Есть расхожая шутка о том, что история России — это история ее спецслужб. Конечно же, это относится и к истории театра.
Может ли человек театра быть свободен от политики? Чем оборачивается столь распространенная позиция «я вне этого»?
В распоряжение «Театра.» попали уникальные документы — личная переписка актера Всеволода Блюменталь-Тамарина, хранящаяся в домашнем архиве актрисы Аллы Демидовой.
Примкнувший в 41-м году к немцам, вещавший по нацистскому радио, убитый в 45-м и… реабилитированный в 1993-м «по формальным обстоятельствам», Всеволод Блюменталь-Тамарин — пример неразгаданной до конца актерской биографии. Ее ошеломляющие подробности — например, тот факт, что в Берлине в 1943 (!) году работал русский театр, выступить в котором мечтали многие наши эмигранты, включая знаменитую Екатерину Рощину-Инсарову, — еще ждут своего исследователя.
История о том, как архив Всеволода Блюменталь-Тамарина попал к Алле Демидовой, заслуживает отдельного рассказа. Предоставляем ей слово.
***
В июне 1991 года в городском театре Бостона American Repertory Theater мы играли цветаевскую «Федру». После спектакля администратор говорит, что меня хочет видеть какая-то зрительница. Я не очень люблю общаться с незнакомыми людьми, да еще после спектакля — накопилась усталость (играли мы каждый день, как это там и принято), поэтому без улыбки встретила эту женщину.
Милая, пожилая, с добрым лицом. Анастасия Борисовна Дубровская, жена какого-то бывшего мхатовского актера, игравшего в свое время в «Днях Турбиных». Рассказывает свою эмигрантскую историю. Я слушаю вполуха, не перебивая. «Я хочу Вам подарить вот этот кулон», — протягивает мне золотой медальон Фаберже с бриллиантиками, на одной стороне которого выгравировано:
XXV лет сценической деятельности. М. М. Блюменталь-Тамариной от друзей и товарищей: Савиной, Варламова, Давыдова, Петровского». И продолжает: «Я выполняю предсмертную волю моей подруги Инны Лощилиной — жены Всеволода Александровича Блюменталь-Тамарина, сына Марии Михайловны.
Из ее дальнейшего рассказа я узнаю, что, когда Инна Александровна Лощилина умирала от рака в небольшом городке под Бостоном, она сказала своей подруге, что какие-то вещи, оставшиеся от мужа, хочет передать людям из России. И что этот медальон надо передать актрисе Демидовой, которую она якобы видела за год до смерти в Театре поэзии в Гарварде, где Демидова читала русские стихи.
Дальше Анастасия Борисовна продолжает:
Я не знала, как найти Вас, но когда увидела афишу «Федры» с Вашей фамилией, пошла на спектакль и с легким сердцем отдаю Вам этот кулон.
Через какое-то время, уже в Москве, я получаю от Дубровской бандероль — фотографии семьи Блюменталь-Тамариных и письма им. Потом Анастасия Борисовна Дубровская приехала в Москву (первый раз после своей эмиграции), жила у меня неделю, оказалась доброй, простой русской женщиной — тихой, молчаливой и комфортной в общежитии. Я не успела расспросить ее подробно об этих письмах и фото — была тогда очень занята в театре, но все-таки кое-что из ее рассказов запомнила.
Всеволод Александрович Блюменталь-Тамарин был до Второй мировой войны очень известным актером. Отец его, Александр Эдуардович Блюменталь-Тамарин, служил актером и режиссером в разных городах России. Мать — Мария Михайловна Блюменталь-Тамарина (урожденная Климова), народная артистка СССР. (Получила звание в 1936 году вместе со Станиславским, Немировичем-Данченко, Москвиным, Качаловым, Щукиным, Неждановой.) Мы ее знаем по фильмам Протазанова и по другим: «Встречный», «Подруги», «Искатели счастья» (в последнем она очень хорошо играет старую еврейку Двойру, мать большого семейства).
