Режиссер большой формы, преуспевший в отличие от многих постановщиков в его возрасте в зрелищно-монументальном, эмоциональном, синтетическом театре, Кирилл Серебренников часто говорит о «грехе интимизации», камерности, который поразил почти целиком цех молодой режиссуры.
Но и Серебренникову пришлось меняться, адаптируясь под задачу и своих актеров-учеников из Седьмой студии — в «Сне в летнюю ночь» он становится таким, каким его уже не ждали увидеть. Жанр шекспировского «сна» потребовал спектакля-путешествия: зритель переходит вслед за действием из одного сновидческого пространства в другое. Каждое из этих пространств — герметично устроенная клетка, в которой предлагаются свои правила и обстоятельства.
В царстве Богов мы стыдливые наблюдатели, которым дозволено через дырки в замутненных окнах (действие идет в полуразрушенной теплице, которую зрители окружают) разглядеть мир недоступных и непостижимых. Разговоры их еле слышны. Позже это же пространство оккупируют Рабочие и зрителю позволят пройти через эту теплицу, где облачный олимпийский дымок сменит смрад дешевых папирос. В царствах Правителей и Людей мы — объекты воздействия, на нас, нам на погляд играют свои простейшие любовные драмы Люди и сложнейшие многоходовые комбинации Правители, погружая публику в патоку игры гормонов и амбиций. В финальной сцене, где Рабочие развлекают Богов, зритель становится уже участником действия: его просят крутить сценический барабан, на котором разворачивается Божественная комедия о Пираме и Фисбе.
Меняя функцию зрительского внимания, режиссер добивается от нас погружения, утопания в этом сновидении, которое вовсе не обладает качествами сказки. Напротив, это напряженный, утомительный сон-кошмар, где каждое проявление — объект психоаналитического изучения. Нет сказки в этом мире, нет пространства для сказки, один тревожный навязчивый сон современного человека как продолжение его самоубийственной жизнедеятельности.
Как и на сцене, действующие лица в программке разделены на миры, на царства. Цари, Правители, Люди, Рабочие. И вот тут умная, тонкая, серьезная концепция и — отчасти — объяснение, почему в «Сне в летнюю ночь» нет сна.
В ренессансной модели культуры общество представляло собой слоеный пирог, где при четкой и ясно ощутимой иерархии слои социума полагались друг на друга и были зависимы. Шекспир, смешивая в «Сне в летнюю ночь» человеческий мир, «надчеловеческий» в виде государственной власти, «подчеловеческий» в виде плебса, божественный, трансцендентный мир эльфов и добрых волшебников, а также миры флоры и фауны, показывал единство, взаимность и одновременность процессов, творящихся в космосе и во вселенной. Идеей Шекспира, свободного человека эпохи Возрождения, была взаимозависимость и взаимоперетекаемость слоев — тем более в момент праздника, в момент преображения. На карнавале, в атмосфере всеобщего цветения принцип иерархии сменяется на принцип грибницы, уравненной в правах любви и смерти грибницы. Места в социальной иерархии могли запросто перетасоваться так, чтобы люди из высшего мира соединились в оргиастическом экстазе с людьми из низшего из миров.
Такова философия Возрождения. Но мы ушли далеко от самой прекрасной из всех возможных культурных эпох. И в нашем мире царят иные законы, хотим мы это замечать, признавать или нет.
Перед нами — феномен современного общества: несмешиваемый мир, мир отдельных сегментов, герметично закрытых друг от друга, мир VIP-зон и гетто, мир охраняемых кондоминиумов, бедняцких кварталов и национальных резерваций.
Это Шекспир эпохи колоссального расслоения общества, которое в России сегодня обострено до крайней степени, до жесткой кастовой структуры. Боги безучастны, Правители аутичны, Люди измождены страстями, Рабочие отчуждены, неприкасаемы.
Боги реализуют себя в оперном величии (Титания Светланы Мамрешевой прекрасно поет Монтеверди), медлительности, недоступности. Среди них ходит одновременно прекрасный и уродливый Цветок, хранящий в себе злой нектар, — полуголый Евгений Даль на стриптизерских каблуках с совершенным телом, анемичными и сверхдлинными конечностями, в чьем лике соединяются и молчаливая святость Иоанна Крестителя, и изощренная порочность Саломеи.
Сцена с Людьми решена в стиле «последнего звонка» — неумелые, но уже уставшие от страсти и пития школьники вступают во взрослую жизнь уже отравленными и познавшими глубину отчания. Здесь, в липких разливах шампанского, в буреломе поломанных судеб, любовь не добродетель и не радость, а тяжкое бремя, обрекающее на бегство, гонения, лицемерие и подлость. Бремя любви Люди вынести не могут, этот дар — не для их слабых организмов. Любовь — мука смертная, а нелюбовь так и вовсе смертная скука.
