В Музыкальном теперь танцуют «Бессонницу» Иржи Килиана.
По сцене крадется девушка в купальнике. Она вышла из правой кулисы, и направляется по диагонали влево. Свет поставлен так, что ее тень скользит по нескольким плотно натянутым полотнищам, что отделяют часть сцены невесомой и плотной преградой. Девушка стремится к этой «стене» – как и тень; к образовавшемуся меж двух полотнищ проему они подходят одновременно. Ровно к этому моменту вы уже и думаете о тени именно так – как о живом персонаже, что может, наверное, повернуть в другую сторону и уйти, если ему захочется. Все – вы уже встроены в реальность килиановского балета, приняли его законы, и тихо покачиваетесь под музыку Дирка Хаубриха, превратившего Моцарта в мечтательного хиппи.
Кто-то из хореографов берет публику штурмом («я – царь и бог, признайте это»; Бежар, или, скажем, Григорович в лучшие времена). Кто-то держит народ на расстоянии как минимум кофейного столика («вы полагаете? – я думаю иначе»; Форсайт). Килиан разговаривает с братьями (в том самом смысле 68-го года, когда казалось, что каждого работягу можно увлечь Керуаком). Человек менее одаренный запросто мог бы показаться старомодным сразу же после конца шестидесятых; Килиан в своей Гааге заставил работать все те мечты, что в остальных частях балетного света так и остались мечтами.
Мечты о пластике, не воюющей с воздухом и с притяжением (на чем выстроена классика? на преодолении естественного порядка вещей), а воспринимающей данности природы как подарки. Артисты Килиана странствуют вместе с воздушными струями, вздрагивают при невидимом изменении плотности атмосферы, тихо отстраняются при встрече со слишком мощным потоком. По рисунку их мускулов в данный конкретный момент мы можем вычислить, как путешествуют рядом с ними ветра – и так было всегда, и в «Симфонии псалмов» 1978 года, что сейчас не слишком ловко танцуют в Большом, и в «Свадебке» того же времени (в финале прошлого сезона отлично воспроизведенной в Перми и выдвинутой на «Маску» – так что весной увидим в Москве). И в последнем его большом балете, «Перелетных птицах» в Мюнхене, и вот в этой «Бессоннице» 2004 года – чувство единства пластики с миром, принадлежности ему.
Другое дело, что с возрастом (Килиану 65) сам мир стал восприниматься им как пространство менее счастливое. Уже в 2001-м в Birthday веселые постельные прыжки напудренных дам и кавалеров, что переходили у хореографа из балета в балет как знак вечного радостного удивления («мы – люди – так забавны, не правда ли?») заканчивались исчезновением одной из героинь в садовом лабиринте: был человек – и нету, пустует место за столом.
В еще более позднем Gods and dogs привычные вольные танцы Килиана шли на фоне экрана, где приближалась гигантская собака, этакая псина Баскервилей.
В «Бессоннице» уже есть чувство непрочности существования – но «стенка» из полотнищ еще не пугает, а – манит. Заглянуть за грань – это, возможно, еще приключение, а не трагедия.