Фото: Стас Левшин
В БДТ вышел спектакль по рассказу Леонида Андреева “Губернатор”. Корреспондент Театра. считает, что это самая страшная и жесткая постановка Андрея Могучего, хотя ее главной темой стала способность человека к состраданию.
«Призрак смерти витает над всем произведением… Это — поистине изделие гробовщика, траурная колесница… Впечатление ужаса достигается вскриками, взвизгами и такой темнотой, что театр походит на чернильницу» — писал в 1907 году критик Ю.Д. Беляев о спектакле Мейерхольда «Жизнь человека». Описание первой в истории театра постановки по пьесе Леонида Андреева любопытно рифмуется с последним по времени спектаклем по рассказу писателя — «Губернатором» Андрея Могучего.
Некто в сером, управляющий действием в пьесе Андреева и спектакле Мейерхольда, в постановке Могучего растворен в каждом отдельном персонаже. Серый здесь — основной цвет. В прологе вдоль серого занавеса молча сидят все будущие персонажи, одетые по большей части в серые костюмы. Лица актеров покрыты серой, чуть блестящей краской, той самой «въевшейся металлической пылью», о которой пишет Андреев в рассказе «Губернатор». И одновременно серые фигуры — как ожившие герои с черно-белых негативов пленки столетней давности — напоминание о том, что происходящее на сцене основано на реальных событиях: рассказ Андреева посвящен убийству московского генерал-губернатора. Камера на протяжении всего спектакля будет снимать движения актеров и выдавать онлайн-проекцию на две боковых панели в режиме стоп-кадров — так, что получившиеся изображения становятся в один ряд с фотографиями исторической хроники.
«Раз, два, три…Так ходит губернатор» — задумчиво повторяет герой Дмитрия Воробьева, губернатор Петр Ильич, строевым шагом меряющий тесный квадрат тюрьмы, в которой оказался, когда отдал приказ стрелять по бастующим рабочим с завода. Тюрьмы не буквальной, а внутренней. Гигантские серо-зеленые стены во всю сцену БДТ (потрясающая сценография Александра Шишкина) образуют узкий коридор посередине: три на три шага. Обшарпанные стены некоего вечного русского присутственного помещения — то ли чиновничьего кабинета, то ли больничных палат или тюремных камер — метафора системы, которая давит со всех сторон, уничтожая человека раньше, чем физическая смерть.
В узком пространстве, где зритель застает Губернатора, стоит койка — не место отдыха, а гроб, в который главный герой проворно ложится, складывая руки на груди. Он знает, что за ним скоро придут. Конвой, они же ангелы-хранители (а, может, мстители?), они же «люди сверху» спускаются на сцену по двум лестницам с потолка. Сбрасывают с плеч железные крылья, внимательно исследуют помещение, а затем стреляют в Губернатора в упор. Сцена эта в спектакле повторяется дважды — Губернатор видит ее во сне. Кажется, что именно страшный сон, начинающийся с самого конца, со смерти, мы вместе с Губернатором смотрим на протяжении всего спектакля.
«Убитых — тридцать пять мужчин, девять женщин и трое детей». Позже зрителям крупным планом покажут лица убитых на двух больших вертикальных экранах, стоящих по бокам сцены. Покажут и платок, взмах которого стал сигналом к убийству, и кладбищенские кресты, и заезженную проселочную русскую дорогу, по которой едет Губернатор, и растерянное лицо самого должностного лица, внезапно осознавшего себя убийцей.
Пожалуй, это самый страшный спектакль Могучего — продолжение размышлений режиссера о России. Так в постановке «Иваны» им генерировались смыслы «перестроечного» времени: декорация на сцене Александринского театра напоминала строительные леса. Зритель сидел на деревянных трибунах -«времянках», а на фоне красно-золотых императорских кресел кучка людей весь спектакль строила и рушила уличный сортир. А телевизоры в квартирах Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича показывали «Лебединое озеро». В спектакле «Между собакой и волком» зрителям являлся феномен легендарной страны: из русского бессознательного вечным 25 кадром выскакивали Александр Сергеевич Пушкин и зайцы. Недавняя «Гроза» показывала Россию с сувенирной — палехской — и одновременно дремучей, архаичной стороны. «Губернатор» в этом контексте кажется размышлением режиссера о человеке-функции, обнаружившем в себе человека.
В сцене с Рабочим (Руслан Барабанов), размахивающим революционным флагом и яростно кричащим текст из Андреевского «Царя-голода», все залито красным светом, из-за кулис валит дым. Дикие стоны голодных женщин, держащих на руках детей-кукол, с неестественно свисающими руками, ногами, головами, перемешиваются с ломаной музыкой Олега Каравайчука. Сцена горизонтально поделена на две части: вверху — вездесущие толстые серые стены, внизу — бесформенные тюки — то ли горы хлама, то ли трупы замученных голодом людей. Обезумевшая Настасья Сазонова (Аграфена Петровская) — воет, плачет, кудахчет над трупом своего умершего ребенка. Так страшно в театре не было давно. И кажется, что выхода из этого ада нет, только белый платок — смерть. Но в спектаклях Могучего выход есть всегда.
В «Грозе» по помосту из лилий — «дороге цветов Ханамити» — Катерина уходила из черного замкнутого пространства сцены — палехской шкатулки — в театральный зал, где возможно все. В «Иванах» сама сценография подразумевала выход: перед публикой простирался открытый зрительный зал Александринского театра. В «Между собакой и волком» светилось голубое небо с безмятежными облаками. В «Губернаторе» воплощением надежды становится фигура Гимназистки (Александра Магелатова) — единственный человек в этом сером мире, лицо которого не покрывает краска. В коричневом платье с белым передником, она стоит у микрофона и зачитывает свое письмо Губернатору: «Клянусь, что буду молиться за вас…Мне очень, очень вас жаль». Девушка оказывается единственным, кто способен здесь на очень простое, кажется, чувство, — чувство жалости, сострадания. История смерти внезапно превращается в манифест милосердия. Гимназистка читает письмо в полной тишине, на фоне пустой театральной сцены, а в это время на боковых экранах ее большое черно-белое изображение становится цветным, превращаясь в абсолютный символ. Манифест XXI века. Если Мейерхольд в начале века двадцатого констатировал и пророчествовал беззащитность Человека перед судьбой, то сегодня, когда революция уже произошла, жертвы посчитаны, а все мы уже вынесли (хочется верить) из этого урок, единственно возможной альтернативой и ответным ходом Человека оказывается способность к милосердию. Про это ставит Могучий.