Дина Годер впрыгнула в последний вагон и посмотрела легендарный спектакль Охада Нахарина, который восемь раз сыграли в «Ангаре 11» в тель-авивском Северном порту.
Это восстановление, пусть и с переделками и добавлениями, хрестоматийной постановки 1993-го года, из которой, по крайней мере, два культовых эпизода мы видели много раз в других его спектаклях. В том числе и в Москве, когда Нахарин, впервые работая в России, сделал для музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко одноактовку «Минус 16» в спектакле «Экман / Кайдановский / Нахарин». Эпизоды «Эхад ми йодеа» и танец с женщинами из зала – это то, что всегда идет «на ура», но так, как это танцует Бат-Шева в Израиле, не танцует никто.
«Hangar 11», который 80 лет назад был построен как один из складов Тель-Авивского порта, совсем недавно, вслед за тем, как порт стал модным прогулочным местом в городе, тоже был реконструирован и превратился в гигантскую оснащенную площадку для представлений на несколько тысяч мест. Вероятно, в первую очередь, имелись в виду музыкальные шоу, но «Анафаза», которую подавали как специальное событие, а не премьеру, и билеты на которую были раскуплены мгновенно (кто знает, когда спектакль покажут в следующий раз и покажут ли?), с первых минут создавала драйв рок-шоу.
Нахарин вышел на сцену с вступительными словами в шикарном красном бархатном платье до пола с пиджаком и этим сразу задал уровень театральности. Свет погас, а когда зажегся снова, и зрители увидели знакомый полукруг стульев, на которых сидели танцоры в черных костюмах и шляпах, то есть первый «кадр» эпизода «Эхад ми йодеа», двухтысячный зал просто зашелся: орал, свистел и аплодировал, как на рок концерте.
На фото – Охад Нахарин в спектакле “Анафаза” /©Ascaf. Фото предоставлено пресс-службой ансамбля “Бат-Шева”
На сцену вышли все наличные танцоры Батшевы, вместе труппа и Молодой ансамбль, больше 30 человек, ясно, что в «Анафазе» они раньше не танцевали – спектакль был окончательно снят с репертуара больше десяти лет назад. Но зрители его хорошо помнят, кое-кто был даже на самых первых спектаклях 30 лет назад, и мы скоро об этом узнаем.
Я без конца пересматриваю «Echad Mi Yodea» в интернете – эта сцена там есть во множестве вариантов – и думаю о том, что же для Нахарина она значит, почему детская пасхальная считалка вдруг зазвучала мрачно и торжественно. Для меня этот эпизод – о том человеке, одном из последних в ряду, который каждый раз падает, когда все вскакивают, о том самом слабом и нелепом, который остается одетым, когда все в исступлении срывают шляпы, пиджаки и рубашки, и бросают их в центр круга. Он не такой как все, но снова и снова садится в общий круг.
На сцену выходит Билли Бэрри, один из лучших танцоров Батшевы, американец, танцующий у Нахарина уже 12 лет. Он в сверкающем и струящемся диско-платье до полу, с гигантским залом он говорит вкрадчиво, как со сцены небольшого квир-клуба, но постепенно раскручивается, зажигая публику. «Мне жаль вас, я на свету, а вы в темноте. Дайте свет в зал!» – «Потанцуем! – Поднимите руку, кто зарабатывает больше миллиона! – Встаньте, кто видел «Анафазу» 30 лет назад!» Миллионеров тут нет, а те, кто видел спектакль на премьере, есть. – «Встаньте! Сядьте! Спойте! Станцуйте! Кто помнит наизусть телефон своей мамы? Поднимите руку, кто хочет, чтобы я перестал спрашивать и ушел!», – Билли выглядит как настоящий ведущий шоу, через него Нахарин разговаривает со своими зрителями и зал – самого разного возраста, от детей до стариков – готов на всё.
Вообще, в этом спектакле слова очень много значат, Нахарин часто использует текст, заменяя им привычную музыку, речь иначе организует ритм танца, но я не помню у него другого спектакля, где текста так много, и он настолько значим сам по себе. Танцоры, выстроившись шеренгой, мерно вышагивают из правого угла сцены в левый и обратно, по дороге то один из них, то другой выпадает из строя и выходит с маленьким соло, которое ложится на фонограмму его собственного рассказа о себе. Это знакомство с молодыми танцорами, но это и рассказ о том, какие разные люди, какими разными путями попадают сюда. Каждый рассказывает свое. – Меня зовут так-то, я из Канады, моя мама, мой папа… – Меня зовут так-то, я родился в Бней Браке (это религиозный город рядом с Тель-Авивом) и дальше идёт драматическая история, каково было учиться танцу ребенку из религиозной среды, его в 12 лет выгнали из дома, он жил у своей учительницы и с тех пор не видел родных. – Я только полгода в Израиле, еще не знаю иврита, буду говорить по-английски, но здесь мой бойфренд. Танцовщица со славянским именем рассказывает, как её найти в инстаграме.
