В ноябре цюрихская опера давала Sale, «Распродажу», проект Кристофа Марталера на музыку Георга Фридриха Генделя. Я заранее придумал начать текст с того, что витрины Швейцарии, уже за месяц до Рождества разукрашенные гирляндами, золотой фольгой и красными бантами, сложились в визуальное предисловие к консюмеристской оргии, готовящейся разыграться на сцене. Но нет, задумка не сработала: реальные универмаги – матерые соблазнители, манящие покупками, приключениями и призрачным счастьем. А цокольный этаж гигантского мегамаркета, построенный Анной Фиброк, уныл, как осенняя пора, здешние ценники с суперскидками никого не радуют, и сложенные в тележки товары, на охоту за которыми в отведенный час отправится толпа покупателей, наводят грусть – хлам, свидетельство тщеты всего сущего, да и только.
Собственно, история, придуманная Марталером – это гибель богов на новый, комически сниженный лад: цепочка героев – династия банкротов, навещающих свой некогда роскошный дом торговли в последний раз, накануне последней инвентаризации и финальной/фатальной распродажи. Я, когда смотрел, вспоминал парижский La Samaritaine, призрак которого Лео Каракс воскресил в «Святых моторах»; вряд ли Марталер вступал в осознанный диалог с французским кинорежиссером, но идеи носятся в воздухе, и метафора Каракса, назвавшего легендарный универмаг «Титаником», старым миром, севшим на мель на берегу Сены», допустима и для «Титаника» на берегу Цюрихзее.
В минуты нашествия варваров-покупателей члены фамилии замирают как манекены, в финале буквально заканчивают жизнь за праздничным столом с шампанским – это домашний апокалипсис, конец утопии. «Теперь уже никто не сомневался, что это Красная смерть. Она прокралась, как тать в ночи. Один за другим падали бражники в забрызганных кровью пиршественных залах и умирали в тех самых позах, в каких настигла их смерть. И с последним из них угасла жизнь эбеновых часов, потухло пламя в жаровнях, и над всем безраздельно воцарились Мрак, Гибель и Красная смерть», — кроме музыки Генделя важную часть партитуры занимает текст Эдгара Аллана По.
Мозаика гэгов, рождающихся из чудаковатых человеческих проявлений, социальная сатира (минимальная, впрочем, в отличие от сентябрьской премьеры Марталера в Берлине – «Веры, любви, надежды» Эдёна фон Хорвата), бастеркитоновский абсурд с каменным лицом. Плюс, конечно, ключевой, действующий на протяжении всех двух часов действия контраст – мятого белья с барочным пафосом Генделя и причудливым макабром По; такое, действительно, надо видеть и слышать. Надо бы сказать про певцов и оркестр, ведомый Лорансом Каммингсом, – они великолепны и совершенно виртуозно совмещают меланхолию с торжественностью.
Но буду честен – я забыл о Sale уже на следующий день, и если бы не обещание вступить, наконец, в блог на сайте «Театра.», вряд ли вспомнил бы – в отличие от, опять же, «Веры, любви, надежды» с её клонированными, обретшими зеркальных двойников героями, жуткой пустой оркестровой ямой, издававшей одинокие и печальные звуки, и безысходной клоунадой, лишь обострявшей чувства (да, там еще Себастиан, помощник руководителя «Фольксбюне» Касторфа, провёл нас на сцену, и я потрогал все декорации Анны Фиброк, такие достоверные из зала и бутафорские изнутри).
Sale же невольно вступил в конкуренцию с природой. Я тут недавно фраппировал некоторых театральных знакомых тем, что только чебуреки и пиво из древнейшей забегаловки на Китай-городе помогли пережить негативные последствия одного очень длинного и амбициозного театрального представления. Спектакль Марталера, конечно, не требовал чебуречной терапии – он прекрасен, спору нет. Но на следующий день я от нечего делать поехал в Лозанну, оказавшуюся прямо-таки городом мечты (с чертами всех любимых городов, от Локарно и Копенгагена до Воронежа и Одессы). Так вот, когда полтора часа сидишь и просто пялишься на волны Женевского озера, рискуя получить кислородное отравление и стать добычей бесцеремонных чаек, вся, скажу так, проблематика марталеровской комической трагедии кажется какой-то неуместной. Какая красная смерть, когда такие волны?
