Пока верстался рецензионный номер Театра, Дмитрий Волкострелов выпустил новый спектакль по пьесе Павла Пряжко. Он называется «Поле». И было бы странно его не заметить.
Зазывая меня на премьерные показы в Петербург, коллега Дмитрий Ренанский (как говорится в деловой журналистике, «близкий к источнику») возбужденно восклицал: «Это большой спектакль! С декорациями!» Ну, то есть как восклицал — ставил в чате фейсбука смайлики и картинки с лисичками, как он любит. Несмотря на лисичек, я не мог представить спектакль Волкострелова с декорациями.
Конечно, я поехал. Декорации были.
Ну, то есть как декорации — несколько школьных досок, разложенных на подиуме-сцене, по обе стороны которой расположились зрительские ряды. Мест в театральном зале центра современного искусства «Эрарта» — не меньше сотни. Для минималиста Волкострелова спектакль и впрямь большой. И это, мне кажется, важная новость. «Поле», можно сказать, зрительский спектакль — со всеми поправками на фирменные приемы Дмитрия Волкострелова и театра post. В их координатах — да, большой и зрительский.
Декларация театра post помещается уже в названии, не ради дизайна написанного с маленькой буквы. Во-первых, тут содержится ироническое отношение к тезису «всё уже было», который любят предъявлять Волкострелову знатоки (в отличие от консерваторов, которые просто выбегают из зала с криком: «Это не театр!»). Да, было, говорит Волкострелов, ну так мы и констатируем это состояние «пост»: «постдрама», «поставангард», «постконцептуализм» и что там у вас было еще. И на новаторство не претендуем: мы с маленькой буквы и занимаемся микродвижениями. А насколько эти микродвижения влияют на макромир, на большой, в нашем случае, театр, загадывать не будем.
Вот и «Поле» — макроспектакль по меркам микротеатра. Герои его — белорусские комбайнеры, они же элементарные частицы. Поле у них, с одной стороны, такое, с которого собирают урожай, а с другой — квантовое. И подчиняется соответствующим законам. В программке есть и посвящение современной физике, и разъяснения некоторых ее терминов: фрактал, квантовая запутанность, точка бифуркации, странный аттрактор и т. п. А еще там есть ремарки, без которых зрителю почти не понять, где произносятся диалоги персонажей и что в этот момент происходит.
Например: «7. Игорь ведет комбайн. Золотая цепочка сверкает на его красной загорелой шее». Актер Иван Николаев в белой рубахе поднимается с одной школьной доски, переходит на другую, встает в позу, вынимает из ворота рубахи золотую цепочку, чтобы была получше видна. Некоторое время стоит в пятне света.
Номера сцен выпадают на генераторе случайных чисел в планшете, который держит сидящий в углу сцены мальчик лет десяти. Это тоже из серии «уже было» — такие фокусы любил композитор Джон Кейдж, один из главных культурных героев Дмитрия Волкострелова (который уже поставил кейджевские «Лекцию о ничто» и «Лекцию о нечто»). Мальчик называет номер сцены, актеры ее показывают. Сцены, разумеется, могут повторяться. Актеры не знают, какую сцену им предстоит играть. Это создает не только неопределенность, но и напряжение, тонус — идущий в размеренном ритме спектакль заряжен энергией готовности актеров исполнить любой эпизод в режиме «старт / стоп». Свет в зрительном зале не выключен, чтобы публика могла читать ремарки. Так мы спускаемся на театральный микроуровень: спектакль оказывается разъят на элементы, сложить которые каждый зритель должен сам. А статус персонажей оказывается двойственным. Мы можем сопоставлять их действия с описанием этих действий. Но можем и не сопоставлять. Современное искусство и квантовая физика схожи в том числе тем, что и там и тут наблюдатель влияет на объект наблюдения.
Итак, комбайнеры и доярки — элементарные частицы. Их действия, мысли, желания просты. Зарядить телефон. Цепочку золотую купить. Музычку послушать. Марина влюблена в Игоря. Алина изменяет Сергею. Все это непостижимо. И завораживает, как описание терминов квантовой физики. Бытовая речь словно бы вынута из быта и помещена в космос, в вакуум, в пустоту. Персонажи рассматриваются в совокупности, как динамическая система. Поле — не только место, где они работают. Поле — они сами.
Ключевая ремарка обманчиво напоминающей соцарт пьесы Павла Пряжко — номер 22: «Марина стоит и не знает глобально, что ей делать дальше». Ее пишут мелом на доске. После нее спектакль меняется. Выключается генератор случайных чисел. В зале гаснет свет. А герои обнаруживают, что убирают не свое поле, а европейское. И вообще не понимают, где теперь север, запад, юг и восток. Но решают продолжать работать, потому что они потомственные комбайнеры.
Потом света становится все меньше на сцене. Поставленные вертикально доски огораживают подсвеченные участки площадки. Это костры. Сидящие около них люди кутаются в шкуры. Никаких шкур на сцене, конечно, нет, а ремарки из программки в темноте уже не разберешь, но все равно понятно, что вот шкуры, а вот костры. Архаика. Валгалла. Герои расходятся парами и исчезают, когда найдут свой костер. Мне хочется избежать слова «метафора». Не толковать, не расшифровывать. Не громоздить теории. А просто указать на внезапную чувственность и печаль этого образа. В неопределенности всегда есть место печали.
Ремарка номер 22 относится, конечно же, не только к Марине. «Поле» приводит современный театр (важно уточнить: не только российский) в новую точку неопределенности.
Или, если угодно, меланхолии. Состояния post, в котором задаются странные и важные вопросы. Снятся ли андроидам электрические овцы? Занимаются ли сексом элементарные частицы? Если да, то они тоже грустят после этого.
PS. В этом тексте (не считая названия, считая пробелы) 5 555 знаков. Так получилось случайно.