Наталья Ворожбит вполне может быть названа русским драматургом. Она пишет по-русски, а в ряду представителей отечественной «новой драмы» неизменно встречается и ее имя. Но Наталья Ворожбит живет в Киеве и считает себя украинским драматургом. Как многие пишущие люди, она пытается освоить новый жанр — пост. «Пост должен быть коротким и желательно смешным, — говорит Ворожбит и тут же добавляет: — Ну, как получится».
В первый раз
В первый раз я попала в театр в 18 лет. Я просто собралась поступать в Театральный институт им. Карпенко-Карого на театроведение. Но не была ни разу в театре. В школе в театр нас не водили, а родители водили на концерты польских инструментальных ансамблей во Дворец спорта. После успешного собеседования я решила, что нужно сходить посмотреть, какой он — театр. Купила много билетов в два главных театра Киева — один русской, другой украинской драмы — и стала ходить на все спектакли подряд, потому что в моем кругу не было ни одного человека, который мог бы мне что-то посоветовать. Брала билеты в первый ряд. Сидела в полупустых майских залах и вдыхала пыль кулис. Все спектакли мне нравились. Сомнений, что я попала в храм искусства, у меня тогда не было. Однажды я увидела стрелку на колготах народной артистки. Меня взволновала такая ее человечность. Больше всего на свете я мечтала попасть за кулисы.
Мечты сбываются: за кулисы я попала на третьем курсе Литературного института — и сразу на сцену МХАТа им. Чехова. Около месяца проработала там реквизитором. Закулисье пахло чаем с бергамотом, потому что во МХАТе был магазин чая. По театру ходил живой Олег Ефремов. Когда я говорю об этом, люди в уме подсчитывают мой возраст.
На театроведа, не помню почему, в Киеве я поступать не стала, поступила на драматурга в Москве. Вышло как и с театроведением — сначала стала писать пьесы, потом уже начала читать чужие. Многие скажут «оно и видно».
Первый в жизни катарсис я испытала на спектакле Романа Виктюка «Служанки», который приехал с гастролями в Киев в Октябрьский дворец. Мужчины в красивых платьях под красивую громкую музыку красиво играли мускулами. Я чуть с ума не сошла, так это было волшебно. Мурашки по коже, я не сдерживала слез. Больше никогда ничего подобного. Теперь я понимаю: настоящий театр — это такой театр, который для людей без театрального вкуса, для невинных. Все остальное — от лукавого.
Первая постановка моей пьесы случилась в Молодом театре, что на улице Прорезной. Мне было 19 лет. И я не смогла оценить подарок — слишком быстро и естественно это произошло. Спектакль шел долго, и его любила публика. Пьеса была страшно подражательная, про квартирный вопрос, у меня даже не осталось ее экземпляра.
С исполнительницей главной роли этой зимой мы истоптали Майдан. А про молодого режиссера спектакля много-много лет не было ничего слышно. Этой зимой я увидела его по телевизору в компании «народного мэра» Донецкой народной республики. Того самого, что держит полный подвал пленных.
Зрители
В украинском театре аплодируют стоя. На любом спектакле. В конце встают и аплодируют. Это ужасно раздражает. Неудобно сидеть, когда все стоят. А я не привыкла вставать на плохих спектаклях. Но невольно встаешь, чтобы не выделяться. Да и артисты смотрят на тебя со сцены с недоумением, если сидишь. И поэтому я встаю вместе со всеми. Потом такое нехорошее чувство — ну как будто ты подписал какое-то письмо, с которым ты не согласен или которое стыдно подписывать. Но как-то на моем спектакле тоже встал весь зал. И это было совсем другое чувство. Я уверена, что им действительно понравилось. И мне страшно понравилось, что они встали. Я смотрела со сцены и искала тех, кто не встал. К счастью, таких почти не было.
Мои подруги водят мужей в театр, когда те в чем-то перед ними провинились. Разрешают брать с собой коньяк, чтобы те не сбегали в буфет под вымышленными предлогами.
Как-то во время спектакля Вова уронил бутылку на пол. Она упала и покатилась под рядами в момент наивысшего напряжения и тишины. Потом передавалась обратно по рядам сочувствующими зрителями. А однажды Катин муж случайно перевернул пластиковый стаканчик с коньяком во время спектакля «Бабье лето» (лирическая комедия в двух частях). Возник характерный запах. Но, к счастью, у Кати был букет ландышей. Чтобы Катя его не ругала за запах разлитого коньяка, он стал очень быстро вытирать пол букетом. А чтобы Катя не ругала за испорченный букет, он ушел до конца «Бабьего лета» мыть его в туалет.
