В январе на Другой сцене «Современника» показали эскизную работу Ивана Комарова по шпаликовскому сценарию «Девочка Надя, чего тебе надо?». Этот показ наступил сразу на несколько моих любимых мозолей — и, кажется, как ни один «полноценный» спектакль до сего дня, показал, что несколько лет разницы в возрасте могут стать поколенческим водоразделом, если в них вмещается распад страны. Я продолжаю об этом думать и уточнять нюансы — сейчас решила всё-таки «поставить точку и сдать тетрадку», наконец. Но блиц в итоге обернулся лонгридом…
Я — и, судя даже по театральным интерпретациям, многие мои ровесники — убеждена, что Шпаликов — это про боль и неприкаянность, про убийственную раздвоенность человека, разом выпадающего из времени и неспособного от него отделиться. Поэтому, когда в «Современнике» люди чуть младше меня внезапно сочли шпаликовский текст поводом для острого высказывания об идеологии (как догме и как ширме) и фанатичности, застящей глаза, возникло ощущение «юности-возмездия» — и смешанное чувство от соединения талантливо выраженной, актуальной и важной мысли с материалом, который не согласен играть навязанную роль и свидетельствовать против самого себя. И мне в разном смысле, но, кажется, в равной мере не дают покоя обе составляющие.
Режиссёр Иван Комаров — ученик нового худрука «Современника» Виктора Рыжакова, но придумали, начали репетировать «Девочку Надю» и даже назначили дату в рамках идущего второй сезон проекта «Поиск» задолго до смерти Галины Волчек. Однако в чём-то эскиз вдруг оказался созвучен её спектаклям — тем, что, как «Эшелон» и «Крутой маршрут», заставляли, ужаснувшись, сглотнуть и замолчать.
На сцене — ступени широких трибун, загромождённые будто бы хаотично сваленными стульями. Когда на сцене загорится свет, в этой тесноте обнаружатся и другие предметы — столы, диван, телевизор, шкаф. (Шкаф из подбора относится к спектаклю про Гражданскую войну — год назад вышедшей постановке Айдара Заббарова «Соловьёв и Ларионов». Эту скобку можно было бы счесть вчитыванием смыслов и пустяками, если бы сам эскиз «Девочки Нади» не был соткан из таких «пустяков» и «вчитывания» как осознанного приёма). Выше нагромождения на условной арьерсцене — экран, пока с титром-названием. А на авансцене, в центре — лицом к зрителям та самая «девочка Надя» сидит ещё на одном стуле. То улыбается широкой улыбкой образцово-счастливых героинь советского кино, то задумывается, почти тревожно всматривается и вслушивается. Уже в «затакте» контекстов очень много — и все они как будто не очень «шпаликовские». То ли ещё будет, когда в зале погаснет свет.
Сочинения Шпаликова — это «оттепель» и «застой», и по тому, с каким из двух слов их соотнесёт собеседник, можно многое о нём понять. «Девочка Надя…», предсмертный шпаликовский сценарий, — попытка перемотать и осмыслить напластования времён, характеров, образов мысли, формировавшихся на протяжении полувека советского «нового мира». Иван Комаров, не «рождённый в СССР», смотрит на эту Атлантиду как на монолит: разнокалиберные стулья — свалка истории, убивающая девочку Надю, — не подлежит разбору на археологические слои. Идея, по-моему, радикальная: смешать, как карты в колоде, героев и темы, кинотипажи и средства выразительности от двадцатых до восьмидесятых и вытаскивать как бы наугад — потому что всё едино. И хотя эта мысль о существовании некоего «советского вообще» мне, мягко говоря, не близка, в данном случае она работает — правда, не как способ проанализировать «кто мы и откуда», а как подсказка на пути к пониманию, где мы сейчас.
Участникам эскиза в «советском» тексте Шпаликова было неудобно — и, хотя «Поиск» создавался для работы «на преодоление», в этом случае дискомфорт подсказал идею развернуться на 180 градусов. В итоге сам текст претерпел такие метаморфозы, что смыслы поменялись на противоположные. У Шпаликова в сценарии, как и всегда, «человеческий фактор» — главное. Кандидат в депутаты, молодая рабочая Надя в стремлении превратить бездуховный мир выхолощенных идей в социализм с человеческим лицом пытается насильно осчастливить тех, кто рядом. (Трагическая кульминация действия — самоубийство тунеядца и пьяницы Лёши, который предпочёл прыжок с балкона принудительному лечению по Надиной инициативе). При этом она настаивает, что нельзя быть «добрым для всех», «удобным», тем, кто «всем нравится»: есть мораль, которая выше личности. Но у Шпаликова Надя постоянно оговаривается: я сказала женщине, что её сына, которого посадили за изнасилование, расстрелять мало, но где-то ей даже сочувствую. Именно от этого внутреннего диссонанса Надя выгорает: ей больно не только от пустоты, но и от сомнений, в конце концов, оттого, что она сама не одномерна. Однако Иван Комаров и «современниковцы» права на сомнения Наде не оставляют — потому и случайная гибель героини в спектакле станет осознанным самоубийством, повторением Лёшиного жеста. И в тексте у Нади не останется не только никаких «но»: один из ключевых монологов, который она произносит на импровизированных поминках, обращаясь к Лёшиным собутыльникам, переписан радикально. У Шпаликова: «Ребята, вот все вы, я, мы… Есть какая-то идея, ради чего стоит жить? Хорошо, пускай не ради идеи. А тогда — для чего? Потеряли мы что-то все!». В спектакле: «Ради чего вы все живёте? Ради идеи? Хорошо, пускай ради идеи. А ради какой идеи? А если не ради идеи, то для чего?». И, в принципе, вся оптика этой «Девочки Нади…», включая эстетическую составляющую, основана на взгляде извне. Шпаликов пишет о себе хотя бы в том плане, что является частью этой действительности; создатели спектакля напоминают ими же придуманную — не «шпаликовскую» — непримиримую Надю, которая смотрит на других со стороны и свысока: новое поколение, по меньшей мере, не в восторге от того, что вынуждено зваться пост-советским — то есть соотноситься с чуждым и незнакомым. (Подумать только — в самом деле незнакомым; настолько, что об СССР говорят уже как о какой-нибудь Бразилии. Хотя и не как о Древнем Риме).
