Вполне может случиться, что Антон Фёдоров станет лидером нынешнего сезона.не прошло и пару недель с момента премьеры его «Дон Кихота», как мы снова возвращаемся к его спектаклям: Жанна Зарецкая посмотрела его «Е-ЕЕ-ЕЕ» в новосибирском «Старом доме», и рассказывает о том, как Фёдоров, отталкиваясь от известного каждому детсадовцу сюжета, разбирается с мифом о свободе как таковой.
Этот сибирский спектакль даже в контексте остальных театральных созданий Антона Федорова – одного из самых востребованных и значимых на сегодня российских режиссеров с репутацией разрушителя культурных мифов с целью пробиться к подлинным корням – выглядит невероятно дерзкой постструктуралистской игрой. В нем в лесу, на цветочной поляне изначально оказывается сразу все, кто по тем или иным причинам не вписался в социальный мейнстрим: группа музыкантов, банда разбойников, человек бомжеватого вида в полосатом восточном халате, и сюда же практически сразу приезжает «дом на колесах», в котором собираются отдохнуть условный король (сегодняшний) с дочкой. Дочка, условная принцесса, разумеется, сразу влюбляется в долговязого праздно шатающегося по поляне парня, иногда выступающего в роли фронтмена рок-группы – просто потому, что они молоды и им обоим нечего делать в этом «лесу». А папа, такой альянс, конечно, не приветствующий, зовет на помощь некоего сыщика, который умеет с такими ситуациями справляться по известному рецепту и знает, что банда ребят, «которые не хотят попасть обратно» – по известному адресу, всегда ему помогут «всех убить, принцессу связать, остальным горло перерезать, мост взорвать». Захоти Антон Фёдоров поставить в этих предлагаемых обстоятельствах подробную социально-психологическую драму с узнаваемыми деталями из полицейских хроник (которые так любили изучать русские классики), он бы легко с этим справился, и зрители бы в зале утирали слёзы. Но Фёдоров так не работает. Не интересен ему такой театр. Он – не с улицы парень: то есть как парень-то он, может, и с улицы, я не знаю, а как режиссер он – из культуры. Так что работает он не с реалиями за окном, а с текстами, и работает крайне интересно уже лет десять. Так что тут важно, из каких деталей собран его впечатляющий пазл, начиная с его неожиданного названия.
На фото — Лилия Мусина (принцесса) и Арсений Чудецкий (Трубадур) в сцене из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
Название спектакля – «Е-ЕЕ-ЕЕ» – абсолютно вписывается в режиссерские поиски Фёдорова. Он, конечно, не первый, кто заметил, что всякая связная речь, описывающая внятный нарратив, себя полностью дискредитировала. Её способность врать самым бессовестным образом и демонстрировать чудеса манипуляций уже полвека заставляют художников изобретать способы освобождения от насилия языка. И это не только про пропаганду, хотя Умберто Эко, перечисляя признаки фашизма, в качестве одного из главных назвал пропагандистский новояз. Но и сам по себе язык с его весьма жесткими правилами и нормами несет в себе несвободу. Зафиксировавший этот угнетающий факт еще в середине прошлого века Ролан Барт придумал для языка отчужденного, освобожденного от возможности назидать и подчинять термин «гул языка». И хотя сам философ считал этот термин утопией, режиссер Фёдоров , как мне кажется после просмотра десятка его спектаклей, все же возвел его в принцип и нашел соответствующую технологию. Причудливое косноязычие его героев, их «звуки му», состоящие порой из одной-двух фраз, которые повторяются бессчетное число раз, мерцая разными смыслами и в итоге теряя смысл вообще, — совсем не мешает персонажам выражать себя, а даже наоборот. В их предельно кратких, но точно найденных репликах, в вышучивании языка, в его карнавализации проявляется со всей ясностью не только природа персонажей как таковая, но и свободная стихия творчества.
Впрочем, канонический текст с детской пластинки, написанный Василием Ливановым, тут звучит весь – от начала и до конца. Но замечательным образом: его бубнит в металлическую кружку, так что звук и впрямь воспринимается как гул, упомянутый «бомж» – колоритный персонаж Андрея Сенько в шапке бини, полосатом халате, да еще и с бельмом на глазу. То есть, с одной стороны, все происходящее в спектакле в этот текст словно бы упаковано как в фантик, а с другой, режиссер сделал всё, чтобы не позволить ему доминировать, заслонять собой ясный, ничем не замутненный взгляд на искусство. Но до метаморфоз языка в «Е-ЕЕ-ЕЕ» мы еще доберемся. Пока – об элементах, из которых сложен пазл спектакля.
