Псковский театр драмы имени Пушкина открыл 116-й сезон премьерой спектакля-кабаре Дмитрия Месхиева «Постой, паровоз!». Из Пскова – Александр Донецкий.
Мало, кто знает, что худрук Псковской драмы Дмитрий Месхиев, фильмография которого насчитывает более двадцати названий (из самых известных: «Над темной водой», «Женская собственность», «Механическая сюита», «Свои», «Батальонъ»), в начале 1990-х был режиссером парадоксальных перфомансов «Поп-механики» Сергея Курехина. То есть его нынешнее обращение к жанру музыкального представления в некотором смысле возвращает нас к истокам питерского постмодернизма (что бы теперь ни понималось под этим до неприличия многозначным термином) с его установкой на эксперимент и карнавализацию сценического пространства.
«Постой, паровоз!» сочинялся и репетировался почти год, точнее, десять месяцев, и это не просто концерт, а целый проект: специально под музыкальный спектакль был реконструирован театральный буфет, знаменитый тем, что в нем выступали такие звезды мировой сцены, как танцовщица Айседора Дункан и бас Федор Шаляпин, которым довелось побывать в Пскове на гастролях. Референсом для нового оформления помещения стала фотография, запечатлевшая дореволюционный интерьер псковской гостиницы «Лондон» (художники – Александр Стройло и Ирина Кросс).
В сет-лист спектакля вошли два десятка песен, считающихся классикой русского шансона, но идея скрестить «блатняк» и постмодерн не исчерпывает замысла Дмитрия Месхиева. Песни под фортепиано, гитару и перкуссию исполняет обладательница чудесного сопрано Александра Терских, дипломированная оперная певица, выпускница Петрозаводской консерватории. Но замысел режиссера и шире, и глубже, чем просто концерт: песни – это удобный повод рассказать о трудных судьбах их авторов и первых исполнителей, проецируемых на крутой маршрут всего народа, пережившего годы сталинщины. То есть возможность в легком жанре (но легком только на первый взгляд) напомнить зрителю о том, о чем сегодня как-то «не комильфо» вспоминать. О репрессиях и лагерях ГУЛАГа, о том, что всего каких-то полвека с небольшим назад полстраны сидело, а полстраны охраняло, о зеках-интеллигентах, получивших свои «десяточки» по политическим статьям и отправившихся на лесоповалы Сибири и Дальнего Востока. Где им и выпало разделить пайку с родным народом и обогатить почтенную традицию блатной песни своими авторскими произведениями.
Первый же номер программы – знаменитая «Постой, паровоз!», давшая название всему спектаклю, – отсылает к истории автора текста, Николая Ивановского, после отсидки работавшего на киностудии «Ленфильм», писавшего стихи и прозу, и в 1983-м году принятого в Союз писателей. Этот занятный сюжет коротко излагает Ведущий (артист Андрей Кузин), у которого в спектакле вторая, после Певицы, главная роль: дать краткую биографическую справку автору прозвучавшей песни, рассказать случай из его жизни, прочитать стихи, вводящие в контекст творчества или эпохи.
К песне Александра Вертинского «Пей, моя девочка, это плохое вино», к примеру, прилагается байка о том, как артист бедствовал в Шанхае и сдавал свой концертный фрак в ломбард, чтобы снова выкупить его после получения гонорара за выступление. «С одесского кичмана» сопровождает исторический анекдот (а может, и реальный случай, кто теперь подтвердит?) о том, как якобы сам Сталин на одном из закрытых кремлевских концертов разрешил Утесову исполнять этот блатной шлягер на концертах по всей стране. За игровым брутальным юмором шансона («Ведь я проститутка! Я – фея из бара») зрителя ждет неподдельные печаль и боль. Песню «Купите папиросы» предваряют трагические стихи «Сыну, который будет» репрессированного поэта Михаила Фроловского, как и миллионы других, превращенного в «лагерную пыль». Поэт сгинул в Карлаге, а строчки остались, и конферансье читает их, вызывая у зала коллективный спазм в горле:
Это я, но только помоложе,
Это дед, но только посильней,
Это кровь моя под новой кожей,
Смуглой кожей матери твоей.
В судьбе отдельного человека отражается судьба нации. Из монтажа песен, воспоминаний, стихотворений, смешных и драматичных случаев, возникает объемная, полифоническая картина прошлого огромной страны, целый ХХ «век-волкодав».
Казалось бы, шансон – предельно простая («народная») музыка, но такого впечатления не возникает: пианист Борис Федотов, гитарист Иван Федоров и барабанщик Ярослав Погодин создают довольно тонкую и прихотливую музыкальную ткань. В некоторые песни неожиданно вплетаются классические или популярные эстрадные мелодии, получаются как бы инструментальные «микстейпы», сыгранные вживую: «Облака» Александра Галича начинаются и заканчиваются «Лунной сонатой» Бетховена; «Окурочек» Юза Алешковского предваряет проигрыш «По диким степям Забайкалья»; в номере «Заплутали мишки, заплутали» вдруг звучит «Колыбельная медведицы» из мультфильма «Умка» 1969 года, а в «Купите папиросы» внезапно врывается «Ноктюрн» из репертуара Муслима Магомаева («Между мною и тобою — гул небытия, звездные моря, тайные моря»).
В номере «Костюмчик новенький, колесики со скрипом» парадоксально спорят друг с другом мотивы «Мурки» и знаменитого «Адажио» Альбинони – авторство последнего вроде бы принадлежит Ремо Джадзотто, но кто только не присваивал, не перепевал и не «каверверсировал» в 20-м веке обе мелодии, если вдуматься, ничуть не противоречащие друг другу. И «Мурка», и культовый ныне «Альбинони», в принципе, об одном и том же: о яркой, как вспышка, жизни и быстрой неизбежной смерти, уравнивающей и примиряющей всё – низкое и высокое, пошлое и благородное, смешное и трагическое. Это и есть живой и непосредственный постмодерн, постыдно равнодушный к смешению стилей и жанров, вернее, укладывающий их в один длинный, равный столетию, трек-лист: 2 часа 20 минут с антрактом оказываются тождественны учебнику истории России ХХ века – со всеми его ужасами, о которых действительно хотелось бы забыть.
Это если философски занудствовать. А если обойтись без рефлексий и излишнего снобизма, то лучше просто расслабиться и получить полноценное эстетическое удовольствие: искусство песни к этому располагает. Красивая женщина с дивным голосом, артистичная, меняющая настроение эстрадных номеров, словно театральные маски, обаятельный ведущий, приглашающий публику потанцевать прямо в зале, виртуозы-музыканты – собственно, что еще нужно зрителю? Разве что метафизический довесок, незримый выход в небеса, в те самые «облака» Галича, о которых поет Александра Терских в одной из смысловых и эмоциональных кульминаций спектакля:
И по этим дням, как и я,
Полстраны сидит в кабаках!
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака.
Кабаре Дмитрия Месхиева «Постой, паровоз!» получилось многослойным. И когда закат заглядывает в окна театрального буфета, в его багровых отсветах можно заметить «те края».