Актер, режиссер и профессор Школы-Студии МХАТ Дмитрий Брусникин рассказал, зачем театру вообще и театральным вузам в частности нужны социальные проекты
В этом году в Москве появилась новая инклюзивная театральная школа, созданная фондом помощи слепоглухим «Со-единение» при поддержке Министерства культуры. Это школалаборатория, в которой на первом этапе приняли участие три театральных вуза — ГИТИС, Щукинский институт и Школа-студия МХАТ. Каждая группа подготовила эскиз спектакля с участием студентов, профессиональных актеров и людей с ограниченными возможностями. Эскизы были впервые представлены на Культурном форуме в Санкт-Петербурге, а потом превратились в полноценные самостоятельные постановки. Премьера «Женитьбы» Михаила Фейгина (ГИТИС) состоялась в Театре наций, «Чайку» Ольги Прихудайловой и Дмитрия Брусникина (Школа-студия МХАТ) показали на фестивале «Мелиховская весна», а «Кармен» Михаила Борисова (Щукинский институт) была представлена в Эрмитажном театре Санкт-Петербурга. Куратором новой инклюзивной школы стал Дмитрий Брусникин.
МШ: Дмитрий Владимирович, вроде бы вы раньше не занимались инклюзивным театром. Расскажите, как вы попали в этот проект.
ДБ: Когда фонд поддержки слепоглухих «Со-единение» обратился к нам и еще к нескольким вузам с предложением придумать некий эскиз спектакля с их подопечными и нашими актерами, я сразу согласился. Я просто почувствовал, что этим необходимо увлечь наших выпускников. Что я раньше знал про инклюзивный театр? Совсем немного. Знал, что 40 лет назад первый детский инклюзивный театр возник в Лондоне. (Речь идет о компании Chickenshed, созданной учительницей Мэри Вард и композитором Джо Коллинзом в 1974 году, которая сегодня является одним из веду щих европейских инклюзивных театров — ТЕАТР.) Это была попытка рассмотреть достоинства этих людей, а не их недостатки, понять, чем они уникальны и какие возможности у них есть. Ведь если они в чем-то ограничены, то в чем-то создатель дает компенсацию — это точно, к гадалке не ходи. И это нужно в них найти и показать. Например, я хорошо знаю сына Ии Сергеевны Савиной Сережу, поскольку часто бывал у них дома как друг семьи. (У Сергея Шестакова синдром Дауна — ТЕАТР.) Он потрясающий художник, но наше стереотипное восприятие не позволяет нам его оценивать так же, как любого другого художника, — существует странный внутренний запрет. Или другой пример: я как-то снимал сериал, где мне для сюжета нужны были люди с синдромом Дауна, и я вспомнил о своем друге и бывшем однокурснике Игоре Неупокоеве, создавшем Театр простодушных, и попросил его дать мне нескольких ребят. Когда я стал работать с ними, я был потрясен. Он вроде не делает ничего особенного, но так проживает свою роль, что у меня перехватывает горло и по спине бегут мурашки. Это уникальные актерские возможности, просто нужно создать среду, чтобы этот дар проявился. Я был рад, что судьба свела меня с этими ребятами, и когда возникло предложение фонда, я возобновил в памяти все эти случаи и понял, что новая встреча мне просто необходима.
МШ: И как же будут проходить занятия в вашей инклюзивной школе?
ДБ: Пока она существует в формате лаборатории. Во время работы над спектаклями к нам приходили балетмейстеры, педагоги по речи, по движению, мы пытались это внедрить на практике, в работе.
МШ: C актерами занимались какие-то специалисты по инклюзивному развитию?
ДБ: Нет, просто театральные педагоги. Конечно, для слепоглухих это все транслировали переводчики. Но тренинги были обычные — движенческие, голосовые. Конечно, в этом есть своя специфика. Как только ты вступаешь на эту территорию, сразу начинает работать художественная мысль. Потому что ты не имеешь возможности идти проторенным путем. Приходит хореограф, а у человека нет ног. И перед ним стоит уникальная задача найти новые выразительные возможности через отсутствие обычных возможностей. Это территория поиска, заранее художественная.
МШ: Но ведь существуют уже разработанные методики. В Москве есть специализированная Академия искусств, где обучаются люди с ограничениями по здоровью, в том числе и на театральном факультете. (РГСАИ была основана в 1991 году и является единственным в мире высшим учебным заведением, специализирующимся на обучении людей с ОВЗ творческим профессиям — ТЕАТР.). Зачем же изобретать велосипед?
ДБ: Конечно, и в Европе существуют определенные методики, и у нас есть театры, успешно работающие с особыми актерами: «Круг», «Недослов». Мы с ними планируем сотрудничать. (В мае фонд «Со-единение» уже провел серию мастерклассов в Театре наций со специалистами по инклюзивному театру из Франции и Великобритании — ТЕАТР.) С нового сезона, надеюсь, мы сможем заниматься более систематически, раза три в неделю. Но главная проблема в том, что у нас нет своего помещения, мы бегаем с места на место — то Театр наций нас пускает, то Школа-студия. В Москве полно больших площадок, где непонятно что происходит. Например, центр «Вишневый сад», мимо которого я каждый день хожу, о нем никто не знает, а это огромное здание. Московский департамент культуры говорит, что понимает всю важность нашего проекта, но с помещением помочь не может. Сколько я говорил, что в Москве явная нехватка открытых театральных пространств, что одного Центра Мейерхольда очень мало. На мой взгляд, нам не столько нужны театры, сколько театральные центры. Театр наций как проектный театр — это другое дело, у него своя специфика. Но как только вы придете в обычный репертуарный театр с подобным проектом, любой худрук скажет: «А зачем нам это нужно?»
