В Москве незаметно завелся такой театральный жанр, как сторителлинг. Театр. попросил рассказать о нем человека, который сторителлингом увлекся и успешно занимается.
В 2012 году Центр им. Всеволода Мейерхольда объявил, что будет проводить мастер-класс по сторителлингу. Что такое сторителлинг — никто не знал. Я записалась только по одной причине — первый день занятий приходился на мой день рождения. Я подумала, что по крайней мере весело проведу время — ну и вдруг это будет каким-то неожиданным подарком. Так оно и оказалось.
Приехал совершенно чудесный человек — датчанин Йеспер с единственно знакомой русскому уху датской фамилией Андерсен. В любом деле важно наличие культурного героя — Прометея, который приносит огонь. Йеспер подходил на эту роль идеально, все, кто видел его, влюбились в него сразу, он утвердил в нашем сознании, что есть нечто, называемое «сторителлинг», что все это зачем-то нужно и этим можно пользоваться, — дальше же, как и полагается, все разошлись по своим дорогам.
Никакого единого сторителлинга даже как традиции, разумеется, нет. В русскоязычном интернете 2012 года сторителлинг представал как некие бизнес-практики («как заставить покупателя захотеть твой товар — рассказать про него историю» — тут рекламировались какие-то курсы для продавцов) и как элемент работы психологов («давайте вы попробуете рассказать, какая у вас есть проблема, и таким образом мы ее решим»). Потом я случайно узнала, что уже лет десять как существует проект Storytelling Sessions, созданный людьми с филфака МГУ и пытающийся возродить традиции скандинавского сказительства. Потом выяснилось, что есть целое направление «плейбек-театров», где «зрители раcсказывают свои истории, а актеры тут же спонтанно проигрывают их на сцене». Что проводился даже какой-то фестиваль сторителлинга. В общем, и до мастер-класса Йеспера было множество самых разных вещей, которые называли себя сторителлингом. И все они были очень мало друг на друга похожи.
То, что привез нам Йеспер в качестве готового продукта, более всего напоминало детский театр. Как написал один критик, «два немолодых мужика в кожаных штанах и черных майках, дуя и брякая в жестяную лейку, с прибаутками перелагают для малышей содержание средневекового легендарного эпоса» — это про спектакль «Беовульф», который был к тому моменту сыгран уже несколько сотен раз на датском и английском в разных странах мира и в самых разных пространствах от театров до детских садов. Кожаные штаны и садовая лейка, превращенная помощником Йеспера в дивный музыкальный инструмент, составляли весь реквизит — остальное показывалось и рассказывалось с элементами даже интерактива, то есть вовлечения зрителя в игру, и, по сути, представляло собой театр одного актера. Прекрасный театр, в котором Йеспер был всем — героем, кораблем героя, домом героя, девушкой героя, ста героями одновременно. Хотя конечно же прежде всего — лучшим в мире троллем. Бедный театр — это я, как человек, не располагающий большими финансовыми возможностями для постановки, оценила сразу.
Бедность этого театра принципиальная — чем бы он ни оборачивался. Сторителлинг может быть с костюмами, реквизитом, музыкой — и без них. С одним артистом и со многими. С интерактивом и без интерактива. С откровенным вовлечением в рассказ личных историй артиста — и основанным полностью на классическом материале. С утвержденным текстом — и допускающим широчайшую импровизацию. Ориентированным на детей или на взрослых. Выходящим на улицу, чтобы сделать своим слушателем случайного прохожего, — и оставшимся в театральном зале, в школьном классе, в библиотеке, в буфете, на кухне в углу за печкой, где сидит рассказчик и ждет того, кто захочет послушать историю. Но в основе его всегда лежит ограничение возможностей и желание эти ограничения любым способом преодолеть. Есть человек — и есть желание рассказать историю, сделать театр во что бы то ни стало, как бы он ни назывался.
Когда на мастер-классе Йеспера мы рассказывали друг другу первые истории, про детство, страхи, шрамы и проч. (то есть самое простое и нелитературное, что каждый мог извлечь из своей памяти), пытались передать свою историю, удержать канву чужой, обострить все ее повороты, наполнить ее подробностями, которые ты еще только что не знал, не догадывался о них, но понимаешь уже, что они нужны, — и в итоге сделать из нее, по сути дела, спектакль, Йеспер сказал, пытаясь убедить нас в важности этого занятия: «И даже если представить, что вы можете попасть когда-нибудь в тюрьму, ваша история останется с вами!» Тут по аудитории пронесся смех — в русской культуре подобное допущение не является чем-то невероятным, «от сумы да от тюрьмы не зарекайся». Тут же нашелся и отечественный аналог сторителлинга — те, кто в перестройку вырос на лагерных мемуарах, помнят, что значит «тискать рόман». В каком-то фильме, действие которого происходило на зоне, был крошечный эпизод с участием Зиновия Гердта: он сидел на нарах и «ботал по фене», ни одного слова было не понять, потом он вдруг кидался вперед с криком «крыса!» — и ты понимал, что он пересказывает «Гамлета». Это, в принципе, и есть сторителлинг. Искусство рассказывания историй. Его порождает отсутствие возможности или желания прочитать книжку — и желание услышать историю. Отсутствие возможности сделать «большой театр», отсутствие возможности заработать на кусок хлеба — и желание жить и донести хоть как-то до других людей то, что в тебе бьется и выхода не имеет. Слепой Гомер, для которого «Илиада» и «Одиссея» были возможностью получить свою тарелку супа. В некотором смысле возвращение к истокам.
