Театр «Практика» осмысляет пандемию через современную прозу Евгении Некрасовой.
Марина Брусникина поставила повесть Некрасовой «Несчастливая Москва» – о семи кругах ада, в которые попадают столичные жители, страдающие от неизвестных аномалий. Спектакль «В кольцах» превращает прозу в поэзию и оставляет городу право смахнуть с себя человеческий шлак.
Когда в 2017 году повесть была опубликована, слов «пандемия», «локдаун» и «ковид» москвичи ещё не знали. Героям же «Несчастливой Москвы» уже пришлось просыпаться то с кишками наружу, то без ног, то без способности прочесть хоть слово на русском, то без детей (то есть дети исчезли, а потом внезапно появились – как до того исчезали ноги и другие части тела) – и так шесть дней подряд. За что, про что и главное, что дальше – неизвестно. Впрочем, за что – можно догадаться из эпиграфа-посвящения «Счастливой Москве» Андрея Платонова. В этом городе уже во времена классика «всё было разъедено червём надрывно-больного сарказма».
Комедия в 7 действиях (семь кругов ада, семь смертных грехов, семь московских колец, свитых в мишень для неведомой напасти) фиксирует состояние человека в неконтролируемой необъяснимой реальности. И пока литературоведы пытаются втиснуть тексты Некрасовой в жанр магического реализма, самый обыденный реализм последних двенадцати месяцев явно прописывается в ее тексте.
Нина, героиня Некрасовой – типичный представитель креативного класса: работать – только ради миссии; отдыхать – только в барах на Патриках; жить – только в пределах Садового (совсем на крайний случай – Третьего транспортного) кольца. Через пару лет жизни в Москве из таких обычно вырастают московские снобы, презирающие и коренных москвичей, если те живут за кольцом. Расплата наступает по всем пунктам. Дети мешают «человеку с миссией»? – пожалуйста, на четвёртый день из города исчезают дети; «люди будущего» стремятся к космополитизму? – на пятый из их сознания исчезают все языки, кроме английского. В общедоступной коммуникации остаются только «фак» и «ок».
Одна из особенностей литературы Некрасовой – незаметность перехода реалистичного в сюрреалистичное. И чем детальнее прорисована обыденность, тем незаметнее подкрадывается бред. Создатели спектакля следуют этому принципу: на сцене самая обычная коробка панельной квартирки, с занавесками и обоями, и ничто не предвещает мягких, обнимающих Нину стен и похотливых диванов.
Описанный в повести мир фантастических тварей провоцирует интерпретаторов на яркую визуальность. Марина Брусникина этой провокации не поддаётся и всю выразительность оставляет звучащему слову и пластике молодых артистов «Практики» и Мастерской Брусникина. В биомассу, клубок непонятной, текучей субстанции сплетаются тела восьми актрис. Тела корежатся и словно плавятся (хореография Дины Хусейн). Облегающие костюмы телесного цвета похожи на кожу без человека – кожу в едва заметных ссадинах, порезах, татуировках. Тела, сплетаясь и расплетаясь, поглощают Нину, делая ее частью коллективного бессознательного – точнее, коллективного безумия города.
Основное повествование достается актрисе Алёне Хованской, она становится дирижером в хороводе слов и тел. Текст раскладывается на многоголосицу, звучит речитативом и акапельным распевом, партию каждого нового дня исполняет новая актриса, ставшая Ниной.
Но главным действующим лицом спектакля становится город. Урбанистичная декорация Полины Бахтиной (несколько дней назад получившей «Золотую маску» за оформление другого спектакля «Практики» – «Занос») разбрасывает по сцене приметы города, как некий тайный шифр. На костюмах – странные знаки «Т21-ГЭ», какими метят стены домов коммунальные службы. Макеты панельных многоэтажек оказываются и на обороте тумбы, и за шторами окна, и на выпадающих из стены ящиках музейного фонда. А вместо Вавилонской башни в сцене потери родного языка появляется башня-вешалка ТЭЦ. Городу посвящены лирические вкрапления популярных песенок и стихов, которые смягчают жесткий сарказм авторского текста. «Красота для Нины – человека с миссией – значила ноль».
Марина Брусникина – тоже, безусловно, человек с миссией. Возможно, самый читающий столичный режиссёр. Театральная публика знает современную отечественную литературу по её спектаклям (Виктора Астафьева, Михаила Шишкина, Людмилу Улицкую, Тимура Кибирова, etc.). За многие годы литературный театр Брусникиной стал самодостаточным театральным жанром, узнаваемым по хоровому исполнению авторского текста и самоиронии артиста.
Ее режиссура – режиссура внимательного читателя. Из брошенного в повести вскользь «Москва стала необычайно женственной» Брусникина выводит ключевой образ спектакля – девичий хоровод, что с песнями и причитаниями в прямом смысле закольцовывает композицию в прологе и эпилоге. Физическое действие уступает место смакованию слов. Финальное испытание москвичей – утрату родного языка, а вместе с ним и собственной идентичности – режиссёр с бэкграундом педагога по речи превращает в речевой аттракцион. Артисты на сцене становятся частицами броуновского движения, хор распадается на обломки фраз, слов, звуков, «попытки выжать из текста хоть какой-нибудь смысл» оборачиваются какофонией.
Брусникина, как талантливый мастер, вскрывает в артисте такой потенциал обаяния, что он влюбляется в произносимый текст сам и влюбляет в него зрителя. Одно «но»: такие разные на страницах книг писатели в ее литературном театре становятся похожими, так что отличить Кибирова от Шишкина, а Некрасову от Улицкой часто невозможно.
Чистые голоса женского хора, пастельная гамма спектакля и мелкий масштаб сценографии (все же дело происходит на крошечной сцене «Практики») смягчают сюрреалистический ад повести. Москва в спектакле и правда очень нежна, лирична и не так уж несчастна. Неизвестная аномалия заканчивается внезапно, как началась, людей стало меньше, кольца – свободнее и чище. На анализ случившегося и выводы о будущем у героинь нет сил.
Финальная Нина (Алиса Кретова) устало присаживается на подоконник снаружи своего дома. Текст о том, как она раз за разом наворачивает круги на велосипеде по московским кольцам (Садовое, Бульварное, Третье транспортное и снова Садовое) произносит, едва сдерживая слезы, ритм ее речи сам собою синхронизируется с женским хороводом за окном, внутри дома. Возможно, Нина восстановит магическую силу колец, преодолеет «центростремительность», вернее, «центроустремленность» города, уставшего от человечьих токсинов. И изменит исходный стереотип героини: «А всем, кто дальше – за МКАД – тому только пропадать». Финал лиричный и светлый: ад – это мы, люди, Москве и без нас хорошо.