прошлое. Принять своё вневременное или безвременное «после», продолжая жить благодаря тому, что было до, ради того, что будет потом, но зная, что ты сейчас – не в прошлом и не в будущем. Именно тогда возникает симультанность сознания, зависящего от наблюдателя и явленного в спектакле через связку сюжетов, перетекание ролей, одновременное или попеременное присутствие персонажа в обличье нескольких актёров.
На фото – Алексей Чернышёв в спектакле «Только тот холодный осенний вечер» © Виктор Пушкин / okolo.ru
Кроме рассказов Бунина, в спектакле есть ещё несколько текстов. Главный из них – медленно, с подавляемым испугом произносимые фрагменты набоковского «Ужаса». Алексей Чернышёв в премьере играет человека-фиксатора: перемещаясь с невидимой кинокамерой на треноге и крутя воображаемую ручку, он становится молчаливым слушателем чужих признаний. Но именно он рассказывает о «недоумении перед ночным зеркалом и внезапном паническом предвкушении смерти». А в сюжетной части рассказа Набокова, которая не звучит в спектакле, речь тоже идёт об утрате, о внезапной смерти любимой, – и о том, что проступает в постановке неназванной сутью: «Её смерть спасла меня от безумия. Простое человеческое горе так наполнило мою жизнь, что для других чувств места больше не было». Но герой Чернышёва не преодолевает начало рассказа, не доходит ни до любви, ни до горя, оставаясь на пороге сумасшествия – и по тексту, и по внутреннему состоянию. Страшнее него – только Отец из «Холодной осени» (Алексей Шендрик), человек, который недобро и сухо сообщит о начале войны и наденет газету с прорезью на плечи, как китель.
В двух других вставках – иные варианты обречённости и обретения, несмотря на неё, смысла (а значит – её принципиального преодоления). Несколько раз, ещё не став сюжетно навеки молодым героем «Холодной осени», на авансцену выходит человек в шинели – и с упрямством, твёрдо, тоже улыбаясь, произносит стихи Пастернака. В спокойной интонации Алексея Сидорова есть внутренняя звонкость, похожая на окончательное, но ещё внутренне не принятое решение или признание, на прощальный взмах рук героинь спектакля. «Я тоже любил, и она жива ещё. / Всё так же, катясь в ту начальную рань, / Стоят времена, исчезая за краешком / Мгновенья. Всё так же тонка эта грань. / По-прежнему давнее кажется давешним». А «потусторонний» персонаж Александры Толстошевой – серое пальто покрыто белыми перьями – рассказывает историю трёхсот спартанцев (словами культовой «Занимательной Греции» Гаспарова). Не потому, что Первая мировая похожа на греко-персидские войны. А потому, что во внутренней борьбе, обострённой внешними (в «Холодной осени» – военными) обстоятельствами, можно выиграть лишь в одном смысле: «Чтобы победить – и тысячи мало, чтобы умереть – довольно и трёхсот». Довольно только того холодного осеннего вечера в начале войны, который будет длиться и в шесть часов вечера после неё.
А на белой стене-арьерсцене проступает и даже живёт своей жизнью проекция-задник невероятной красоты – силуэты людей начала века на тихом пляже (художник – Виктор Пушкин). Невозвратимый мир «до» – пространство манновской «Смерти в Венеции», или рассказов Стефана Цвейга, или даже ещё не ставшего центром кровопролитий Гражданской войны Крыма. Непроницаемый этот задник иногда «ловит» нарисованные тени тех, кто вышел на сцену, и ещё чаще – их взгляды, когда с крошечной балюстрады, спиной к залу, герои смотрят за горизонт. В стену, за которой есть закулисная, не театральная реальность. Пусть на сцене её не видно – но очень слышно в премьере «Около».