Ереван все чаще становится центром театральных событий. Совсем недавно закончился Хронофест – фестиваль, проводимый временной компанией «Хронотоп». Ближайшее время мы расскажем и о нем. А сегодня наш корреспондент рассказывает о «Собачьем сердце», которое поставил Константин Каменский, британский театральный режиссёр с гитисовским бэкграундом. Актёры и другие соавторы спектакля живут в восьми странах. Финальная стадия работы и премьера состоялись этой весной в Ереване. Повесть о сверхчеловеке Преображенском и недочеловеке Шарикове Булгаков написал ровно 100 лет назад – в 1925-м. Ереванский показ заставляет подумать о том, что минувшее столетие в России – век Шарикова.
*ДАННЫЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ НОВАШОВЫМ АНДРЕЕМ ВАЛЕРЬЕВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НОВАШОВА АНДРЕЯ ВАЛЕРЬЕВИЧА.
Самое запоминающееся в спектакле Каменского, который является и автором инсценировки – параллельное существование реального и виртуального. В этом «Собачьем сердце» есть собачья оптика. Оператор сидит у ног профессора и его ассистента и снимает их с нижней точки. Изображение транслируется на экран, перед которым расположился актёр, играющий Шарикова. Он смотрит именно на экран. Зрители видят обе реальности одновременно.
Профессор Преображенский появляется сначала на экране, а потом материализуется на сцене. Когда он ведёт приём, он сидит на сцене в профиль к зрителям, а его пациенты – видеопроекция. Экран вертикальный, и признания пациентов чем-то напоминают рилсы в Инстаграме.
Научный консилиум, на котором Преображенский представляет результаты своей блестящей операции, решён как видеоконференция. Находящимся на сцене профессором, сыгранным Александром Феклистовым, с экрана восхищается реальный ученый – биолог, популяризатор науки Илья Колмановский.
На белые ширмы и на задник по ходу действия проецируется анимация: чёрное небо, летящие белые снежинки, столичные улицы, где уже готов отбросить лапы голодный замерзающий пёс. И похожие на чьи-то сны существа, переносящие зрителей в реальность мифа о сотворении человека.
«Художник спектакля, автор сценографического, костюмного и анимационного концепта Ирина Вус – французский театральный дизайнер украинского происхождения. Художник по свету – Влад Фролов. Видеоинженер – Ян Шупа. Завпост – Павел Яничкин. Костюмер –Марина Спектор. Вот и вся наша небольшая производственная команда», – уточнил Каменский в нашей беседе.
«Собачье сердце» – спектакль большой формы: премьера состоялась на сцене ереванского академического театра имени Габриэла Сундукяна – и я не ожидал, что лично для меня он начнётся как интерактивный. Место было с краю, напротив входа в партер. В эту дверь нетвёрдой походкой зашёл актёр, дотронулся до меня и спросил, нет ли кусочка хлеба.
Раз уж произошла эта случайность, и я стал участником действия, напишу несколько фраз, от которых, возможно, при других обстоятельствах воздержался бы. Булгаковское «Собачье сердце» – пожалуй, самое известное произведение 1920-х – из тех, которые пришли к читателям только десятилетия спустя. Как и миллионы соотечественников, в сознательном возрасте встретивших развал СССР, я впервые познакомился с «Собачьим сердцем» благодаря экранизации Владимира Бортко конца 80-х. Позже этот фильм раскритиковали. Оказалось, что он подозрительно похож на итальянско-германскую экранизацию этой повести, вышедшую десятью годами ранее. Фильм Бортко сегодня кажется слишком упрощённым, прямолинейным, но в 1988 году он стал откровением, для многих сделал видимым целый пласт русской литературы, о котором никогда не рассказывали в советской школе. Так что при слове «совок» я в первую очередь вспоминаю Шарикова из фильма Бортко.
Значительно позже, уже прочитав и перечитав «Собачье сердце», я видел два антрепризных спектакля в маленьком городе, где тогда жил. В обоих актёры, игравшие Шарикова, в первых эпизодах были в мохнатых тулупчиках и бегали на четвереньках. Дурная художественная самодеятельность и иллюстративность. У «Собачьего сердца» романа с театром не сложилось. Название знаменитой повести Булгакова часто появляется на театральных афишах российских городов, но, судя по фотографиям и аннотациям, большинство этих спектаклей потакают зрителям, которые жаждут развлечений и боятся театральных экспериментов.
35 лет назад, когда булгаковская повесть обрела массового читателя, казалось, что она описывает исключительно советские, уходящие в прошлое, маргинальность и хамство. Но хамы и маргиналы в нашей многострадальной стране не переводятся. Безусловно, сегодня Шариков ассоциируется в первую очередь с неким «героем» войны – человеком с детским самосознанием, жившим не просто серую, а именно что собачью, нищенскую во всех смыслах, жизнь, который волей случая оказался в центре внимания и пустился во все тяжкие. Смущает разве что очевидность этой аналогии. В спектакле соответствующие отсылки присутствуют, но не педалируются.
