В московском ТЮЗе вышла премьера: «Дядя» по мотивам пьесы Чехова «Дядя Ваня» в постановке Петра Шерешевского. О том, как режиссер в очередной раз отражает реальность, интерпретируя классику, переписанную его альтер эго Семеном Саксеевым, — в эссе Анны Шалуновой.
Поминальная трапеза. На всю громкость звучит «Угонщица» в исполнении Ирины Аллегровой. Танцуют все. Отрывается Елена Андреевна в свадебном платье, рядом покачивается её избранник Серебряков; на разрыв аорты «угнала у всех на виду» пропевает дочь Серебрякова – Сонечка. Астров и Марина подтанцовывают в свое удовольствие, а Войницкие тихо качаются в сторонке.
Так выглядит одна из первых сцен нового спектакля Петра Шерешевского в Московском театре юного зрителя. Там есть все, что ожидаешь увидеть в каждом его спектакле, актуализирующем мировую классику. Трансляция крупных и средних планов с видеокамер, картина Эндрю Уайета (в спектакле «Медовый месяц в “Кукольном доме”» висела работа того же художника), кадры из кино, популярная и академическая музыка, ироничный самоанализ постмодернистских приемов, развитие отношений между героями под стать сериальной мелодраме, и пять пудов любви — прямо по законам мировой классики.
На этот раз действие разворачивается в квартире (на деле — в двух квартирах). Перед нами типичный павильон для ситкома (художник Анвар Гумаров): одну половину занимает гостиная и скрытые за поднимающимися стенами ванная, кухня и лестничная клетка, в другой половине — спальная комната соседей.
В спектакле Войницкие — не мать и сын, как у Чехова, а близнецы: Маша (Виктория Верберг) – педагог-филолог, Ваня (Игорь Гордин) – бывший математик, торгующий помповыми насосами. Профессор Серебряков (Игорь Балалаев) — киновед, его дочь Соня (Марина Гусинская) — логопед в детском садике, Елена Андреевна (Полина Одинцова) — бывшая студентка Серебрякова, сценаристка. Астров (Максим Виноградов) — врач Скорой помощи, он сосед Серебряковых, живет вместе с матерью Мариной (актриса Марина Зубанова играет вовсе не няню в семье Войницких, но кое-что от чеховской няни в ней все же осталось).
Всех их объединяют обстоятельства похорон и поминок — в последний путь провожают Верочку, жену Серебрякова, мать Сонечки, сестру Войницких, подругу, тетю… — близкого для всех человека. Для всех, кроме Елены Андреевны, которая довольно скоро оставляет всю явленную в начале застенчивость. Героиня Одинцовой, скромно и виновато щебечущая в процессе поминальной беседы, внезапно оголяется до нижнего белья, ловко переодевается в свадебное платье и вот уже они с Серебряковым в качестве молодоженов медленно кружатся, милуясь в объятьях. Играет ненавязчивая музыка. Венчает сцену крупный план лиц Маши и Вани Войницких, трансляция которого занимает половину зеркала сцены. Недоумевающий, но пытающийся скрыть недоумение герой Гордина, и отпустившая все старания спрятать реальные эмоции Верберг — с осунувшимся от разочарования лицом и слегка вздрагивающими бровями и веками. Артисты МТЮЗа хорошо знают правила игры Петра Шерешевского: любая сцена — твоя, в том смысле, что может оказаться на крупном плане, где все реакции — в фокусе. Не без помощи режиссера они показывают высший класс слаженной ансамблевой игры, и наблюдать за этим — отдельное наслаждение.
Происходящую на сцене фантасмагорию объясняет обозначенный в программке жанр спектакля: «Как бы по Чехову? Сон в двух действиях». То ли потому, что все события идут одно за другим, без смены дня на ночь, то ли потому, что пространства сосуществуют без границ (в нужный момент стены, отделяющие комнаты друг от друга, просто уплывают вверх), герои могут говорить и действовать так, как будто их никто не видит, явь путается с вымыслом, а мертвые встречаются с живыми. Почему так?
Все они разъясняют друг другу то, что с ними происходит (да и жизнь вообще) – с точки зрения науки, только наука у каждого своя. Войницкий пересказывает законы термодинамики, проецируя их действие на повседневность. Филолог Войницкая отвечает на это цитатами классиков (Чехова, прежде всего). Серебряков, тоже постоянно осмысляющий бытие, подходит к философствованию с привычного себе ракурса киноведения. Вот в разгар поминок-свадьбы он говорит по телефону с коллегой о киноязыке румынского режиссёра Кристи Пую: мол, есть у него одна картина, «Сьераневада», где поминки превращаются в хаос. А снято все это словно в реальном времени, и будто нет дистанции между зрителем и запечатленным хронотопом. Так Серебряков невольно комментирует и сюжет, и форму спектакля Шерешевского.
Кино, литература, физика, биология и фармакология (доктор Астров мечтает изобрести лекарство от рака с помощью искусственного интеллекта) вызывают бесконечное число аллюзий. Также возникают и бесчисленные интриги между героями: каждый здесь кого-то любит, только не получает взаимности. Можно было бы пересказать, как по-новому прочитаны сюжетные линии, как иначе раскрываются герои и чего добавляют те самые аллюзии. Ведь в «Дяде» и Сонечка — не тихоня, и Елена Андреевна переспит с Астровым, и Войницкий выстрелит в цель… Но в сущности, это ничего не изменяет.
В одной из сцен выступление профессора Серебрякова с подробным докладом о кино становится частью нарратива. Так он анализирует фильм «Мертвые не умирают» Джима Джармуша. В показанном фрагменте зомби окружают двоих полицейских в машине, и те все же решаются выйти с ними на бой. Решаются ли на какой-то бой герои спектакля? Войцницкий, делая житейские выводы из законов термодинамики, повторяет: «Если ты хочешь быть славным парнем — продолжай бороться, а если ты хочешь просто выжить — выходи из игры». В этом ответ.
Энергия всегда сохраняется, просто меняет форму. Энтропия всегда увеличивается, порядок вечно стремится к хаосу. Достичь абсолюта невозможно. И, кажется, герои спектакля (и, вероятно, его создатели) находят для себя одно решение во всей этой несущейся вперёд необратимости — эскапизм. Неважно, выстрелит дядя Ваня или нет. Стол уже накрыт. Неважно, что за повод: свадьба или поминки. Они все усядутся за него, мертвые и живые, и будут передавать по кругу селедку под шубой, жевать пирожки и выковыривать петрушку, застрявшую между зубов. Не важно, ждёт ли впереди их (нас?) светлая и прекрасная жизнь, или не ждет вообще ничего. Никакого взгляда в будущее, не то что помысла, у них нет. А потому и бороться не за что. Остается только фиксировать настоящее. Как бы Чехову.