Пока готовился номер, в москве появился спектакль-променад «Буду делать тебя звездой», состоящий из документальных монологов актрис о пережитом ими насилии. Его поставила начинающий режиссер и продолжающий журналист Елена Смородинова.
Год назад мы делали номер про независимые театры, и моя коллега Лена Смородинова, совмещавшая повседневный труд журналиста и критика с учебой в Мастерской индивидуальной режиссуры Бориса Юхананова, рассказала мне, как выживает ее проект. Все истории начинающих независимых театров чем‑то похожи. Однако Ленина отличалась тем, что в ней то и дело мелькали фразы: «Меня не взяли, потому что я баба» или «Надела платье с красной помадой — пошла договариваться о создании юрлица для спектакля». Потом выяснилось: познакомившись с французским режиссером Антоном Бонничи, Лена вовсе не планировала, что спектакль будет о насилии. Лишь хотела обменяться опытом с французом и устроить читку его насквозь ироничной пьесы Listen, I am dying про убийство акулы порнобизнеса Анны Пиcфул, принципиально платившей женщинам больше, чем мужчинам.
По закоулкам красивого особняка (если вы хоть раз бывали на Пятницкой, то наверняка знаете апарт-отель «Рихтер» с его чугунным кружевом, коллекцией западных журналов и потрясающей лепниной) разгуливают модельного вида красавицы в белых мужских рубашках и на каблуках. Они рассказывают истории: иногда иронично-детективные, иногда — знакомые до слез и красных пятен на лицах жмущейся к стенам публики.
Елена Смородинова: Меня несколько раз не взяли на режиссерский по одной причине: «Простите, я хотел набрать парней». Что в таком случае делать, учитывая, что на операцию по смене пола ты не готова? Я решила стать театральным критиком, а потом пришла в МИР к Юхананову. Юхананов почему‑то принял. Я сперва не представляла, насколько МИР отличается от всех традиционных образовательных институций. Потом в партнерской лаборатории ЦИМа и Вячеслава Дурненкова мы познакомились с драматургом Полиной Синевой. И Полина написала для меня пьесу «Чужой голос», мы показали эскиз на конкурсе Blackbox и неожиданно для самих себя оказались не только в тройке победителей, но и на первом месте. Дело, как нам казалось, было за малым: грант «Открытой сцены» — и премьера на большой сцене ЦИМа. Но Департамент культуры наш проект не поддержал. Центр Мейерхольда благородно предложил нам небольшой бюджет и выпуск в черном зале, но пьеса и спектакль, сочиненные для большого зала, упорно не хотели вмещаться в малый. Примерно в это же время актрису Катю Дар, играющую в нашем «Чужом голосе», сняли во французском фильме. На съемках Катя познакомилась с режиссером Антоном Бонничи, выходцем с Мальты, мечтавшим поработать с российскими актрисами и приехать в Москву. Мало того, почти в то же время другая актриса, Юля Хамитова, ездила в Париж с «Прикасаемыми» Руслана Маликова — и тоже познакомилась с Бонничи. И вот уже в Москве, за кофе, мы с девочками решили затеять русско-французскую лабораторию: обменяться опытом и поработать над текстом Антона о положении женщины в кино- и театральном мире.
Алла Шендерова: О харассменте и #MeToo вы тогда не думали?
Е.С.: Конечно, нет! Харви Вайнштейн тогда еще не обеспечивал трафик. Но в тексте, как мне казалось, чего‑то не хватало — и я решила сделать документальные вставки. После второй репетиции я спросила актрис (тогда нас было уже восемь), отзывается ли в них текст Антона. И вдруг одна из актрис рассказала, как на первом курсе ее изнасиловали. И тут все девочки стали говорить. Больше всего меня поразила случайная фраза другой участницы: «Если ты идешь в эту профессию, ты должна быть к этому готова. Это — нормально». Я поняла, что игнорировать такие истории нельзя. Не буду долго рассказывать, как мы репетировали, как успешно прошли показы в квартире на Чистых прудах (где до нас Rimini Protokoll играли «В гостях. Европа») и в Галерее на Солянке — и как зрители захотели продолжения. Я‑то все равно собиралась слинять и закончить эту историю. И вдруг на вечеринке после показа ко мне стали подходить девушки, причем по одной, и говорить: «Спасибо, для нас это очень важно».
А.Ш.: Симптоматично, что легкий французский текст в наших реалиях обернулся такими каминг-аутами. Еще год назад вы рассказывали мне, что, когда зашла речь о включении в эскиз их признаний, многие требовали «произносить любой текст, только не свой», а сейчас ситуация резко поменялась.
