© Kristaps Kalns. Предоставлено фестивалем "Территория».
Корреспондент ТЕАТРА. – о спектакле Кирилла Серебренникова, ставшем финальной точкой фестиваля «Территория».
Режиссер сидит под домашним арестом, но театр, как природа, не терпит подчинения абсурдным законам. Он живет по своим. Режиссер сидит под арестом, но в Москве появляется на поклонах на собственной премьере «Маленьких трагедий» — пусть только в качестве портрета.
Режиссер сидит под арестом, но в Штутгарте его имя написано огромными буквами на фасаде Оперы, и немцы приветствуют другую его премьеру – «Ганзель и Гретель», «инкрустированную» его же фильмом, снятым в одной из деревень Руанды.
Режиссер сидит под арестом, но студенты из разных городов и стран, приехавшие на фестиваль «Территория» (еще одно его детище, ибо он с самого начала – один из арт-директоров фестиваля), слушают его обращение: не бойтесь полюбить современное искусство, но не бойтесь верности традиционному театру, главное – будьте честными перед собой.
Режиссер сидит под арестом, а латвийские актеры едут с фестиваля на фестиваль, заезжая по дороге на московскую «Территорию» с его «Ближним городом».
«Мы очень гордимся знакомством с Кириллом, его полюбили у нас все службы, все цеха, такое редко бывает», – говорит со сцены «Гоголь-центра» директор Латвийского Национального театра Оярс Рубенис.
Режиссер сидит под арестом, а его величество театр гомерически хохочет над этим криво сляпанным абсурдом. И плачет, конечно, тоже.
«Ближний город» по пьесе Марюса Ивашкявичюса Кирилл Серебренников ставил, когда еще ничто не предвещало такого поворота в его судьбе. Ставил в театре, где его давно считают своим – после «Мертвых душ», «Войцека» и «Снов Райниса» («это как если бы иностранный режиссер успешно поставил у вас Пушкина», – комментирует Оярс Рубенис). Ставил в стране, где театр не больше, чем театр, но и не меньше – и ничьих чувство он не оскорбляет априори (но заставляет вспомнить классическое – «у меня с советской властью расхождения стилистические»). Ставил с актерами среднего возраста – того самого, в котором случается пресловутый кризис, работал с ровесниками, чего так не хватает ему в собственном театре.
«Ближний город» посвящен конкретному месту – шведскому Мальмё и датскому Копенгагену. Между ними несколько километров пролива и мост. Проехал в поезде несколько минут – и ты уже в другом городе, в другой стране, в ином мире, а на свою жизнь можешь взглянуть с другого берега. Серебренников этот местный колорит убирает. В его спектакле есть «здесь» и «там», между ними никакой разницы, а окно, в которое вглядываются герои, никакое «не окно в Европу» – в мир, в мир иной или куда-нибудь еще. Окно – рама на колёсиках, его легко катать и ставить под любым углом, границы твоего мира все время меняются. Зашторить его невозможно – можно только заклеить крест-накрест бумагой, как от бомбёжки. А взгляд все равно потянется туда, в ближний город, в другой мир. И разницы между «здесь» и «там» не существует, а если и существует, то только внутри тебя.
По свидетельствам коллег, накануне рижской премьеры Серебренников отмахивался от глубокомысленно-стертых вопросов – «о чем ваш спектакль?» Отвечал – «о секс-туризме». Ответа здесь нет и быть не может, хотя формально в спектакле есть и секс, и поиск новых ощущений. Ивашкявичюс мастерски, как он это умеет, сплёл «макраме» из реальной криминальной хроники, сказочной мифологии, психологии отношений, детских травм и взрослых комплексов, мистики и жесткого триллера. И еще – прозрения, горького и одновременно светлого, которое наступает тогда, когда однажды ты, оставив позади все свои покоренные и обойденные вершины, вдруг отчетливо видишь дорогу до финала.
