В этом номере рубрика «Старый спектакль» посвящена «Отелло» Эймунтаса Някрошюса, премьера которого состоялась в вильнюсском театре «Мено Фортас» в 1999 году, и который, по мнению Алексея Бартошевича, стал «вершиной театральной судьбы замечательного литовца». Восстановленный к двум фестивалям осени 2010 года: «Балтийский дом» (Санкт-Петербург) и «Сезон Станиславского» (Москва) — он дал интересный повод для размышлений о прожитом и отраженном в нем времени. Чтобы разговор был более предметным, мы приводим выдержки из рецензии Дины Годер, написанной в год после премьеры.
Слух о том, что Эймунас Някрошюс этой осенью привозит своего Отелло в последний раз, заставила меня прийти — посмотреть его снова. И увидела я вроде бы тот же, но все же другой спектакль.
Драма Отелло — Владаса Багдонаса в 1999 году была в том, что привыкший к боям и штормам солдат не смог поверить свалившемуся на него счастью, привыкший к войне не смог поверить в возможность мира. Для поколения революций наступающая стабильность оказалась нежданным испытанием. Впрочем, как всегда у Някрошюса, эти вывихи века обнаруживали себя в человеческом измерении, во взаимоотношениях конкретных людей.
Все рецензенты после премьеры писали о юности героев, окруживших вернувшегося домой ветерана-мавра. Пока Отелло воевал, подросло первое «непоротое» поколение. Родриго, Яго с Эмилией, Кассио с Бьянкой — точно описанная в статье Дины Годер беззаботная компания юнцов, душой которой была прекрасная восторженная Дездемона. Она резвилась, перепрыгивая на одной ножке венецианские каналы, в которых их отцы усмирили морскую стихию.
Хрупкой, порывистой, бесстрашной в своей прихотливой идеальной пластике Дездемоне в исполнении балетной примы Эгле Шпокайте жизнь была интересна. Она увлеклась Отелло, который открывал ей мир, манящий сказочными для нее испытаниями и неведомыми страстями. Когда он в шторм на корабле кружил ее в вальсе, грозная стихия становилась приключением. Когда его сильные руки удерживали ее на краю обрыва, ее радостный испуг был исполнен восторга. Когда те же руки под тот же вальс душили ее в смертельных объятиях, она до последнего мгновения верила в то, что это — танец.
Отелло же Багдонаса, ошеломленный ее победительной прелестью, ни на мгновение не мог расслабиться — вот-вот она обернется и увидит, что он ей не пара. Поглядывал со стороны на забавы родной ей компании и ждал — вот-вот… Обиженный невниманием учителя мальчишка Яго (Роландас Казлас) зажег искру, даже не подозревая, какой пожар она вызовет. Ему стоило кивнуть в сторону Кассио (Кястутис Якштас), чтобы неопределенная, порожденная разъедающим сомнением, ревность мавра обрела зримую цель. Милая резвушка Эмилия (Маргарита Жемелите) играючи умыкает роковой платок, просто чтобы кокетливо подразнить своего шаловливого муженька-новобрачного.
В 2010-м на сцене мы увидели семью, долгое время прожившую на своем острове, со сложившимся бытом (стирками, ожиданием мужа с работы), привычным распорядком дня, узким кругом знакомых. Главным аккомпанементом этих будней становиться не рев шторма, а неотвязный плеск воды о борта лодок, причаленных в порту (описанный многими шум воды в канистрах, потряхиваемых двумя безмолвными персонажами). Прошедшие годы лежат на событиях ощутимым грузом. Женщины — и Эмилия, и Бьянка, и Дездемона — явно озабочены тем, что страсть, поглотившая некогда их мужчин, потеряла теперь свою будоражащую мощь. Им не до игр. Эмилии злополучный платок нужен как воздух: ей кажется, что он — ее последний шанс вернуть мужа. Понимает, что дело не чисто: слишком давно его Яго клянчит. Понимает, что пропажа подарка Отелло грозит ее давнишней подруге неприятностями. Но не подозревает, какими. Стагнация притупляет бдительность. А для Дездемоны просьба о реабилитации Кассио становится важной проверкой: сохранилось ли ее влияние на мужа. Сцена с раздвигающимися стульями обретает новый смысл. Она уже давно чувствует, что расстояние между ней и Отелло растет. Ее теперешние забавы — лишь попытка напомнить ему о прежних радостях. Их прогулки над обрывом теперь ее серьезно тревожат.
А сам генерал, подуставший от ссылки в отдаленном гарнизоне, истолковывает нарастающее отчуждение по-своему. Малодушничает, ищет виноватого. И пообтесавшийся на службе Яго, копивший все эти годы мелкой службы мелкие обиды, сознательно растравляет саднящие сомнения начальника. Унижение Отелло — вот теперь цель Яго. Большой несуетный Отелло начинает постепенно двигаться в суетливом ритме младшего офицера, позволяя тому превратить себя в марионетку.
Незабываемый смертельный вальс Отелло и Дездемоны, сохранив внешний рисунок, изменился в спектакле совершенно. Потому что танцуют его другие люди. Тут уж никаких сомнений «хотел ли он ее убить?» нет. Не потерявшая своей воздушной хрупкости Дездемона — Шпокайте прижимает свои легкие босые стопы к грубым ботинкам мужа, подчеркивая свою беззащитность перед ним. И в этом ее вызов — она понимает, что он собирается убить. И она снова и снова сама бросается в объятия мужа, не справляющегося уже с тяжкой работой палача, чтобы он закончил-таки их общую муку. А когда она, наконец, вытягивается на полу в смертельной неподвижности, Отелло — Багдонас тяжело опускается на кровать — передохнуть. Не выдерживая мертвой тишины, начинает так и сяк обихаживать тело, чтобы хоть чем-то себя занять. Не знает куда себя деть. Отбиваясь от нападок появившейся Эмилии, он привычно произносит слово «жена», и тут только его пронзает осознание содеянного: жены у него теперь нет. Этот Отелло казнит себя не за то, что «отшвырнул перл, дороже, чем весь его народ». Он уничтожил то, ради чего любой народ и живет, — дом и мир.
незабываемый смертельный вальс отелло и дездемоны, сохранив внешний рисунок, изменился в спектакле совершенно. потому что танцуют его другие люди. тут уж никаких сомнений «хотел ли он ее убить?» нет
Спектакль Някрошюса, как и все великие спектакли, — живой организм. Он существует, впитывая меняющийся опыт, настроения и судьбы играющих его актеров и смотрящих его зрителей. Они вместе пережили в конце века смену эпох, и они же теперь живут в наше остановившееся время. Кто знает, что труднее? А потому Отелло и сегодня не отпускает ни тех ни других. И потому, посмотрев этой осенью его в пятый раз, я верю, что увижу его вновь.