Е.С.: Да-да, собственно, даже название «Буду делать тебя звездой» возникло из того первого вербатима. И вот сейчас прошел год, мы снова репетировали, и девушки смогли привести на показы своих мужчин и пап-мам. А близкие — они же не идиоты, они все поняли. Не могу пока называть имен, но парень той девушки, которая так поразила вас своими слезами, спросил ее после спектакля: «Чья это история?! Почему ты не рассказала мне раньше?». А вообще, для меня важно, что они — хотя бы в такой форме — смогли рассказать это близким. И близкие поняли.
А.Ш.: В театре ко всему привыкаешь, но, честно говоря, мне нелегко было слушать рассказ про какое‑то сонное пойло, которое подмешали героине в вино; про грязные веревки, которыми привязывают к кровати; про синяки по всему телу, из‑за которых женщина долго стесняется идти к врачу — а идти надо, потому что ее заразили венерическими инфекциями. И все это происходит буквально здесь и сейчас.
Е.С.: Кстати, автор и героиня этой истории наконец поняла, почему на кастингах у нее часто наступал момент, когда она вроде бы безо всяких причин зажималась и могла провалиться. А другая девушка, которая после насилия не стала поступать на актерский — актер ведь должен быть «духовным», должен стихи читать, а если тебя изнасиловали, ты как бы не соответствуешь высокому моральному облику, — смогла принять себя, перешагнула через эту историю. Хотя сначала даже рассказывала ее от третьего лица.
А.Ш.: Как вам удалось убедить ее это записать?
Е.С.: На самом деле я никого не убеждала — мы просто разговаривали. И потом девушки сами принимали решения. Однажды эта актриса опоздала на репетицию — на час или даже больше — и призналась: «Лена, я специально к тебе опаздываю — во мне все сопротивляется». Я говорю: «Хорошо, давай без насилия, может, выберем другой текст?» Но она вдруг ответила: «Нет, давай этот!». Понимаете, это, с одной стороны, моя слабость, а с другой — это для меня принципиально. Как говорит мой продюсер Ксюша (Ксения Волкова одновременно является директором питерского театра post): «Вот у тебя собака балованная, соседи балованные, и актрисы садятся тебе на голову». Она права: временами мне приходится разгребать последствия такого подхода. Я сейчас даже не про «Буду делать тебя звездой», я вообще про театр: по нашей традиции актеров надо пиххxть, это факт. А я не хочу этого делать! Мне критик Антон Хитров говорит: «Тебе надо найди свой режиссерский язык» и все такое. А я не хочу режиссерский язык! Я хочу театр без травмы! Русский театр — он же заточен на травму.
А.Ш.: Вас не обижает термин «женская режиссура»?
Е.С.: Нет. Посмотрите на Кэти Митчелл — ну где там «женская режиссура»?!
А.Ш.: В том же номере, что наша с вами беседа, будет интервью с Кэти Митчелл. Она как раз настаивает, что ее режиссура — женская. И объясняет, что раньше, в юности, ей тоже не нравились разные профрезервации по половому признаку, а теперь она специально настаивает на «женской режиссуре», так как уверена, что это помогает феминизму. И, в общем, после ее слов я наконец внутренне согласилась со словом «режиссерка» — оk, пусть будет, если это чему‑то помогает. Вы, кстати, любите, когда вас так называют?
Е.С.: Нет, не люблю. Само слово не нравится. У меня хэштег #маленькийрежиссер (во мне 162 см) — и он, мне кажется, очень крутой. Хотя мне актрисы говорят: «Лена, мы хотим, чтобы у тебя был серьезный инстаграм. А то мы показываем свое портфолио агентам, продюсерам. Ты же не соответствуешь образу режиссера!».
А.Ш.: Ну, это смотря что себе представлять. А вот, кстати, Юхананов на занятиях требует от вас быть мужчиной в юбке или нет?
Е.С.: Юхананов говорит, что соотношение мужского и женского не исчисляется поголовьем м и ж. Другое дело, что он же однажды сказал: мужчина сочится концептами как спермой, а женщины рожают детей, поэтому концепты у них могут не родиться. В этот момент я подумала: «Блин, Б. Ю., что же вы раньше‑то не сказали?!». Но по факту Юхананов поощряет и постановки, и рождение детей. Даже не знаю, что он поощряет больше.
А.Ш.: Подвожу итоги. Вы хотите пойти по режиссерской стезе и при этом: а) не собираетесь расстаться с профессией журналиста, б) не хотите пихххть актрис, в) не согласны терять женственность.