Рано разойдясь с мужем, Мария Михайловна осталась с сыном, которого боготворила, и он ее очень любил до конца ее жизни (она умерла в 1938-м). Маленький Всеволод с детства играл на сцене — изображал детей. Но с 1901 года (он родился в 1881-м) считал себя уже опытным, профессиональным актером. До этого он окончил в Москве театральное училище и поступил в Тенишевское училище, где пробыл всего один семестр. После того как его и еще нескольких студентов отчислили за хулиганство (они выбросили в окно чертежной полицейского шпика, подосланного в их группу), Всеволод уехал в Вильно и поступил в Театр оперетты, где режиссером был его отец.
Потом стал переезжать из города в город, из одного театра в другой. После революции играл в харьковском Большом театре. Когда в 1919-м в город пришла Добровольческая армия Деникина, актеры харьковских театров под руководством Блюменталь-Тамарина устроили праздничные концерты на разных сценах города, а сам Всеволод Александрович (как пишет в своих воспоминаниях В. В. Шверубович, находившийся в это время в Харькове на гастролях с Московским художественным театром)
…верхом на белом цирковом коне, с огромным трехцветным флагом на пике, с большой церковной кружкой у седла разъезжал по городу, собирая пожертвования на поддержку «освободителей родины».
Был, конечно, арестован ворвавшимися красными и освобожден по ходатайству Луначарского.
В 1926 году в Москве шумно отмечалось 25-летие его сценической деятельности. Получил звание заслуженного артиста РСФСР. В юбилейном спектакле играл Кина; в честь его юбилея пели Нежданова, Обухова, Собинов, танцевала Гельцер, играл на рояле Генрих Нейгауз.
Несмотря на все чествования и успех, он тогда же уходит из театра Корша и создает собственную труппу — Московский передвижной театр. Гастролировал по городам и весям, играл только главные роли и чувствовал себя звездой.
В 1940-м снялся в фильме «На дальней заставе», где сыграл какого-то вредителя-диверсанта.
Фильм был запрещен, как писали в то время, за низкий художественный уровень.
Война застала Блюменталь-Тамарина на гастролях в Черновцах. Он прерывает гастроли, возвращается в Москву и вместе с женой перебирается на дачу в Новый Иерусалим, рядом с Истрой (Волоколамское шоссе). Там его соседями были и другие актеры, например, та же Анастасия Дубровская с мужем-актером, вахтанговец Освальд Глазунов и певец Иван Жадан (у меня, кстати, до сих пор есть старая пластинка, где он поет романсы и арии из опер).
Когда в Истру вошли немцы, Блюменталь-Тамарин уговаривал всех остаться, говоря, что «немцы нас не тронут — я же немец»
(его дед был немцем, и отец тоже числился по документам немцем).
Вошедшие немцы их действительно не тронули. Освальд Глазунов, например, будучи латышом, поехал в Ригу, там играл, но потом вернулся в СССР и погиб в лагерях. А Всеволод Александрович стал работать на немецком радио, по которому призывал оставшихся не защищать сталинский режим. Иногда имитировал сталинский голос (говорят, очень похоже) и зачитывал выдуманные указы. Передачи шли регулярно, два раза в неделю. В марте 1942-го за эти радиопередачи военная коллегия СССР приговорила Блюменталь-Тамарина к смертной казни — условно.
Вместе с женой и Дубровской они переехали в Киев, где Всеволод Александрович возглавил Театр русской драмы. При приближении советской армии перебрались в Кенигсберг, а потом в Берлин, где тоже организовывали маленькие русские театры. Играли «Маскарад» Лермонтова, «На модном месте» Островского, шекспировского «Гамлета», чеховского «Медведя» и др.