Мы с Юлей иногда ходим в оперный театр. Мы надеваем вечерние платья и строим высокие прически. У нее выше получается — у нее волос больше. Достаем жемчуга и брошки. У нее есть веер и бинокль. В двух антрактах мы пьем шампанское в буфете. Вдыхаем запах кулис и слушаем хорошие оперы в плохом исполнении. В зале очень много старушек. Когда я стану старушкой, я хочу приходить сюда точно так же. И мне все равно, какой там ужас будет твориться на сцене. Ведь театр — это не только тот ужас, который творится на сцене.
«Новая драма»
Два молодых хороших режиссера поссорились на почве «новой драмы». Каждый из них совершенно справедливо считает себя единственным ее украинским представителем. Когда один начал делать читки пьес — другой его обвинил в том, что тот украл у него идею читок. Один из них отфрендил меня за то, что я поддержала другого. Один из них сейчас в плену у сепаратистов в Славянске. Другой — в Европе, учит иностранный язык.
В своем первом интервью я сказала, что зрителю нужно делать больно. В последнее время я все чаще даю интервью, и в каждом из них у меня обязательно спрашивают: в одном из интервью вы сказали, что зрителю нужно делать больно, — что это значит и почему вы так думаете? Каждый раз я отвечаю на этот вопрос и меня не покидает ощущение, что я даю одно и то же интервью.
Несколько лет назад одного молодого режиссера пригласили в черкасский театр сделать им «вербатим». Решили делать про город Черкассы. Собрали много интервью, смонтировали пьесу. Артисты, услышав текст, упали в обморок. А когда очнулись, стали ругать матом автора за использование мата в тексте. Один еще сказал мне «фашисты с нами не делали того, что делаете вы» (он тогда еще не знал, что скоро слово «фашист» станет модным). Потеряв часть мата в процессе борьбы против мата, спектакль все-таки выпустили, и он стал любимым спектаклем черкасчан. Актеры сами попросили вернуть выброшенный ими мат: им казалось неестественным говорить слово «черт» вместо слова «блядь». Они почувствовали разницу.
В 2008 году один режиссер решил поставить мою пьесу в театре в Коломые. Это была пьеса про Голодомор. Режиссер уехал в Коломыю вместе с киевским художником, они репетировали год, живя впроголодь на кухне у одного из актеров, вкладывали свои деньги в костюмы и не получили ни копейки гонорара. Через год, как раз перед премьерой, украинская власть изменилась на пророссийскую и завлит спектакля запретил выпуск спектакля. Разочарованные, режиссер и художник вернулись в Киев.
В главном театре страны умер худрук и ему на смену пришел другой худрук. Его стали есть, как ели во все времена новых худруков во всех театрах. Все театральное сообщество следило: кто кого. Многое зависело от первой постановки этого режиссера.
И ему пришла в голову самоубийственная идея: заказать современному драматургу пьесу и поставить ее на большой сцене этого театра. Надо сказать, что этот театр не славен постановками современных пьес и не очень им рад. При заключении договора со мной (этим драматургом оказалась я) им пришлось этот договор изобретать. И я написала эту пьесу. И режиссер поставил. И публика аплодирует стоя, как я люблю. Режиссер продолжает быть худруком этого театра. Теперь «новая драма» у нас в законе.
Четыре года подряд мы получали грант из фонда одного олигарха на проведение нашего фестиваля «Неделя актуальной пьесы». Фестиваль открыл новые имена, расширил горизонты, перезнакомил людей и создал живую молодую театральную среду. Майдан в этом году закрыл старые имена, и одно из них — имя этого олигарха. Мы решили не просить у него денег из идеологических соображений. А больше просить не у кого. Фестиваля, наверное, не будет.
Разное
Один маленький театр в Киеве много лет делает большое дело. Руководитель этого театра проводит ежегодно на минимальные средства самый большой в стране фестиваль — «ГогольFest». Этот театр родил две потрясающие музыкальные группы и много хороших спектаклей. Их любит зритель и ценят в других странах, как ни один другой наш театр. Но государство совсем не помогает этому театру, никак не поддерживает фестиваль. А театралы морщатся и говорят про них «тю, они ж непрофессионалы».
Однажды один известный московский режиссер приехал, чтобы договориться о постановке в одном из наших главных театров. Не в главном, но в одном из них. Завлит театра его попросила: «Михаил, пожалуйста, мы мечтаем поставить что-то из „новой драмы“, предложите какие-нибудь прекрасные пьесы». Михаил предложил пьесу украинского автора. Завлит сморщила нос и сказала «тю, это же наша».
Как-то группа молодых энтузиастов решила провести всеукраинский драматургический фестиваль. Он был первый, и он был, конечно, комом. К тому же без денег. Их коллеги из одного театрального центра разнесли их в пух и прах. Нет, им не говорили «тю». Коллеги из центра очень красиво умеют говорить и писать гадости. Но с тех пор группа повзрослевших энтузиастов тоже говорит и пишет гадости про коллег. Иногда кажется, что так всегда и будет. И ничего не изменится.