Сцена с Рабочими беспредельно комична. Гастарбайтеры-молдаване много курят, носят свитера с китайского рынка и мягкую обувь в пятнах белой краски. У них специфическое представление о креативе, но зато имеется бездна энергии и желания, ведь велика и мотивация: шесть пенсов в день пожизненно.
Сцена с Правителями максимально приближена к сегодняшнему дню. Диалоги и монологи героев написал драматург Валерий Печейкин. Два Тезея (Артур Бесчастный и Илья Ромашко) в галантных пиджаках, две Ипполиты (Яна Иртеньева и Екатерина Стеблина) в мехах и на каблучках — возлежат на кушетках то ли на сеансе психоанализа, то ли на спа-процедурах, то ли в лаундж-баре, где диджей ставит пластинку за пластинкой создавая монотонный информационный шум. Откровенничая, раскрывая чакры, млея, они с каждым новым монологом все глубже и глубже утопают в бессознательном, извлекая из недр его самые злые и тиранические инстинкты, самые извращенные грезы, самые изуверские психозы. Из точки покоя и расслабленности герои приходят к точке, когда унижение мужчины женщиной, а женщины мужчиной достигает своего пика. Здесь достаточно четко угадывается садистическая сладострастность и половая нереализованность. Здесь миг, за которым скрывается бессознательная тяга к преступлению. Все грани порока изучены и наскучили.
Вот собственно это и есть «сон», его реинкарнация в современных условиях. Что такое пространство трансценденции для современного человека? Где для человека, окруженного гаджетами, позитивным мышлением и атрибутами карьеры, кроется мистика? Каков тот Бирнамский или Афинский лес, который должен его отключить от житейской логики и перенести в мир космогонии? Что может оторвать нас от уютной, хорошо организованной здешности? Серебренников отвечает очень точно — это мир бессознательного, мир психоанализа, синефильской грезы. Вот, где-то тут, на стыке клубного транса и психоза, наркотической (во всех смыслах слова) и синефильской стихии, кроется современная трансценденция, наш сон в летнюю ночь. Именно здесь происходит мутация рационального, структурированного, технически ориентированного человека в человека мутных желаний, хаоса, инстинктивности.
Важная метаморфоза происходит в финале спектакля — в его самой красивой, самой изящной сцене. Метаморфоза тут важное и неслучайное слово, так как история Пирама и Фисба играется не по Шекспиру, а по Овидию — Серебренников берет оригинал, а не интерпретацию, смещая смыслы. Финал «Сна в летнюю ночь» — праздник для Правителей, карнавал, где слои должны смешаться, где — раз в год — дарована возможность социального равенства, иллюзия братства. В этот день Рабочие должны показать знати спектакль, развеселить сильных мира сего.
Герои спектакля в спектакле становятся на огромный крутящийся барабан, и Правители вместе со зрителями смотрят и вращают эту кабаретную сцену. Разыгрывается неумелый, наивный аматёрский спектакль. Кто-то из новоявленных «шестипенсовых» актеров стушевывается, а кто-то наоборот матереет и борзеет. В момент триумфа вечной любви смешной капустник резко меняет свое направление. Боги и Правители вступают на сцену, чтобы помочь Пираму и Фисбе (Никита Кукушкин и Филипп Авдеев) доиграть разрушающийся спектакль. Капустник сменяется изящной современной хореографией Анны Абалихиной — танцем любви, преодолевающем смерть. Круг вертится, как вертится земля, и Боги принимают влюбленных в свои объятия, научают пластике любви, искусству нежных чувств.
Здесь реализуется очень важная для Серебренникова метафора. Артист — Божий клоун. В руках богов и любовь и смерть, tod und liebe, эрос и танатос. И только крайне редко, по собственной прихоти боги дают артисту право распоряжаться этими дарами, ключами смыслов. Собственно это и есть таинство творчества: благословенный момент, когда неумелость артиста будет поддержана мудростью и знанием богов, когда совпадут несовершенство человека и благословение, нечаянная радость трансцендентного мира, когда нам на мгновение, на миг дозволят проникнуть в таинственные кристаллические миры, в музыку сфер. Сон в летнюю ночь — метафора жизни — тревожен и страшен, объятия Морфея мучительны и навязчивы, но длятся ради этого мгновения, которое может случится, а может и нет.