Его жена, Инна Александровна Лощилина, была моложе своего мужа на двадцать лет. Из балерин она в военные годы переквалифицировалась в драматическую актрису. Когда-то она окончила балетное училище, была очень красива и в театрах ценилась не только за балетное искусство, но и за свою внешность. Она, например, в свое время рекламировала знаменитые духи «Жасмин»: «Мой ум опьянен дыханием «Жасмина»»; остались снимки с показов мод, где Лощилина блистала в прекрасных нарядах. Со временем стала ездить со своим мужем
на гастроли, охраняя его от посягательств
многочисленных поклонниц.
Брат ее — Лев Лощилин — был балетмейстером в Большом театре, и был женат на знаменитой Августе Миклашевской, бывшей любовнице Есенина, которой тот посвятил свое стихотворение «Что ж так имя твое звенит, словно августовская прохлада». Она играла в Камерном театре у Таирова и потом — в Театре имени Пушкина.
Аркадий Ваксберг написал про Миклашевскую увлекательную книжку «Любовь и коварство. Театральный детектив», в ней он пишет, что племянник Инны Лощилиной (сын ее брата Льва от Августы Миклашевской) — Игорь Львович Миклашевский — 10 мая 1945 года убил в лесу под Берлином Всеволода Блюменталь-Тамарина.
Ни Лощилина, ни Дубровская не знали ни этой точной даты, ни имени убийцы, когда нашелся труп Блюменталь-Тамарина, висевший на дереве в берлинском пригороде. Официальная версия была самоубийство. До этой трагедии Игорь Миклашевский объявился у Блюменталей в Берлине под видом беженца, они родственника приютили, но потом он неожиданно пропал. Он, как потом выяснилось, был разведчиком, засланным в Берлин, чтобы выполнить задание — приказ 1942 года. (Игорь Миклашевский потом долго жил в Москве и умер только в 1990-м.) Ни он, ни вдова Инна Александровна, ни Анастасия Дубровская не могли знать, что в 1993-м Блюменталь-Тамарин будет реабилитирован в России.
Оставшись вдовой и будучи не очень приспособленной к жизни, Инна Александровна вместе со своей подругой Дубровской, у которой к тому времени тоже умер муж, переехала из Германии в Америку. В Нью-Йорке в 1949–1952 годах был русский театр драмы. Они обе там играли. Уйдя на пенсию, переселились в маленький городок между Нью-Йорком и Бостоном, где в 1974-м Инна Александровна умерла после изнурительной болезни, оставив душеприказчицей Анастасию Борисовну. Архив Блюменталь-Тамарина долго лежал в чемодане в местной церкви. Когда из России начали доходить перестроечные вести, стали возможны гастроли, Дубровская оказалась на нашей «Федре». Только я не понимаю, почему Анастасия Борисовна, отдавая мне кулон, говорила про волю своей подруги. Та никак не могла меня видеть в Театре поэзии, ибо, когда я впервые стала выступать в Америке, ее уже давно не было на свете. Видимо, здесь кроется какая-то другая история, но спросить мне уже некого.
Вероятно, историкам театра будут интересны некоторые письма, адресованные Всеволоду Александровичу Блюменталь-Тамарину и его фотографии.
Вот, например, письмо В. И. Качалова от 24 апреля 1937 года.
Дорогой Всеволод
Александрович!Обращаюсь к тебе с большой просьбой. Окажи содействие, помощь. Сделай невозможное, чтобы подательница сего, моя хорошая знакомая — Марина Ивановна Милиотти, актриса, обладающая способностями и громадной любовью к искусству, — могла бы вновь вернуться на сцену, от которой она, силой всяких обстоятельств, была оторвана в течение нескольких лет.
Может быть, она может оказаться полезной в твоем театре? Может быть, ты поможешь ей устроиться в другом деле?
Очень рад был услышать об огромном успехе твоих выступлений в Москве и очень жалею, что не удается самому тебя повидать.
Обнимаю пока с сердечной любовью —
твой Качалов.
