Кандидат технических наук и завсегдатай старой «Таганки» рассказал, как он попадал в легендарный театр, почему перестал туда ходить и отчего ни в одном нормальном обществе не было, нет и не будет ничего похожего на этот феномен.
Сейчас уже не вспомнить, как и почему я оказался там впервые. Это было в середине 70-х.Шел есенинский «Пугачев» с Хлопушей-Высоцким. Помню подсвеченный сзади, наклоненный к зрителям помост [художник спектакля Юрий Васильев. — «Театр.»], в конце помоста стояла плаха с топором. Высоцкий бросался сверху вниз, к залу, и падал на эти цепи — они врезались в голый торс… Ничего подобного я до этого никогда не видел. Подавляющему большинству сидящих в зале было ясно, что Хлопуша — это сам Высоцкий и есть. Поэтому сочувствие в зале возникало не к есенинскому герою, а к Высоцкому. С тех пор я стал ходить на «Таганку». Ее слава складывалась из двух составляющих. Собственно театр, со всеми скандалами, которые непрерывно его жизнь сопровождали. И Высоцкий, имя которого стояло особо. Уже в 70-е оно значило гораздо больше, чем имя самого театра. Высоцкий воспринимался отдельным островом — не как актер «Таганки», а как автор и певец. Для провинциалов попасть на «Таганку» означало попасть в театр, где работает (или работал) Высоцкий. Что же до самих спектаклей, они, конечно, производили ошеломляющее впечатление — и сценография Давида Боровского, и все эти, как теперь сказали бы, «фишки» вроде накалывания входных билетов на красноармейский штык [с этого начинались «Десять дней, которые потрясли мир», оформленные А. Тарасовым. — «Театр.»]. А актеры!.. Зинаида Славина, Семен Фарада, Алла Демидова — их даже рядом трудно представить. Тем не менее, для каждого находилась своя ниша. В Малом театре того времени тоже наблюдалось созвездие фантастических имен. Но у них не было тех возможностей, которые предоставлял своим актерам Любимов, — он давал им шанс высказаться о сегодняшнем дне. Даже те спектакли, которые быстро уходили из репертуара, оставляли ощущение удивительной искренности. Нельзя сказать, что в их основе всегда лежала какая-то гениальная литература. Скажем, «Добрый человек из Сезуана» Брехта — безусловно хорошая драматургия. Но сделать такую вещь визитной карточкой театра, который позиционировался как театр про «сегодня, здесь и сейчас», надо было суметь. И Любимов сумел! Все ведь понимали, что такое Сезуан…
Попадание на «Таганку» всегда было приключением. Существовали разные способы: проще всего было найти спекулянтов, которые там все время толклись. Но, во-первых, это считалось не очень приличным среди подлинных театралов, которые предпочитали стоять ночами, сменяя друг друга. Во-вторых, это было дорого: помню, меня оторопь брала от цен — они были кратны номинальной стоимости: 3-4-5 номиналов в зависимости от спектакля. Мы кооперировались — кто-то отстаивал часть ночи, кто-то сменял его под утро. Составлялись списки, ты приходил и говорил: я стою за себя и за того парня, который был до меня. Продажа начиналась в условленное время, а минут через 15 могла вдруг закончиться — в кассу поступало мало билетов, причем каждый раз разное количество. Так что запросто можно было уйти ни с чем. Но никто не скандалил — это воспринималось как часть приключения. В 80-е у меня стало чуть больше денег, я смог обращаться к спекулянтам, иногда они даже звонили сами. Особо хороших билетов у них не было — вернее, они уходили в другие руки. Билеты на бельэтаж тоже пробивали ощутимую брешь в бюджете, но я не жалел об этом: «Таганка» была одним из самых изысканных московских удовольствий. Был и еще один способ попасть в этот театр. Я работал в Институте азотной промышленности, а он находился в том же Ждановском районе Москвы, что и «Таганка». Поэтому иногда я получал билеты через райком комсомола — как активист. В силу тех же обстоятельств в июле1980-гоя оказался в составе комсомольского оперативного отряда (это разновидность народной дружины), который был задействован в охране порядка на Олимпиаде. После смерти Высоцкого нас отправили дежурить около Театра на Таганке. Так я стал свидетелем его похорон… Сейчас может показаться странным, что комсомольскому активисту давали билеты в театр, который вышестоящие начальники именовали антисоветским. Но на самом деле это вполне вписывалось в рамки того двоемыслия, которое было характерно для советской власти. Начальникам Ждановского района, куда входила комсомольская и партийная организация «Таганки», театр, с одной стороны, конечно, доставлял головную боль. С другой, они тайно гордились, что он находится в их ведении: с его помощью они попали на передний край идеологической борьбы с очередным выдуманным противником. По всем законам советского существования было бы просто глупо, если бы они не пользовались теми привилегиями, которые из этого следовали… Иными словами, «Таганка» была потрясающим феноменом советского времени, когда некий отдельно взятый островок в жизни искусства столько значил для всей страны. Этого никогда не было и не будет ни в одном нормальном обществе, но в советской стране — было. Был Театр на Таганке. Был журнал «Новый мир». Была «Литературка». Некие острова свободомыслия, к которым тянулась интеллигенция. Она искала и находила в них те смыслы, которых в них, может, даже и не было заложено.
Когда я стал терять интерес к «Таганке»?.. Думаю, году в 94-м.Это не было связано с упадком самого театра, хотя отъезд и возвращение Любимова, а потом склоки с Губенко, в которых трудно было разобраться, многих заставили к театру охладеть. Но настоящая причина была в другом: открылись некие возможности, показавшиеся даже более интересными, чем хождение в театр. Люди, у которых прежде было достаточно свободного времени, чтобы думать, читать, стоять в очередях за билетами (не говорю про жуликов и олигархов, театр — удовольствие для среднего класса), двинулись зарабатывать и тратить. И я оказался в их числе. Головы переключились: появилась возможность действовать, а не рассуждать об устройстве мироздания. Та энергия, что прежде шла на внутреннюю работу, пусть даже на посиделки на кухнях, стала расходоваться на попытки самореализации. Думаю, в этот момент все и стало рушиться — все названные острова начали тонуть одновременно: мы перестали читать «Новый мир» и «Литературку», перестали ходить на «Таганку». Я хорошо осознаю, что это была потеря. Но это неизбежная плата среднего класса за свою свободу.