Фото Татьяны Кучариной и Маргариты Ваняшовой
В Театре имени Федора Волкова вышел спектакль Глеба Черепанова по мотивам оперы Джона Гея и Иоганна Кристофа Пепуша. Корреспондент Театра. — из Ярославля.
Без «Призрака оперы» Уэббера и постановочных приемов Хэла Принса ярославская «Опера нищих» не обошлась: формат «шоу в шоу», маски и полумаски, человек, запертый в клетке, колдовское озеро (ставшее в спектакле пародийным «Озером Надежды»), утрированные голоса, кукольные мотивы, стропила, на которых подвешен герой (в «Опере нищих» он нисходит с небес и возносится к ним), и даже падение стены (декорации) в первом акте.
Сценограф Тимофей Рябушинский воздвигает в центре сцены нечто вроде готического приюта. Внезапно передняя стена рушится. Десятки каменных плит со всей тяжестью летят в первый ряд — зрители в ужасе вжимаются в кресла. Это розыгрыш — блоки картонные и летят в оркестровую яму, но это и метафора. Время разбрасывать камни, — говорит театр, — но и время собирать. Собирайте кубики смыслов, соединяйте распавшуюся связь времен!
Многие находки режиссера интересны, но чем внимательней рассматриваешь эту «Оперу нищих», тем больше думаешь о переизбыточности зрелища. — А зачем вам смыслы? — как бы говорят со сцены. Наслаждайтесь визуализацией, музыкой, сольными партиями и хоровыми сценами, световыми эффектами, наконец, игрой первых «сюжетов» Волковской сцены!
Вкрадчивой походкой, с сознанием собственного величия выходит на сцену крестный отец мафии или синдиката мистер Пичем — Владимир Майзингер. У него имидж респектабельного адвоката, хотя на деле он адвокат дьявола. Люди в черном — его окружение и его страсть, и сам он — Черный Человек из фильмов ужасов. Его рабы — в серых бесформенных балахонах, с лицами, закрытыми масками. Майзингер виртуозно владеет десятками интонаций, внезапными речевыми контрастами. Диалог со своими подручными его Пичем начинает с бархатного интонирования, с заботливой нежности, которую сменяют лагерно-тюремные словечки и жестокость. Но он же — заботливый и любящий отец, дающий Полли рецепты избавления от муженька, дабы остаться богатой вдовой.
Весь первый акт можно назвать вполне удавшейся историей о семейке Пичемов, где мать, отец и дочь — в равной степени циничны, насмешливы, их парадоксальная «школа воспитания» — настоящая школа злословия. Одно из самых ярких явлений — миссис Пичем — Анастасия Светлова, харизматичная в своей порочности, одержимая в своих фантазиях и фантазмах. Все семейное трио — вместе с Полли — Дарьей Таран — живой нерв спектакля, вопреки марионеточному или монструзоному облику. Способ существования актеров — гротеск, пародия, сарказм, кукольность, буфф, балетные антраша, вокальные выходы.
Среди изящных, гибких, умных работ спектакля — Филч исполнении Кирилла Искратова: лицедей, маг, злодей, изобретающий человека — идеальную куклу. Он сам идеальная кукла, живые души гибнут, когда он овладевает ими.
Внезапно действие прерывается, актеры выходят на прямое общение со зрителями: монстры становятся актерами, самими собой в привычной репетиционной обстановке. Пьют чай, подкалывают друг друга, торопятся на выход. Зрителей по-свойски вводят в рабочее пространство театра. Анастасия Светлова, став самой собой, признается, что у нее премьера и что она приготовила сюрприз для зрителей. Во втором акте зрителей ждет несколько сюрпризов. Один из них — знаменитая сцена сцена из «Ревизора» с маменькой и дочкой. Обе актрисы — Анастасия Светлова (Анна Андреевна) и Дарья Таран (Марья Антоновна) получают возможность блеснуть в гоголевском эпизоде. В «Опере нищих» Джона Гея Макхит волочится и за Полли, и за Люси. У Гоголя маменька блистательно бранится с дочкой, пытаясь отвоевать желанного любовника. Обе актрисы играют «за себя и за того парня» — Макхиту в пространстве риторики и декламации Хлестаковым стать весьма проблематично.
Человек без свойств
В развитие сюжета «Оперы нищих» неожиданно вторгаются фантазии на темы фильма «Аватар». Речь идет о визите Синего Пришельца на Землю после Апокалипсиса (с обликом, как будто вполне человеческим, но без треугольных ушей). Это Макхит (Руслан Халюзов). — Кто же он? — волнуется публика. — Бог или дьявол? — Ни тот, ни другой.