И еще одно письмо от В. И. Качалова, от 28 июля, но без года отправления:
Дорогой, милый Всеволод! Прежде всего от всей души приветствую тебя — с выздоровлением и радуюсь ему сердечно вместе со всеми твоими друзьями, со всеми любящими и чтущими тебя.
Радуюсь и нисколько не обижаюсь на веселый юмор твоего «зубоскальства» по поводу моей неудачной рекомендации. Конечно, меня-таки задел за живое твой ядовитый экивок по адресу моей якобы «доброты за счет старых товарищей, не могущих отказать» и т. д. Хочу оправдаться перед тобой. Конечно, ты прав в том, что вообще следует осторожнее и осмотрительнее давать рекомендательные письма, и я по мере сил стараюсь держаться этого правила. А тут, очевидно, я оплошал. Но в свое оправдание скажу, что собственно «рекомендательного» письма я ведь тебе не писал, в моем «нежнейшем» письме к тебе была лишь нежность нашей с тобой старой дружбы, нежность к тебе, а не к рекомендуемой особе. Я обращался лишь к твоему доброму сердцу, к твоей, так сказать, благотворительности — не можешь ли ты, мол, помочь больной, беспомощной пожилой женщине, бывшей актрисе, окончившей когда-то театральную школу, помочь ей «пристроиться» как-нибудь снова к театру — именно «как-нибудь» — на всякую работу, хотя бы конторскую. Вот. А вышло такое «недоразумение» — она стала претендовать u на Оль-Оль ((Персонаж из пьесы Л. Андреева «Дни нашей жизни».)).
Разве я мог этого ожидать?Прости за все причиненное тебе. И будь здоров, поправляйся, набирайся сил и береги себя, красавец-мужчина! Пусть пожар поспособствует тебе много к украшению.
Крепко обнимаю — твой Качалов.
Поцелуй за меня руку Инны Александровны, а «товарища-маму» и в ручку, и в уста. Передай ей, что Барвиха без нее скучает, все ее вспоминают с любовью и умилением. Здесь Корчагина-Александровская, Яблочкина, Турчанинова, Пашенная — ожидается на днях Варвара Рыжова. Чувствуешь, какой «букет»?
Записка без даты, но с припиской, сделанной рукой Лощилиной: «письмо от крестьянского поэта Сергея Клычкова, расстрелянного большевиками»:
Дорогой Всеволод
Александрович!Прошу тебя не отказать черкнуть мне записочку в театр, посмотреть тебя с Полевицкой ((Очевидно, имеется в виду актриса Елена Полевицкая.)). Говорят все, что выходит у вас за милую душу хорошо.
Через две недели выйдет мой роман из печати, тогда презентую. Сижу бирюком, потому что «глядеть на белый свет не хочется»: все та же история, о которой мы тогда (прошлую зиму, ты ехал в какой-то театр, МОСПС ((МОСПС — Театр имени Московского областного совета профсоюзов — будущий Театр имени
Моссовета. [Прим. ред.])), кажется) говорили и о которой сейчас лучше не говорить.Любящий тебя Сергей Клычков.
P. S. С горя я перестал писать стихи и пишу прозу.
Вышедший из тюрьмы певец Александр Давыдов просит в письме от 7 октября 1936 года об устройстве:
Вернувшись после долгих странствий по белу свету, я многих друзей моих не застал в живых, их осталось только трое!.. Двух из них я радостно встретил, это Сашу Брагина и Сашу Остужева, а вот самого любимого Вовочку никак встретить не могу, а неумолимая старость все близится!.. Напиши мне, родной, каковы твои планы на текущий сезон?? С радостью приеду в Москву, если какая-нибудь организация пригласит меня с моими песнями. Стены голосом не ломаю, а мастерством своим мог поспорить с кем угодно, имея в своем певческом базаре исключительный репертуар, так в чем же дело???… Обнимаю тебя «O! sole mio»! Сердечно твой —
Саша Давыдов.