С первых же минут спектакля тебя накрывает беспросветное одиночество героев. Маленький мальчик Юрис теребит маму вопросами про какого-то охранника и страх сросшихся ножек (образ Русалочки становится синонимом женской неудовлетворенности). Мать Анника отвечает невпопад, ей не важен ее сын (и двое других детей, которых нет на сцене, они есть только в разговорах). Высоченный актер в детском чепчике и колготках, с выбеленным лицом – так и не повзрослевший мальчик, чьи страхи и одиночество заставили его застрять в далеком детстве, когда он был не нужен даже матери. Ее мысли – в Ближнем городе, на другом берегу, куда каждые выходные уезжает ее муж Иво выпить пива с друзьями (вскоре она узнает, что и приятелей давно нет, а муж хранит верность умершим: с черными масками вместо лиц они так похожи на живых – курят, бродят, болтают). Что (или кого) ищет он на том берегу и почему нельзя выпить пива дома?
Этот вопрос гонит женщину в дорогу, а в поезде ее соседкой становится сотрудница спецслужб, которая давно сделала бизнес на этих потерянных людях, ищущих что-то в ближнем городе. У нее на крючке сексуальный парень Ларс, когда-то попавшийся за драку и теперь отрабатывающий свое секс-рабство, заработками от которого он вынужден делиться с предприимчивой сотрудницей органов. Проститутка-мужчина и верная жена потерянного мужа встречают друг друга. И сцена, когда она, вцепившись в тяжелую сумку, кутаясь в куртку и умирая от жары и стыда, от хмельного угара ворованной сексуальной свободы, пытается объяснить уже заскучавшему парню в «прозодежде» из сетчатых трусов, что она тут делает, – становится прекрасным образцом и психологического, и эксцентрического, и абсурдистского, и пластического – любого театра.
Сюжет о семейном кризисе в одной отдельно взятой благополучно-несчастливой семье переплетается с садо-мазохистской интермедией, в который красивый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил издевается над женщиной, которую зовет Сиренеттой (Русалочкой). Со связанными ногами и пакетом на голове, почти простившаяся с жизнью, она вдруг оказывается все той же искательницей острых ощущений, а он – садистом за гонорар. И все-таки его яростный монолог над полумертвым телом о бремени любви, которая все больше и больше требует совершенства и адовой работы над собой, звучит не как часть ролевой игры, а как крик души потерянного человека, уставшего справляться с жизнью.
Играющим, даже играющим в смерть, положен конец игры, эндшпиль – и швед с датчанкой равнодушно расходятся по своим делам: она довольная, он измочаленный, но с солидным гонораром. Живущим и ищущим смысл положена неотвратимость. В мастерски закрученном сюжете Ивашкявичюса и в горьком, по-европейски стильном спектакле Серебренникова есть цельность, и расплата за нее – трагический финал. Бьется в сексуальном молохе раскрепощенная мать семейства, работает конвейер любви, в углу растет ворох сброшенной одежды, взбешенный Ларс идет мстить конкурентке-Аннике. А на другом берегу плачет маленький Юрис, торопя отца убить опасного зверя, и отец палит в сторону темного залива, расстреливая страхи сына. Этот вихрь, этот молох латвийские актеры играют с изумительным бесстрашием.
Как ни странно, самые главные слова в «Ближнем городе» произносит та самая сексуально озабоченная особистка, что опутала сетями сексуального рабства немало людей (а может – «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»). Именно ей и распутывать гибель Анники, шальной выстрел Иво – глумливый хохот судьбы. «В темноту нельзя стрелять, – поучает она подавленного вдовца Иво (он в своем безумии разговаривает с мертвой Аникой, как с живой). – Темноту надо освещать». Каким пророчеством звучат они сегодня со сцены, каким предчувствием долгого, невыносимо трудного, но необходимого пути. Сколько сил понадобится, чтобы осветить темноту, которую так и тянет расстрелять, осветив хоть на миг вспышками. Сколько понадобится света!
И только маленький двухметровый мальчик, который так никогда и не повзрослеет, сворачивается калачиком и все крутится, пытаясь успокоиться, – так укачивают себя в кроватках ничего не понимающие, но все чувствующие детдомовцы.