Макхита назначают предводителем одного из преступных кланов лондонского Сити. На фоне монстров в одеждах фантастических фриков возникает Синий статуарный человек в нелепом костюме «эпохи Москвошвея». С жестами вождя, рукой, вытянутой вперед. Человек-памятник. Свалившийся с неба как Воспомииание о прошлом и, возможно, о будущем. В замысле режиссера прочитывается стремление понять истоки оболваненного сознания людей, обожествления Пустоты.
Свита играет короля, но король здесь — просто выкрашенный синей краской парень. Неясно, за какие заслуги его обожествляют. Он не герой, хотя его всеми силами пытаются выдать за героя. Человек без свойств. Без характера, интересов, желаний. Он не Воланд, не Хлестаков, не Мефистофель, а только симулякр. Руслан Халюзов с энтузиазмом выполняет все задания режиссера. Но усилия актера разбиваются о заданный режиссером формат и рисунок роли.
Соблазн масскульта
Чем же занять Синего Пришельца? Если не действием, то песней или словом. Макхит оказывается слушателем и исполнителем современных эстрадных хитов.
— Ну, что, пострадаем? — задорно приглашает зрительный зал куколка Полли Пичем (Дарья Таран). И публика начинает «страдать». И в самом деле, до слез жаль «эту линию колен целовать в последний раз». Пародийные саркастические композиции хореографа Ирины Ляховской («Озеро Надежды», «Ветер с моря дул», «Рюмка водки на столе») с их абсурдными текстами поставлены ярко и изобретательно. Анастасия Светлова и Яна Иващенко («Озеро надежды»), Дарья Таран («Ветер с моря дул») филигранно существуют в гротескном пародийном пространстве. И обладают редким свойством быть внеположными своим героиням, балансируя на грани осмеяния vulgar-art и игровой иронической способности вернуть зрителя в реальность. Нищеброды — те, кто производит и продает нищее слово. Но нищей оказывается и публика, которая «тащится» и блаженствует от восторга, не понимая, что перед ней намеренно профанация, которую часть зрителей принимает за святое искусство. Название «Опера нищих» обращено к нашей общей нищете.
Легко быть дьяволом
Помните, как Цинциннат из романа Набокова «Приглашение на казнь» «занимался изготовлением мягких кукол — тут был и маленький волосатый Пушкин в бекеше, и похожий на крысу Гоголь в цветистом жилете, и старичок Толстой, в зипуне, и множество других…» .
В «Опере нищих» мы узнаем рассыпанные щедрой рукой режиссера и вложенные в уста Макхита цитаты из Пушкина («Мне скучно, бес…», «Есть упоение в бою…»), Лермонтова («И на челе его высоком не отразилось ничего…»), Гоголя (сцена Хлестакова с маменькой и дочкой), Блока («Ночь. Улица. Фонарь. Аптека»), «Дневник Сатаны» Леонида Андреева, Пастернака («Но продуман распорядок действий, И неотвратим конец пути…»), фрагмент поэмы «Зофья» Бродского («Не будет вам поллюции во сны, не будет вам ни лета, ни весны…»). Добавьте Михаила Булгакова с Воландом, сценой на Патриарших, нехорошей квартирой и Аннушкой, уже разлившей масло. А в финале — обширный монолог Великого Инквизитора из «поэмки» Ивана Карамазова. И, подобно Акакию Акакиевичу Башмачкину, мы уже не понимаем, где находимся — на середине строки, или — на середине улицы.
Булгаковский Воланд — не сатана, как многие до сего времени ошибочно считают, а художественное alter ego автора. Мог ли Воланд беседовать на Патриарших не с умным Берлиозом и комическим Бездомным, а с потерявшими человеческий облик «алкачами», вовсе не вяжущими лыка?! От имени кого Макхит читает трагические строки из «Гамлета» Пастернака — «Я один. Все тонет в фарисействе…»? По какому праву Синий Пришелец возлагает на себя статус Верховного Судии? Произведения, цитируемые героем, предполагают прорыв в мощное авторское пространство. Но, увы! «Все смешалось в общем танце, И летят во все концы Гамадрилы и британцы, Ведьмы, блохи, мертвецы…» Пушкин — Блок — Пастернак, эстрада и попса — все смешалось. «И на челе его высоком не отразилось ни-че-го….». Но если герою английской пьесы XVIII века присваивается совершенно не присущий ему статус (с огромным корпусом русских метафизических, мистических и философских текстов), то мы вправе ожидать от него не одномерности, а совершенно иного масштаба и уровня. Увы, Макхит в этом спектакле — не русский Демон, не Воланд, и не ницшевский Заратустра. Он только имитатор.
В финале он возносится в подкупольную часть готического храма. Бесконечной длины плащ — с земли до небес. И золотой нимб над головой.
Играть образами Бога и Дьявола можно бесконечно, однако хорошо бы помнить вопрос Иисуса, обращенный к апостолу Петру.
— Quo vadis ?
Режиссер победоносно и снисходительно поглядывает на зрителей.
Сам черт ему не брат. Может, и не брат, но уж точно родственник.