Всеволод Александрович Блюменталь-Тамарин, по воспоминаниям, действительно очень многим помогал. Актеров, вернувшихся из лагерей и тюрем, иногда брал в свой передвижной театр. Переезжая из города в город, легче было затеряться и спастись от тогдашних повальных арестов. Да и сам Всеволод Александрович, несмотря на свою всесоюзную славу и звание, остерегался советской власти. Иногда он получал письма и из лагерей. Например, сохранилась открытка из лагеря в Архангельской области (там, кстати, с 1932-го был и мой отец) с характерным оттиском-рисунком: человек за решеткой и — адрес. Итак, открытка от его друга Литвинова Николая Парфентьевича, где Литвинов просит у него денег — и
теперь, когда получишь мое письмо, уже ответ я могу получить только через год, но ты можешь прислать радиотелеграмму, а также по радио перевести немножко денег, они мне очень помогут.
Мой привет Инне Александровне и маме. Крепко целую — твой Николай.
На открытке — обратный адрес:
г. Архангельск, Архперпункт О. Г. П. У. на ул. Виноградова 45, экспедиция ОГПУ на остров Вайчаг. Для меня.
Сохранилось также довольно угрожающее для того времени письмо к Лощилиной от какого-то сотрудника, может быть, администратора. 29 декабря 1940 г. Москва:
Глубокоуважаемая
Инна Александровна!Сейчас Айзенберг предпринял последнюю попытку заменить 31-го «Белугина» для этого он связался с комиссаром Д. К.
Он сказал: «О замене не может быть и речи. Если Блюменталя не будет 31-го у нас — мы люди военные — сразу же отправим к нему на дачу врача, машины у нас ходят быстро, и убедимся болен ли он, или Новый год встречает, а потом уже сделаем выводы. Во всяком случае, если его не будет на спектакле и вечер будет сорван, мы с ним в эту же ночь увидимся». Айзенберг этим испуган очень. Не говорите Вс. Алекс. Это его может еще больше распалить.
Шлю привет. Н. Лунц
И в эмиграции Блюменталь-Тамарин помогал своим товарищам. Сохранилось очень длинное письмо от Екатерины Николаевны Рощиной-Инсаровой, в замужестве графини Игнатьевой, от 14 января 1943 года. Из Парижа в Берлин. На русском языке. Сверху на немецком приписка: auf russisch — это означало, что письмо отправлялось на проверку к переводчику.
Рощина-Инсарова просит Всеволода Александровича о своем сыне Алексее, который поступил работать актером в Берлинский русский театр. Екатерина Николаевна волнуется, есть ли у ее сына талант, и если он посредственность, то просит, как она пишет, «доброго Вова» не держать больше в театре: «не отравлять театром… Он на распутье и как-то не нашел себя в жизни». Она волнуется, что ее письма к сыну и его к ней не доходят. Может быть, он по своему легкомыслию меняет квартиры и не удосужился сообщить новый адрес? Спрашивает, подтвердится ли слух о приезде Блюменталь-Тамарина в Париж.
Когда? Я прямо не могу дождаться… Я убеждена, что твой вечер и доклад соберут полную залу.
Выбирайся поскорее.
Внизу на письме приписка, сделанная Лощилиной:
сын ее Алексей — граф
Игнатьев — немцами обвинен в торговле мясными карточками и заключен в каторжную тюрьму в январе месяце 1943 года в Berlin’е.
В своем рассказе я привожу только некоторые отрывки из хранящихся у меня писем, пунктуацию их и орфографию не меняю. Эти письма я с удовольствием передам театральному музею. И, может быть, какой-нибудь будущий театровед напишет на основе этих материалов работу о семье Блюменталь-Тамариных.
Алла Демидова
Публикация и вступительный текст – Алла Шендерова