Шариков, которого играет Семен Штейнберг, попросив хлеба, уковылял из партера на сцену. Пса он не изображал. Разве что полусогнутая нога, которой он не мог наступать на всю ступню, напоминала собачью лапу, и на штанах болтался хлястик, отдалённо напоминающий хвост. Не слишком аккуратная борода, бесформенная причёска. К этому образу подошла бы майка-алкоголичка, но Штейнберг был в футболке камуфляжного цвета, намекавшей, что этот битый жизнью мужичок то ли уже повоевал, то ли ему ещё предстоит.
Шариков в этом спектакле не омерзителен. В самом начале, когда он, ещё не человек, непосредственно реагирует на всё, что видит в барском доме, он даже по-своему обаятелен. Шариков, которого уже «просветил» Швондер, превращается в эдакого пафосного шоумена в ярких клоунских ботинках, клетчатом пиджаке и красной шляпе. Играет он не на балалайке, а на электрогитаре. (Здесь невольно вспоминается Сергей Шнуров, хотя Семен Штейнберг не косплеит этого музыканта.) Снова и снова он «запиливает» на электрогитаре композицию Георгия Свиридова «Тройка» из сюиты по пушкинской «Метели». Звучит эта музыка и во время операции по обратному превращению Шарикова в собаку.
«Более русскую музыку сложно себе представить. Она для меня связана и с гоголевской птицей-тройкой, и со сталинской тройкой, пришедшей арестовывать профессора Преображенского», – рассказал мне режиссёр Константин Каменский.
Рассуждая о глобальном, о переписке Каутского с Энгельсом, инфантильный Штейнберг-Шариков восседает на детской лошадке-качалке. В этот момент оператор снимает его с нижней точки. Зрители видят на экране глупую и тщеславную физиономию.
В другом эпизоде Штейнберг снимает сам себя. Результат тоже проецируется на экран. В этот момент его Шариков выглядит потерянным: как человек, у которого возникла смутная потребность в рефлексии, но рефлексировать он еще не способен.
Шоумен в клоунском наряде – это ещё не финальная метаморфоза. Когда Шариков «поступает на должность» – кошек истреблять – он появляется в наряде, вызывающем ассоциации с бойцом спецназа: чёрная обтягивающая одежда, чёрная вязанная шапочка.
«Вчера котов душили, душили…». Рассказывая, как прошёл рабочий день, Штейнберг-Шариков разминается, как спортсмен. Широко расставив ноги, переносит центр тяжести справа налево и слева направо. Испытывает почти сладострастие. Этот Шариков уже не комичен, а опасен. Пистолетом, выданным на любимой работе, угрожает Преображенскому и доктору Борменталю.
Швондер и компания большую часть спектакля ходят в камуфляже. Они неприятны, но не карикатурны. Сергей Григорян ближе к финалу переодевается в гражданский костюм. Выглядит и ведёт себя приличнее, чем многие нынешние пропагандисты. Авторы спектакля придумали, что он спустится в патер и перескажет собравшимся речь Троцкого. Насколько я понял, речь о докладе 1920-го – «Задачи трудовой мобилизации», где есть куски и о положении на фронтах Гражданской войны, напоминающие новости из нынешней реальности. Доклад дополнен словами, которых у Троцкого не было: «Не мы начали эту войну, но мы должны её закончить». Эту фразу Григорян-Швондер повторяет трижды.
В повести Булгакова профессор Преображенский напевает «К берегам священным Нила…». В спектакле интерьеры и декор отсылают к Древнему Египту. Преображенский в исполнении Александра Феклистова не только аристократичен, но ещё и эзотеричен. Цвет его халата сродни царской позолоте. На деревянном кресле-троне восседает как жрец, царь или даже бог, сотворивший человека. Он играет печаль, может быть, даже вселенскую скорбь. Мудрый Преображенский Феклистова быстро всё понимает про своё творение. В конце спектакля Феклистов-Преображенский устаёт, потухает. Сидит в кресле, прикрыв глаза, и уронив голову на грудь. Шариков, наоборот, в своей больничной пижаме в этот момент похож на римского императора-триумфатора в тоге.
«… голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживёт. Нам на это нечего смотреть», – говорит в финале Штейнберг-Шариков, расположившийся у ног профессора. Напротив молча стоят Швондер с соратниками – и очень внимательно на них смотрят.
В спектакле Каменского есть мимолётная, но, кажется, очень важная деталь. Шариков с доктором Борменталем, которого играет Георгий Служитель, собираются в цирк, чтобы посмотреть на животных. Шариков указывает рукой в зрительный зал: «Там цирк?». Борменталь отвечает, что в другой стороне, и уводит подопечного за кулисы. Но неверное предположение Шарикова показательно: превратиться в зверя, расчеловечиться может каждый.
После ереванской премьеры спектакль уже сыграли в Тбилиси. Впереди гастроли в Израиле, Европе и США.