На фото — Андрей Сенько (рассказчик) в сцене из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
Сценография тут тоже — с шутовским перевертышем. Кроме вагончика, появление которого на крошечной сцене «Старого дома» выглядит как трюк, все здесь нарочито не настоящее. Персонажам Энтина-Гладкова цветочная поляна заменяет ковер, а у Фёдорова (по своему обыкновению, он же выступил и автором сценографии) ковры, разложенные на сцене – это и есть цветочная поляна. Костер горит на плазме-экране. Сосны-великаны колышутся вдали, на видео, спроецированном на задник. И среди всех этих симулякров расположились совершенно реальные музыкальные инструменты – гитары, синтезатор, ударная установка и весьма аутентичные персонажи с кликухами Осел (Анатолий Григорьев), Петух (Тимофей Мамлин), Пес (Виталий Саянок) и Кот (Александр Шарафутдинов) с сильно беременной подругой (Наталья Пьянова). Выбор этих актеров не случаен: это не просто любимцы здешней театральной публики, хорошо известные российским театралам (двое из них – Мамлин и Григорьев – лауреаты «Золотой маски» в индивидуальных номинациях), а еще и создатели возникшей в пандемию при театре рок-группы «Эверест-9050». Группа дала уже более десяти концертов, причем, программы состоят из оригинальных песен участников. Инструменты, что на сцене: три гитары (соло, бас и акустическая), ударная установка и клавиши — именно те, с которыми артисты выступают на концертах, так что на сцене рок-группа играет рок-группу и это, согласитесь, особый уровень подлинности. В спектакле для полноты звучания – ну и, опять-таки, как оммаж мультфильму, – возникает еще и труба Данилы Кобышева.
На фото — сцена из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
Но тут тоже все непросто, потому что, когда дело доходит до музыкальных хитов из мультфильма, ставка делается не на эффект узнавания, а на эффект неузнавания: благодаря аранжировкам Григория Калинина и Сергея Шайдакова старые песни обретают новую жизнь, вписываясь в иной музыкальный контекст – не советский и не постсоветский, а тот, который объясняет наличие на сцене фотопортрета Дженис Джоплин. Хотя король – Юрий Кораблин называет её «нашей мамочкой», понятно, что речь не о почившей в бозе матери семейства, а об одной из прародительниц того типа мировосприятия действительности, которое превращает музыку в пространство абсолютной свободы, а любую поляну (в том числе, и нарочито театральную) – в маленький Вудсток. К Вудстоку отсылают и костюмы музыкантов: от футболки почти тай-дай у Григорьева (кстати, именно после Вудстока Джоплин получила еще и прозвище «мама тай-дая») до бандан у Пьяновой и Мамлина.
На фото — сцена из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
Другое дело, что обернувшийся прекрасной легендой Вудсток – первый в истории рок-форум-полумиллионник, овеянный идеями «мира и любви» (ни один фестиваль такого масштаба не мог похвастаться столь благостной атмосферой, тем более, что организован он был предельно безалаберно) и закончившийся через пару лет полным крахом движения хиппи, сам по себе стал граблями, на которые с упорством наступают всё новые и новые поколения. И фёдоровские «бременские» музыканты – не исключение. «Те же грабли» – тоже предмет особого интереса режиссера: в его «Котловане» в том же «Старом доме» они даже зримо присутствуют и дорастают до символа национального менталитета (впрочем, как показала история, не только национального). Король из «Е-ЕЕ-ЕЕ», несомненно, провел юность на «Нашествии», а завершил её ровно так, как и другие участники бунтарсих сходок, которым удалось выжить – переоделся в костюм, постригся и превратился в одного из хозяев жизни, сохранив дома изрядную коллекцию винила и несколько постеров, он, как выясняется в процессе спектакля, испытывает по поводу юношеского опыта смешанные чувства. Ностальгия ностальгией, но есть у этого короля и гораздо более сильные переживания. В его не печальном даже, а повернутом куда-то во внутреннюю бездну взгляде на свадьбе дочери-принцессы (Лилия Мусина) и отвязного юного фронтмена Трубадура (Арсений Чудецкий) словно соединяются трагический опыт прошлого и мучительные предчувствия, побуждающие действовать.
На фото — Юрий Кораблин (король) и Анатолий Григорьев (Осел) в сцене из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
Меняя своим музыкантам родословную, помещая их в мировой контекст – культурный и социально-политический (против чего протестовали заокеанские хиппи в 1969, всем хорошо известно) – Фёдоров не лишает героев пробойного обаяния бунтарей, а актёров – возможности игры с текстом, выворачивания его наизнанку. И поэтому, несмотря на растянувшийся на весь спектакль «звук лопнувшей струны», в каждом отдельном эпизоде торжествует юмор и лихая смеховая стихия, что позволяет ему с легкостью нестись от начала к финалу. «Мы к вам заехали на час, час-пятьдесят – максимум на два, как пойдет», – объявляет Тимофей Мамлин в ковбойской шляпе с крыши вагончика. Это одна из немногих развернутых реплик в спектакле, поскольку внутри действия персонажи общаются по-фёдоровскм — с помощью отрывочных слов и междометий.