Со времен мастер-класса 2012 года из него выросли Мастерская сторителлинга под руководством Елены Новиковой в Центре им. Мейерхольда и множество спектаклей в ней, Фестиваль историй «Аптекарский огород», спектакли «Гоголь: Домашнее задание» и «Похищение» в Театре.doc, спектакль «Песни о Силе» в Театре Пушкина, программа «Шедевры литературы для школьников», с которой артисты Театра.doc ездят по школам и проводят театрализованные уроки по русской классике, выполняя социальный заказ, и много чего еще. Все оттолкнулись от изначальной посылки и ушли работать в разных направлениях. Для меня лично таким направлением стало несколько работ под условным названием «Истории Европы», в основе которых важнейшие европейские мифы, желание сделать их «нашим общим прошлым». «История про царя Эдипа», поставленная специально для фестиваля «Аптекарский огород», «История о Зигфриде и Брунгильде», которая уже год идет в Черном зале Центра им. Мейерхольда, и находящаяся сейчас в производстве «История про Мерлина, короля Артура и рыцарей Круглого стола» (все это спектакли, скорее, для взрослых, хотя детей туда пускать тоже можно — отсутствие мата и «обнаженки» делает сторителлинг еще и возможностью обходить расползающуюся сейчас со страшной силой по сфере искусства цензуру, пусть даже возрастную). Они довольно сильно отличаются друг от друга и по форме, и по способу создания, но во всех случаях история рассказывается с участием нескольких артистов, объединенных режиссерской волей.
Я сама для себя придумала, что сторителлинг — это просто бедный театр. У нас ничего нет, не только денег на создание материальной базы — у нас нет даже пьесы, потому что любая пьеса требует определенного набора артистов, все знают, что «нельзя делать „Гамлета“ без Гамлета» и проч. В сторителлинге же артисты первичны, то есть вот есть артисты, которые хотят работать, на них уже и раскладывается история тем способом, какой можно себе позволить с этими конкретными людьми. И сами люди, то, что с ними происходит, здесь являются не только средством, но в некотором смысле и целью. Еще на стадии мастер-класса выяснилось, что для артистов сторителлинг очень полезен именно тем, что заставляет их говорить от себя, не бояться себя и формулировать свои мысли — не все это умеют, не все к этому готовы, и не всем даже в конечном счете удается это преодолеть. А на стадии работы над конкретными проектами стало ясно, что сторителлинг — это прежде всего драматургическая лаборатория, бесконечный застольный период, где все безусловно вовлечены в процесс, заняты выстраиванием сюжета и выявлением его поворотных моментов. И понимают, что если они не становятся активными соучастниками, пусть даже вынужденно, — им нечего будет играть: текста-то никакого изначально еще нет, его надо создать. Выработка текста в сторителлинге — самая сложная работа. Не у всех артистов есть драматург, который напишет пьесу на них лично, не всякий артист или режиссер способен сделать это сам, в одиночку. Шекспир брал историю, которая зачастую уже существовала до него, — и делал из нее пьесу с учетом реальных возможностей своего театра. В сторителлинге делают то же самое общими усилиями. Кому-то приходится брать на себя финальное оформление текста, в уже зафиксированном тексте исполнители могут бесконечно искать более точные, по их мнению, слова. Роль режиссера как человека, который определяет направление, выявляет суть, находит главные болевые точки, диктует форму и не дает уклониться от заданного курса, сохраняется, но, в принципе, это такой «коллективный Шекспир».
Таким образом, в сторителлинге в театре, по сути, нет ничего нового. Но в плане работы с материалом этот метод дает шанс браться за то, на что у тебя, казалось бы, нет никаких необходимых средств — финансовых, организационных, актерских. Все эти проблемы можно обойти и к тому же показать историю именно такой, какой ее видишь ты, расставить акценты по-своему, не борясь с автором, не боясь, что тебя не поймут, — ты сам все и объяснишь так, как сочтешь нужным. В плане работы с актерами безусловным плюсом является то, что материал изначально выстраивается на конкретного человека, обминается им под себя — в идеале здесь не должно быть сопротивления роли и должна быть очень высокая степень эмоциональной вовлеченности, ведь в процессе создания текста артисты дрались за каждое слово и каждый мельчайший поворот сюжета, отстаивая свою правоту. Наконец, в плане работы со зрителем это дает огромные возможности с точки зрения привлечения в театр людей не театральных, театр как вид искусства для себя отвергающих, каковых сейчас, к сожалению, большинство. Исчезает театр как место, где «все люди говорят неестественными голосами», — исполнитель оказывается один на один со зрителем, он рассказывает историю ему лично, глядя прямо в глаза, — как один человек рассказывает другому человеку, как рассказывают сказку ребенку или как исповедуются ночью за бутылкой, не отпуская собеседника ни на секунду, добиваясь максимального эмоционального воздействия. И даже само дикое для театрального человека слово «сторителлинг» иногда оказывается очень удобным способом обмануть зрителя и затащить его в театр, то есть в то место, которое мы все считаем лучшим на земле.