Журнал ТЕАТР. о спектакле Егора Перегудова и о том, помог ли режиссеру перевод Осия Сороки.
«Нелюбовь» – так можно было бы назвать новый спектакль РАМТа по самой известной любовной истории всех времен и народов. Егор Перегудов, выпустивший свой первый спектакль в должности главного режиссера театра, перенес шекспировскую трагедию в наше время, а местом действия назначил подземный переход с торговыми киосками с цветами, книгами, пивом и прочей ерундой. Уже с первых минут он дает понять, что никакой романтики не будет. Постановка начинается жесткой сценой драки со смертельной поножовщиной и продолжается в том же духе.
Самое сильное чувство, доступное живущим в этом мире, пожалуй, ненависть. Она то и дело вспыхивает не только между Монтекки и Капулетти, но и разъедает изнутри две равно уважаемых семьи. По коротким эпизодам с участием родителей понятно, что в этих семьях все отнюдь не благополучно: здесь царят агрессия, холодность, неискренность. Так откуда же их детям научиться эмпатии, теплоте и любви? Они не привыкли к таким чувствам и не знают, что с ними делать. Поэтому их встречи похожи не на свидания, а скорее на поединки. Джульетту (Анастасия Волынская) буквально корежит от собственных признаний, как будто слова вырываются помимо воли и причиняют ей боль и стыд. А для Ромео (Денис Фомин) это, похоже, очередная игра, только с Джульеттой в отличие от Розалины он чувствует себя победителем, и это льстит его самолюбию. В общем, любовь оказывается совсем не такой уж возвышенной, как мы привыкли видеть. А первая брачная ночь тут и вовсе случается на ступенях того же перехода, под красивым, но холодным снегом. Впрочем, в этом мире и такой, скромной и неказистой любви, не место – и она ведет ровно к тому же трагическому финалу.
Есть в спектакле и другая важная тема – тема рока, судьбы. В сценографии Владимира Арефьева доминирует гигантская ледяная рука – она стоит на крыше павильона и медленно тает. Эта рука судьбы придает миру, распластанному даже не на земле, а под землей, вертикальное измерение. Персонажи замечают лишь течь с крыши, подставляют под нее тазы, но в отличие от зрителей не видят, какой грозный рок навис над ними.
Ведает об этом лишь колдунья Мэб, выведенная на сцену под видом продавщицы в одном из ларьков. Героиня Марии Рыщенковой наблюдает за происходящим, словно тайный агент из другого мира, посланный следить за успехом спецоперации, которая разыгрывается буквально по минутам. На портале сцены время от времени появляются надписи, сообщающие точное время и день недели. Оказывается, все события трагедии укладываются в каких-то пять дней от воскресенья до четверга. А вот сам спектакль явно не умещается в обещанные два часа, которые отсчитывает таймер.
Иногда в титрах появляется шекспировский текст. В самые патетичные моменты герои не произносят реплики, а читают их на бегущей строке – как нечто, предназначенное им роком свыше. Вообще, текст – самое проблемное место спектакля. Даже в более жестком, приземленном переводе Осии Сороки поэтический шекспировский слог звучит неуместно в реалиях подземного перехода. И актеры, существующие в своей современной психофизике, теряют естественность, как только начинают говорить. Словно вместо привычных джинсов их заставили надеть тяжелый камзол и платье с кринолином.
Но есть сцены, где длинные шекспировские монологи обыграны оригинально. Не буду спойлерить, но я ни разу не видела столь неожиданно решенной сцены смерти Меркуцио («Чума на оба ваши дома»), которую Михаил Шкловский ведет блестяще. Хорош и брат Лоренцо (Тарас Епифанцев), который торгует книгами в ларьке и нелегально выращивает какие-то травки. Дмитрий Кривощапов превратил крошечную роль слуги в целый бессловесный бенефис. А вот образы старших Монтекки и Капулетти кажутся недостаточно точными и проработанными: кто эти люди сегодня, почему они враждуют? Это фсб-шник и олигарх или просто два бандита, не решивших, кто из них крышует подземный переход?
Во втором акте пестрая начинка торговых павильонов постепенно исчезает, и они превращаются в стеклянные саркофаги, где по очереди успокаиваются все, кому положено. Узнаваемое бытовое пространство оказывается пространством метафорическим, пространством смерти. Но и здесь, перед могилами детей, главы кланов не примиряются, не подают друг другу руки, а продолжают выяснять, кто из них круче. В этом смысле современный театр не питает иллюзий и надежд на исправление человеческой натуры и призывает своих зрителей тоже смотреть на мир без розовых очков.