Judith Schlosser (Эдинбургский фестиваль / www.eif.co.uk)
Настоящий критик, если он хочет посмотреть спектакль, умеет проползать под заградительными решетками, открывать запертые двери, смотреть спектакль из-за кулис, с колосников, из будки радиста или осветителя, сидя на ступеньках, вися на перилах — предоставляю читателю самому дополнить список.
Эти профессиональные навыки очень пригодились мне в Авиньоне. Дело в том, что мне не дали билет на Марталера. Даже больше скажу: билетов на Марталера не дали почти никому из наших соотечественников. Купить их можно было только очень заранее, но столь предусмотрительной я не была.
Решив рискнуть, я беспечно села в фестивальный автобус вместе с Мариной Давыдовой и Алексеем Паперным (у этих счастливцев билеты были!). Через полчаса нас привезли в чисто поле, в пригород под названием Ваден — в нем стоял средних размеров авангардный Дом Культуры села Ваден (Salle de Vadene). Собственно, никакого села вокруг не было. Была развилка дорог с редкими машинами. Лесостепь, кустарники и громко квакающие лягушки. «Вот она, политика децентрализации», — думала я, смутно соображая, как добираться домой в случае неуспеха.
Народ из фестивальных автобусов ринулся к сияющему во тьме ДК, как мотыльки на огонь. По освещенной степи ходили люди с табличками «куплю билет на Марталера». Толпа у кассы была не по-европейски оголтелая: мюзикл, а точнее «лингвистическая лаборатория» (так Кристоф Марталер определяет жанр своего спектакля) «My fair lady» шел последний день.
Билета мне, конечно, не досталось. Холл стремительно пустел, последние счастливцы торопились в зал. Размахивая пресс-картой, я почти уговорила администратора пустить меня «а ля компромис», но тут к нам подлетели еще трое: итальянский критик, сербский критик и рыжая дама — организатор фестиваля в Бразилии. Администратор сказал примерно ту же фразу, которую Полина Андреевна приписывала доктору Дорну: мол, взять всех к себе — невозможно. И посоветовал нам пойти на улицу — послушать лягушек.
«Вот они, лягушатники!» — недобро думала я, вполуха слушая бразильянку, которая рассказывала мне, как хочет пригласить в Рио спектакли «Лев ДодинА и ТолЯ ВасильЕфф», и одновременно осматривая все служебные двери. Две были заперты. Третья, похоже, вела за кулисы. Администратор ушел, иностранные критикессы беседовали за жизнь.
…Быстро открываю третью дверь. Вхожу внутрь, пригибаюсь, словно под выстрелами. Все театры мира устроены одинаково: туалеты, курилка, зеркало перед выходом на сцену. Слышу трансляцию спектакля. Иду на звук. Вижу распахнутые гримерки. Старушка-реквизиторша шипит мне что-то по-немецки. Нахожу щелочку в кулисах: вижу хохочущий зрительный зал. Выйти, что ли, развеселить их еще больше? Вдруг из боковой двери зала появляется чудовищного роста человек в концертном костюме (я и не знала, что в театре Базеля, силами которого и поставлен этот спектакль, есть двойник нашего Сергея Епишева, только на голову выше) — с абсолютно серым, мертвым лицом и черными глазами в кровавом ободке. Некоторое время он сверлит меня взглядом, потом возвращается в зал через ту же дверь. Выждав, следую за ним. Зрители даже не оборачиваются в мою сторону. Сажусь на ступеньки. О, Марталер, я пришла!
Профессор Хиггинс учит разновозрастных Элиз правильно говорить по-английски. Самая смешная, с каркающим голосом, все время срывает урок, пытаясь найти смысл в хрестоматийных фразах из учебника (вот так и сам Марталер вскрывает бессмыслицу многих ритуалов современного общества). Пьяный Хиггинс твердит «Rain in Spain goes mainly in the plane». Элиза напяливает желтую пилотку, превращается в стюардессу и раздает подносы с ланчем. На инвалидном кресле ввозят другую Элизу — старушку. Она дерется с Хиггинсом за еду.
Как всегда у Марталера, пародия разрастается до каких-то вселенских масштабов. Человечество тонет в потоке нелепостей. Тонет под прекрасную музыку (к музыке Фредерика Лоу, написавшего «Мою прекрасную леди», она, по большей части, отношения не имеет). Слева, за клавесином, сидит мой двухметровый знакомец. Его руки поросли черной шерстью. Его глаза абсолютно мертвы. Внезапно это порождение Фанкенштейна бросает клавиши, смотрит на меня и направляется в зал. Его огромные ноги останавливаются у моей ступеньки. Я прижимаюсь к пожилой даме, сидящей в кресле рядом со мой. Я ищу ее защиты, а она хохочет. Все, я пропала! Черный человек пришел за мной. Статуя Командора ожила, тянет ко мне волосатые ручищи и подмигивает мертвым глазом. Боги, боги мои, за что?.. А ведь я любила театр! Каюсь, каюсь, часто протыривалась без билета, бывала за кулисами, смела водить дружбу с творцами, но Донну Анну не соблазняла и Командора на ужин не звала! За что же так жестокооо?.. Зал стонет. Кроме нескольких соотечественников никто и не догадывается о подтексте происходящего — для них это очередной марталеровский гэг. Постояв у меня над душой, монстр ретируется…
Среди главных достоинств Кристофа Марталера есть фантастическая способность преобразовывать, подчинять и включать в свой спектакль любую реальность (помните, как гениально «сыграли» величественные стены древнего Папского Дворца в его едком «Папперлапаппе» — хите Авиньона —2010?). Теперь и я стала частицей его спектакля. А если кто завидует, то попробуйте в следующий раз оказаться на моем месте. В Авиньоне. Без билета. На ступеньках Salle de Vadene. Ровно в шаге от ожившего Командора.