В странный «советский паноптикум» вместились разные герои, каждый из которых сыгран со впечатляющей, в лучшем смысле «современниковской» психологической подробностью. При этом каждый — удивительной чистоты стилизация, попадание в типаж. Причём типажи эти «сняты» явно с героев советских кинолент, но существование актёров — именно театральное. Надин начальник — «пожилой рабочий» или по-отечески добрый старый партиец, положительный персонаж из сталинских фильмов, «очеловечившийся» и проживший в таком виде чуть ли не всю «оттепель», — Рашид Незаметдинов. Добрый и понимающий, спокойный и правильный Надин муж — хороший советский человек, второстепенный герой условных шестидесятых — Евгений Павлов. Пропойца Лёша — комедийный персонаж из семидесятых, громкий и сокрушительный — Дмитрий Смолев. Соседка Лёши — надломленная одинокая женщина с сухими глазами из «застойных» семидесятых — Янина Романова. Парень Славка, он же повествователь, произносящий ремарки, — лирический и традиционно главный молодой герой времён слома «оттепели» — Семён Шомин. Почти подросток Лиза — шпана и провокатор, самое жуткое кинодетище восьмидесятых и конца советской эры — Татьяна Лялина. И, конечно, «идейная» заглавная героиня — непримиримая до слепоты и бесчувствия, жёсткая, как валькирии Гражданской войны (похожие бывали в сценариях первой жены Шпаликова Наталии Рязанцевой), — Марина Лебедева. Две главные героини здесь — воплощённое актёрское бесстрашие (они-то, молодые артистки, точно понимают, в какие игры играют), причём у Нади, конечно, есть внутреннее движение — от той самой слишком открытой улыбки через истерику, злобу и ненависть — к слабости, внутренней раздавленности, но зато к предпочтению «живого человека», а не твердокаменной идеи. И, конечно, к смерти, которая не столько читается в действии, сколько угадывается: всю «утварь» вынесли на авансцену, трибуны — пусты. Свалка «советской» рухляди — по сюжету буквально свалка — сгорит вместе с Надей.
Освобождение: в полутьме с колосников течёт вода, Надя зажигает спичку, протягивает руку под струи. По сюжету — струи бензина, но это не самое важное. Важно, что дальше под трёхминутную песню «Я люблю тебя, жизнь» на экране будет идти монтаж невыносимо страшного: казней разных лет, терактов, включая 11 сентября, кровавых военных операций… Смотришь, как князь Мышкин: очень хочется отвернуться — а невозможно. И «месседж» спектакля превращается в отчётливый вопль: вот что делают люди «за идею», вот что творят идеологии.
Происходящее в «Девочке Наде» много чего напоминает: как будто вспомнили всё, что выпадало из «советской свалки» и больно ударяло или просто оказывалось на виду, навязчиво мозоля глаза, — будь то «вампиловский» венок, который Лиза преподнесёт Наде, или песня «Снег кружится…», исполненная всем ансамблем актёров в капустнически-нелепом стиле. Но больше всего напоминает то, что было на этой самой, буквально на этой сцене — спектакль Кирилла Серебренникова «Голая пионерка». Надя даже и в воздух поднимется полетать во сне, почти как Маша Мухина. Сегодня та же, в общем, ключевая мысль, но высказанная новым поколением, притом в новых реалиях, звучит даже страшнее. Тем более что тут есть ещё пять «документальных» актёрских высказываний от первого — собственного — лица. Для Ивана Комарова это обычное дело, для «современниковцев» — абсолютная новость, поэтому свои короткие монологи они произносят не похожим ни на какой «документальный театр» образом и с какой-то обаятельной неловкостью. Монологи — ответы на вопрос, «что значит для меня Советский Союз». Артист старшего поколения Рашид Незаметдинов говорит, что с этим просто по факту связана большая часть жизни, артисты среднего поколения, ходившие в СССР в школу, — Евгений Павлов и Янина Романова — рассуждают о своём взгляде на мир и об отношении к идее как категории, а двадцатипятилетние Семён Шомин и Татьяна Лялина твёрдо говорят о репрессиях и кровавых ошибках длиной в 70 лет. Именно в такой последовательности.
«…и что такое, товарищи, идея?» — спрашивал Остап Бендер. Холодно и страшно от этой «Девочки Нади» — как, кстати, и было нередко от лучших спектаклей «Современника». И, хотя мне в самом деле кажется, что от Шпаликова-автора этот эскиз скорее далеко, чем близко, его внутренняя задача представляется и важной, и реализованной. А она формулируется в том числе в таком вопросе: что убило Шпаликова?