Е.С.: Все так. Если честно, я раньше пыталась решить: журналистика или театр? Мне все время казалось, что если ты, скажем, поступил в ГИТИС, ты должен зачеркнуть всю свою жизнь до. В этом смысле Юхананов просто бог: он разрешает ничего не зачеркивать. И когда говорят: «Вот, у Юхананова все сектанты», это как минимум странно. Кто захотел — тот закрылся от мира и сконцентрировался на мастерской. Но ведь Б. Ю. не выгнал меня за то, что я не сектант. Он, разбирая мои работы, не говорит: «Так, твой отрывок не вошел в «Орфические игры», чего это я должен на тебя смотреть?». А ведь моей исходной работы там действительно нет — зато в «Орфических играх» я активно помогала с пиаром. Что касается женственности, то меня после премьеры «Буду делать тебя звездой» часто стали спрашивать: «Ты чего такая красивая стала?». Как чего?! У меня в спектакле играют десять красивых женщин. Я ими восхищаюсь и стараюсь соответствовать.
А.Ш.: Бестактный вопрос: вы своим спектаклем закрываете какие‑то личные гештальты? Или это момент солидарности?
Е.С.: Я не могу спасать китов, но могу сортировать мусор. Я не могу открыть приют, но могу выкупить собаку у бомжей. Я не пережила насилия и не могу спасти всех его жертв, но я могу дать высказаться вот этим конкретным десяти девочкам. И мне очень хотелось, чтобы они вышли красивые и в красивом интерьере. Мне когда‑то сказала Елена Гремина: «Лена, если вам нужен театр, то все очень просто: вы садитесь, репетируете в одном углу, потом находите другой угол и там играете. Потом делаете юрлицо ООО «Лена Смородинова», и вот это — театр». Мы тогда пили чай, и я теперь понимаю, что это было ее благословение. Она ведь была совсем не вот это все (делает руками «распальцовку»), она кормила своих актрис чем‑то вкусным, разговаривала с ними, не унижала. И при этом разруливала все жуткие проблемы Театра.doc. Я часто теперь ее вспоминаю. Мне важно перед показом обнять каждую актрису. Важно, чтобы они поняли, что все их раны и шрамы — это красиво! И поэтому важно, что они играют в настоящих бриллиантах.
А.Ш.: Что-что? Я ослышалась?
Е.С.: В компании, где мы просили бижутерию, узнали, про что мы играем, и сказали: «А чего мелочиться‑то?» и привезли нам на премьеру бриллианты фирмы Zaretti. Я всегда думала, что бриллианты — феерическая пошлость. А потом смотрю: сидят мои актрисы в лучах прожектора, и понимаю, что ни одна стекляшка не будет так светиться! Я смотрела на них и думала: вот пусть придут все эти мудаки, которые с ними все это сделали или делают с другими. И каждый будет смотреть, слушать и уговаривать себя: ну, это же не про меня. Я очень люблю Театр.doc, но я понимаю, что туда такие персонажи не ходят. Поэтому пусть будет красивый интерьер и бриллианты.
А.Ш.: Мудаки — это мужчины?
Е.С.: Я хотела и хочу, чтобы некоторые конкретные люди пришли и посмотрели. Оператор нашего тизера, когда узнал про это, сказал: «Лена, а ты жестокая». Но мудаки — не только мужчины. У нас ведь есть вербатим одной из девушек, которая говорит, что многих так воспитывают мамы: «Ты должна найти себе мужчину, должна выглядеть, одеваться, знать языки и т. п., чтобы найти себе хорошего папика» — быть эдакой героиней Софьи Эрнст в «Содержанках». В итоге мужчины начинают думать, что так можно абсолютно со всеми. Я не знаю, как с этим бороться, но мне очень хотелось, чтобы актрисы сказали все это им в лицо.
А.Ш.: Ну хорошо, а с актерами-мужчинами вы работаете?
Е.С.: Мальчикам надо доказывать свою состоятельность, проходить у них проверку на вшивость, и это меня ужасно выносит! Я раньше сильно парилась, что не понимаю чего‑то в каких‑то технических вещах, а потом мне рассказали про — не могу сказать, про кого, — что он тоже не мог чего‑то смонтировать. В общем, я успокоилась. И да, в «Чужом голосе» будут мужчины.Кстати, о бриллиантах. Они и правда включают в тебе какую‑то смелость. Я тут на церемонии «Золотой маски» (ради которой мне тоже одолжили брюлик) подошла к Виктору Рыжакову, поздравила его с «Маской», сказала, что все‑таки репетирую «Чужой голос», и поблагодарила, что он когда‑то не взял меня в магистратуру и — единственный из всех — честно объяснил причину. Объяснение причин в наших реалиях — уже поступок. (Кстати, насколько я знаю, сейчас он свою позицию изменил.) Но прими он меня тогда, я не ока-залась бы у Юхананова. Знаете, раньше мне казалось, что я не могу претендовать на то, чтобы называть его своим мастером, но сейчас чувствую себя его суперученицей: я ведь выпустила «Буду делать тебя звездой» независимо, без денег, без спонсоров. Тянула на себе прессу, продюсирование и думала: да, наверное, я все же его ученица. Никакой Женовач (он тоже меня не принял) этому бы не научил.