МШ: Школа-студия МХАТ с пониманием относится к этой затее?
ДБ: Да, Школа-студия помогает как может. Мы тут проводили тренинги и показывали часть работ. Но у нас маленькая, несчастненькая сцена. Это что, сцена одного из лучших театральных вузов мира? К тому же она не приспособлена для маломобильных, так что опять сплошные проблемы. Но с другой стороны, здесь на одном из курсов учится парень-колясочник. Каждое утро его привозят на машине, а у подъезда его встречают студенты и заносят на шестой этаж. Это тренинг не столько физический, сколько душевный, необходимый. Мне кажется, и атмосфера на этом курсе какая-то особая, там есть ответственность за другого человека.
МШ: А почему для инклюзивной постановки вы выбрали именно «Чайку»? Все же не самый простой материал.
ДБ: Я сначала тоже считал, что это почти невозможно. А потом подумал: а почему нет? Почему «Чайка» является только нашим достоянием и недоступна им? Кто это постановил? Возможно, это связано с моими проблемами. Я, так много игравший Чехова в Художественном театре, много его ставивший и занимавшийся им со студентами, в какой-то момент понял, что не знаю, что говорить новому поколению этими текстами. Я пришел в какой-то тупик. Это не значит, что Чехов стал хуже, это моя проблема, мне нужен новый язык. Я не видел спектакля Тимофея Кулябина «Три сестры» (спектакль новосибирского театра «Красный факел» играется на жестовом языке — ТЕАТР.), но думаю, что он интуитивно правильно почувствовал необходимость перевести Чехова в жест. Все приемы в какой-то момент стираются, к ним начинают привыкать, появляется штамп. И тогда театру нужен новый воздух, новый кислород. И вот эти люди как раз и есть тот самый воздух. Они хранят эту тайну, они сами и есть тайна, которую нам нужно разгадать.
МШ: Ваша Мастерская, насколько я знаю, занимается и другими социальными проектами?
ДБ: Да, сейчас наш первый курс работает с фондом Евгения Миронова «Артист». Студенты приходят волонтерами в семьи пожилых актеров, помогают по дому, а заодно просят рассказать какие-то истории, собирают материал. Это ведь люди, которые уже уходят, говорят «до свидания» и они передают что-то тем, кто говорит «здравствуйте, мы пришли». Драматургом этого проекта выступает Миша Дурненков, художником Ксения Перетрухина. Премьера будет на фестивале «Территория». Еще хочется, чтобы в этом спектакле было документальное кино или фотография — с нами работает Денис Клеблеев, ученик Марины Разбежкиной. В общем, мы собираем вокруг себя интересных людей и пытаемся расширить наш культурный горизонт. Ведь плотность расписания в Школе-студии такова, что студенты редко вообще куда-то выходят. Я помню свое ощущение, как быстро эта территория становится закрытой, там становится душно. Они перестают что-то видеть вокруг, смотреть или читать. А жизнь настолько стремительно меняется, что они перестают чувствовать жизнь, они находятся в плену наших рассуждений об Островском или Чехове. А из чего его играть, откуда в себе брать опыт, брать почву? Ведь должен возникнуть какой-то отзвук, какая-то рифма с сегодняшним днем. Для этого мы и занимаемся документальным театром.
МШ: Документальный театр — тоже отчасти социальный проект.
ДБ: Конечно, я вообще не понимаю, как театр может быть не социальным. Ведь мы со зрителями живем в одной среде, отмечаем общие праздники, так что и на сцене должен быть какой-то отзвук сегодняшней жизни. Когда мы начали на первом курсе делать небольшие этюды на современном материале по роману Натальи Ключарёвой «Россия, общий вагон», выяснилось, что ребята совсем не знакомы с персонажами, предложенными автором. И тогда мы отправили их на улицы, чтобы лучше узнать людей. А время было активное, 2011 год, люди охотно шли на контакт. И вдруг повалило огромное количество потрясающего материала, так что экзамен шел часов восемь, и из этого потом родился спектакль «Это тоже я», который Иван Вырыпаев пригласил играть в «Практике». Потом, готовясь к постановке «Бесов», мы поехали в Петербург искать новых героев Достоевского. Мы собрали потрясающий материал: видели современную Соню, современного Мармеладова, который попросил закурить и долго рассказывал, почему он не может избавиться от алкоголизма. Жаль, не хватило времени и терпения все это объединить, ввести в спектакль. Зато ребята так лихо научились общаться с «донорами», как их называют в технологии вербатим, что мне казалось, достаточно взять небольшую группу, поехать в город, скажем, Смоленск, за три дня собрать материал и сделать отчет: чем болен этот город, какие у него существуют проблемы. А потом показать его властям, губернатору, чтобы они знали, с чем нужно работать. Но сейчас ситуация несколько другая, люди закрылись, стали бояться откровенничать. Поэтому в феврале мы уже с нынешними однокурсниками отправились в путешествие до Владивостока и обратно. Поезд — это ведь особая зона, где хочется излить душу, все выложить и сойти на неизвестной станции. Такая исповедальня на колесах. Из собранных материалов мы будем делать экзамен, а потом спектакль, над ним сейчас работает группа драматургов во главе с Андреем Стадниковым.
Вообще, проехать через всю страну и обратно — это подвиг, серьезный опыт. Ребята выехали с одними выражениями лиц, а вернулись совершенно другими, повзрослевшими. Это очень сильное воздействие, понимание того места, где ты живешь. И потом, когда ты начинаешь говорить с человеком на улице или работать с людьми с ОВЗ — это важный выход из театральной среды. Здесь ведь у нас очень много зависти, нездоровых амбиций, корпоративных группировок, всякой фигни. И нам надо пытаться выйти за свои пределы.