«Прежде чем пропоет петух», Каунасский государственный драматический театр, реж. Е. Шифферс, 1973
Ваше определение театра?
ЕШ: Мне представляется, что какой-либо точной и здравой концепции театра (я предполагаю, что как участники беседы мы одинаково понимаем термин «театр») в том виде, в каком мы с ней имеем дело в странах индуизма, в европейской культуре не существует. С трактатами о театре, его задачах и смысле существования я столкнулся (во всяком случае, в доступных мне текстах) исключительно в литературе индуистских психологов, которые были одновременно и аскетами. И я хотел бы, чтобы мое определение театра как такового, с учетом возможных модификаций, в определенном смысле приближалось к пониманию театра, заключенному в данных трактатах. В общем и целом я хотел бы, чтобы для меня, как и для восточных людей в старину, театр был видом «тотальной медитации». Йог, стремясь к достижению совершенства с помощью физических упражнений, добивался его в строго определенных условиях и с помощью специфической жестикуляции. Он получал от своего духовного руководителя «объект для медитации». Этим объектом мог быть какой-либо священный стих, им могла быть какая-либо картина, на которой линии, краски и фигуры складывались таким образом, что становились стимулом определенных духовных процессов. Поза созерцания, закрытые глаза, особый способ дыхания при одновременной внутренней сосредоточенности — все это было спектаклем, который давался публично и был рассчитан на людей, еще не порвавших с сакрально-социальным этапом жизни, не ставших еще анахоретами, для которых цель жизни лежит единственно в медитации. Театральное представление при этом могло быть осуществлено с помощью актеров или кукол, или теней в театре кукол… Но самым существенным было то, что к такому представлению готовились… Готовились как исполнители, так и зрители. Представление могло длиться несколько дней и ночей, катарсис переживали как актеры, так и зрители. Мне кажется, что некоторые современные экзистенциалистские зрелища (термин «экзистенциалистские» я использую в условном смысле, сознавая, что существуют различия между «феноменологом» Гуссерлем и его учеником Хайдеггером, учение которого, в свою очередь, нельзя отождествлять с концепциями Ясперса или Сартра) могут стать исходным пунктом для разработки формулы европейского театра, в котором спектакль будет специфическим видом антропологической медитации…
Итак, вы сторонник театра, в котором зритель является соавтором спектакля?
ЕШ: Зритель должен сосредоточиться на феномене спектакля, должен включиться в анализ переживаний актеров. Актеры же, со своей стороны, воплощаясь в героев, действующих в тех или иных ситуациях, тех или иных «предлагаемых обстоятельствах» (если воспользоваться терминологией Станиславского), делают то же самое. Иными словами, театр для меня — это особый род медитации. Это медитация, которая должна заставить зрителя сосредоточиться и вместе с исполнителями размышлять над данной ситуацией. Если зритель не готов к такого рода медитации, то актеры и режиссер должны склонить его к этому в рамках времени представления. Сейчас невозможно было бы перечислить все средства, с помощью которых этого можно достигнуть; эти средства — производное от совокупности психофизических возможностей членов актерского коллектива, наличного драматического материала, качеств конкретных зрителей, для которых играет та или иная театральная труппа.
В каком-либо из поставленных вами спектаклей вам удалось реализовать свою программу?
ЕШ: Полностью — ни в одном. Принципы, которых я придерживаюсь, в известной мере мне удалось воплотить в постановке, основанной на «Антигоне» Ануя. К сожалению, эти принципы не сыграли существенной роли ни для актеров, ни для зрителей, ни для организаторов театральной жизни. Некоторые свои концепции я реализовал также в фильме «Первороссияне», в первой части которого цвет и форма должны были склонить зрителя к медитации.
В связи с этим вопрос: какая из существующих в мире моделей театра вам наиболее близка?
ЕШ: Заграничных спектаклей я видел мало. Из тех коллективов, которые приезжали в Советский Союз, более всего заинтересовал меня японский театр. Театр ноо близок киноискусству. С эстетической точки зрения мне близок фильм Карла Дрейера «Страсти Жанны д’Арк».
А каково ваше мнение о работе таких режиссеров, как Олег Ефремов или Юрий Любимов?
ЕШ: Я лично очень благодарен Олегу Ефремову за то, что он предложил мне сотрудничать в «Современнике». К сожалению, принципы, которыми руководствуется этот коллектив, мне не подходят. Некоторые методы кажутся мне просто наивными, а страх перед режиссурой — преувеличенным. Я неоднократно говорил об этом Ефремову и лишь поэтому позволяю себе повторить это и в нашей беседе. Юрий Любимов, создатель Театра на Таганке, также предлагал мне сотрудничать. Его «народность» и тенденция к ярмарочному театру в конкретных сегодняшних условиях представляются мне необходимой ступенькой в лестнице, ведущей к медитативному театру.
Видели вы какие-нибудь польские спектакли?
ЕШ: Очень мало. Будучи студентом, я наблюдал репетиции, а потом видел и спектакль Эрвина Аксера по брехтовской «Карьере Артуро Уи». Это произвело на меня большое впечатление. Очень понравились мне также спектакли Ханушкевича, среди которых я выделил бы «Преступление и наказание». Это серьезный вклад в историю постановок прозы Достоевского.
А Гротовский? О нем вы, наверное, слышали?
ЕШ: Разумеется. К сожалению, я не видел ни одного из его спектаклей. И у меня не было случая с ним увидеться лично. Но я много о нем читал, читал также его теоретические работы, мне много о нем рассказывали те, кто смотрел его спектакли. То, что он делает, — это великолепно. Мне кажется, что он должен обратиться к знатокам восточных культур, чтобы развивать принцип медитативного театра, выявить «йогизм», заключенный в системе Станиславского.
И еще один вопрос. Как вы представляете будущее театра?
ЕШ: Театр нельзя ничем заменить. Такова уж его специфика. Смысл существования театра вчера, сегодня и завтра для меня один и тот же: создание условий для медитации мыслящих существ над ситуациями, в которых становится явным истинный облик человека, над всеми теми «проклятыми вопросами», о которых говорил нам великий православный мыслитель Достоевский.
(Впервые напечатано в польском журнале «Tygodnik Powszechny», No 46, от 17/XI 1974 г.)