Журнал ТЕАТР. о “Тарасе Бульбе” на Пушкинском фестивале и о том, почему не появляются новые неукротимые жолдаки.
Я вчера посмотрела чудом обретенную во времена карантина (спасибо Андрей Пронин) видеоверсию «Тараса Бульбы» Андрия Жолдака. Он был включен в онлайн программу Псковского пушкинского фестиваля и одновременно транслировался на сайте Журнал Театр. в рубрике «Лучшие спектакли: смотрим вместе».
Спустя 20 лет после премьеры уже и неловко вспоминать, какие неистовые споры вызвала в наших краях эта (первая в России) работа заезжего режиссера и какие баталии развернулись вокруг него самого. Жолдак ломал все представления о приличиях. Он подписывал афиши на манер какого-то мелкого князька: Жолдак-Тобилевич IV. Он выглядел, как Пантагрюэль, прикинувшийся Тарасом Бульбой (один оселедец чего стоил). Он был неистов, неукротим, избыточен, преступно безрассуден. Представители русской духовности обвиняли Жолдака в безнравственности, плагиате, промискуитете и в том, что он пьет за завтраком кровь невинных младенцев. Артисты при виде громокипящего малоросса немедленно делились на две группы: одна выразительно посылала его (в Украину), другая шла за ним, как дети за волшебной дудочкой гамельнского крысолова.
Я сама шла за этой дудочкой. Я была уверена, что визуально Жолдак наследует Серею Параджанову (а вовсе не Някрошюсу, как принято было считать), что в глубине души он тихий мистик (а не варвар-язычник, как многим казалось). Имена Фабра и Кастеллучи в связи с Жолдаком 20 лет назад никто не называл, поскольку в те давние времена было плохо известно, с чем вообще едят этих «фабра и кастеллуччи», но сейчас связь очевидна. Тогда было очевидно другое – перед нами какой-то эстетический и психофизический феномен: энергия этого человека бьет через край, фантазия не ведает границ, это не фонтан и даже не гейзер, это какой-то брандспойт.
«Да за такие спектакли яйца надо отрывать», – сказал по поводу Жолдака один очень талантливый театровед, мой любимый учитель. Мое сердце разрывалось между нержавеющим (платоническим) чувством к учителю и восторгом перед открытием новой театральной планеты. Схватки вокруг Жолдака были кровавыми. Приходилось резать по живому.
За двадцать минувших лет российская жизнь волшебно преобразилась.Театральная система стала куда мягче к радикалам и экспериментаторам. Старшее поколение критиков по большей части само полюбило наших кумиров. Мое поколение боится повторить ошибки учителей и на всякий случай относится ко всем новым экспериментаторам с вежливым интересом – вдруг там есть свой «потенциальный Жолдак». Самих же радикалов и экспериментаторов расплодилось великое множество: два года учи имена, все равно завалишь экзамен. Иногда критики зовут «потенциальных жолдаков» на свои дискуссии и встревоженно интересуются: скажите, а мы правильную оптику выбираем, чтобы рассмотреть ваши опусы?
– Неправильную, – угрюмо отвечают «потенциальные жолдаки», – мы ставим интересные эксперименты, а вам с вашей оптикой кажется, что х..ню.
Одна такая дискуссия состоялась как раз вчера, примерно в то время, когда шла трансляция «Тараса Бульбы». Кажется, история повторяется, думала я в ужасе. Вон наши учителя не рассмотрели Жолдака с Серебренниковым (они даже Марталера с Кастелуччи не сразу рассмотрели, а долго рассказывали, что это все пустое шарлатанство). Надо навострить уши. Пусть новые критики, ровесники «потенциальных жолдаков», укажут замшелому критическому синедриону в лице моих ровесников на новые неведомые шедевры нового театра. Я уже взяла ручку, чтобы записать имена.
Но новые критики с их новой вроде бы оптикой не спешили с блеском в глазах рубиться за «потенциальных Жолдаков». Новые критики начитаны и умны, но говорят они в основном о самой оптике, о Рансьере и Буррио, о системе привилегий, о проблеме идентичности, о постколониальном взгляде, о новом горизонтальном мире. Когда я слушаю их содержательные речи, мне неловко перечитывать собственный наивно-восторженный текст:
«До этой премьеры еще можно было сомневаться, кто такой Жолдак: экзотическое театральное чудище, которое попыхтит, поревет, поэпатирует и уберется восвояси, или настоящий режиссер, для которого радикальный жест – не спекуляция, а естественная форма жизни в искусстве. Теперь сомнения отброшены. Смотрите, дивитесь, негодуйте, утирайте слезы платком. Это – Жолдак».
Хотим мы того или нет, но все нынешние кумиры были созданы, в том числе, нашими руками и нашими голосами. Нам было, с кем и с чем бороться за них, был драйв, было желание воспевать тех, в кого мы верили, искать для них правильные слова и верный угол зрения. Новой критике не с кем бороться (ее никто не прессует и не запрещает любить то, что ей любо), но и своих гениев у нее нет. Она ни о ком не будет писать взахлеб. У нее другие заботы. Другие задачи. Другая лексика. Какие могут быть гении в горизонтальном мире всеобщей партиципаторности.
Кажется, последним режиссером, за которого критики готовы были сражаться с «косной театральной системой», был Дмитрий Волкострелов. На этом историю русского театра как историю больших имен можно считать законченной.
«Потенциальным жолдакам» не добиться славы настоящего Жолдака, не потому что неправильно выстроены иерархии, не потому что у старой российской критики нет правильной для них оптики, а потому что за них попросту некому рубиться. Новой критике с ее новой оптикой новые кумиры просто не нужны.