Большой эпизод идёт под звучащий фонограммой монолог об израильской идентичности и сегодняшнем ощущении израильтянина, не чувствующего себя на родине в безопасности и о тревоге за будущее страны, существование которой не кажется безусловным. Это, как мы понимаем, заглянув в программку, фрагмент разговора знаменитого писателя Давида Гроссмана со студентами в 2020-м году. Ясно, что 30 лет назад в этом месте спектакля было что-то другое. Гроссман известен своими левыми взглядами, Нахарин со своим театром, как и большая часть израильской художественной интеллигенции, тоже поддерживает левую повестку в главных здешних политических спорах, в частности, в палестино-израильском конфликте. В спектакле есть большая сцена с флагами разных стран, среди которых есть и палестинский, и израильский. Все думают о том, в какой стране будут жить их дети, и будет ли эта страна существовать?
«Анафаза» была поставлена на живую музыку, в ней 30 лет назад сам Нахарин пел и играл на гитаре, с ним были Данни Маков и Ави Беллели из знаменитой в то время группы «Некамат ха-Трактор» («Месть трактора»). Сегодня всё так же: в глубине, в поднятых над сценой нишах, те же музыканты – Ави Беллели и Данни Маков из «Tractor’s Revenge», и Нахарин в своем ослепительно алом платье с гитарой поёт хрипловатым низким голосом. Но главное для этого спектакля – перкуссия, мощный ритм, оглушительные барабаны. В одной из сцен огромную ударную секцию вытаскивают на сцену, четыре барабанщика бьют, как танцуют – грохот пробирает до печёнок, словно в африканских ритуальных танцах. Длинная цепочка людей в черных костюмах и шляпах пересекает сцену в бесконечной скорбной процессии, мрачно отбивая ритм пустыми канистрами из-под воды. В конце та же цепочка людей с канистрами, сняв одежду религиозных евреев, скачет, подпрыгивая и уже весело стуча пластиковыми ведрами, потом каждый усаживается на одно из них, ставя перед собой второе как барабан – и вот уже полная сцена звонких барабанщиков.
На фото – сцена из спектакля “Анафаза” /©Ascaf. Фото предоставлено пресс-службой ансамбля “Бат-Шева”
В «Анафазе» есть всё: танец и док, кукольный театр (большая сцена, где несколько танцоров становятся кукловодами для танцовщицы, которая гнётся и ломается как кукла), травести шоу и стендап. И цирк: клоунада с репризами и пантомимой и даже акробатика: Билли Бэрри поднимается в воздух, идя прямо по стене, как муха. Этой сцены раньше не было, как не было такого зала и такого танцора, но было другое: двадцать лет назад «Анафазу» играли на фестивале в израильской пустыне, и под открытым небом её смотрели шесть тысяч человек. Те, кто работает в Батшеве, говорят: обычно восстановлением спектаклей Нахарин не занимается, это делают репетиторы. Но в этот раз он работал со своей труппой, как на премьере, потому что теперь он хотел этим спектаклем сказать что-то новое.
Как и раньше в конце спектакля идёт вторая хрестоматийная сцена «Анафазы» – танец со зрительницами, для которого танцоры, мужчины и женщины, одетые в черные костюмы и шляпы, выбирают себе партнерш из зала. Рассказывают, что 30 лет назад выход актёров в зал и приглашение к танцу было для публики шоком, такого в Израиле не делал никто, женщины стеснялись, зажимались, пугались. Теперь публика изменилась, и «Анафаза» стала одной из причин её изменения. Женщины знают, что их будут звать на сцену, они готовятся, специально надевают яркие платья, рвутся выходить и танцевать. И эпизод, в котором одетые в черное актеры Батшевы оказываются на сцене с яркими, как экзотические птицы, израильтянками разного возраста, очень красив. А когда женщин проводят обратно на места, посреди сцены остается и долго тихо танцует последняя пара с нарядной пожилой дамой, – это ещё и невероятно трогательно. И тоже значит что-то важное.