На фото — Тимофей Мамлин (Петух) в сцене из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
При этом происхождение их животных «ников» вполне понятно из их поведения. Например, Петух-Мамлин всю гамму чувств выражает, произнося на разные лады «Как так-то?» — и энергия недоумения по поводу происходящего «на поляне», от поведения разбойников, забравшихся в вагончик короля в отсутствие хозяина, и оттого, что король удит рыбу прямо в заповеднике, заявляя, что ему все можно, кажется крайне узнаваемой. Осел-Григорьев и вовсе помалкивает, транслируя в пространство философскую отстраненность, оказываясь при этом в нужном месте в нужное время, но именно он произнесет вторую длинную фразу в спектакле – в ответ на текст человека с бельмом: «Наступила ночь». «Как это она наступила? Мы же только проснулись!» — изумляется «Осел», и эта фраза считывается как снайперская метафора того, что переживает сейчас каждый человек, живший в России предыдущие 30 лет. Пес-Саянок в любой кризисной ситуации возникает, словно из-под земли, со своими барабанными палочками и с собачьей услужливостью спрашивает: «Сыграть?» А кот-Шарафутдинов с подругой Пьяновой немедленно запевают. Иногда очередная композиция будет и впрямь разряжать ситуацию, прямо как в спектаклях Кристофа Марталера. Например, жесткий рок «Пиф-паф, и вы покойники» отправит в нокаут сразу всех разбойников, а «Такая-сякая сбежала из дворца» ненадолго, но все же уймет королевскую тоску. Но панацеей от всех бед музыка, даже в её панк-рок-изводе, не станет.
На фото — Юрий Кораблин (король) в сцене из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
У разбойников, которые тут совершенно не похожи на Труса, Балбеса и Бывалого, а напоминают гайдаевских «джентльменов удачи», но их абсурдистко-инфантильный вариант, тоже есть по одной фразе на каждого. Бородатый дылда – Евгений Варава на все вопросы имеет один ответ: «А я не желаю жить по-другому», но звучит она с такой детсадовской интонацией, что узнать в этой фразе текст из мультика мудрено. У красноволосого второго разбойника – Алексея Ефимова не сходит с лица крамаровская улыбка во все лицо, и он повторяет на все лады: «Я там дров наломал», вкладывая в него и прямой, и метафорический смысл. Молчаливый герой Дмитрия Иванова, третий разбойник, заговорит только когда появится брутальный «гениальный сыщик» Василия Байтенгера и начнет излагать свой кровавый план. «Сядем, ну сядем ведь» — будет твердить третий разбойник обреченно в ответ на «всех убить, горло перерезать». Больше других с самого начала будет интриговать исполинское лохматое существо, которое далеко не сразу идентифицируется как атаманша, но когда обнаруживается, что это очередное изумительное создание Анастасии Белинской, способное не петь, но говорить на три октавы (вполне возможно, что, если бы атаманшу эту больше любили в детстве, она стала бы новой Дженис Джоплин), начинаешь непроизвольно искать на голове шляпу, чтобы её снять в знак респекта актрисе. На спине у предводительницы разбойников аккуратно выведено белой краской надписью «HATE», которое, видимо, все же обозначает «хейт», а не название известного стихотворения Маяковского, разящего наповал сытых обывателей. Хотя и этот смысл в контексте спектакля в целом тоже маячит.
На фото — сцена из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
Трубадур Чудецкого, который, общаясь с папашей невесты, демонстративно наигрывает предельно измененное состояние сознание, явно имеет в виду то самое фирменное маяковское презрение. Да и остальные музыканты короля жалуют не слишком. Включая и принцессу, которая немедленно заражается идеей свободы, позволяющей ей быть с Трубадуром вместе, и не очень заботится, в каком именно. А вот папашу-короля этот вопрос, который он бросает в форме цитаты из Цоя, волнует чрезвычайно, как и всех папаш на свете. Тем более тех, кто носит горностаевую шубу и имеет право рыбачить в заповеднике. Но все-таки король Юрия Кораблина вызывает сочувствие, потому что никак не оставляет ощущение, что у него в анамнезе – «Сказка про последнего ангела»: не только спектакль Андрея Могучего, абсолютно попавший в поколение, взрослевшее в 90-х, но и само отчетливое понимание, что в мире не осталось ни единой опоры для идеализма любого разлива. И поэтому, как ни мучительно ему делать такой выбор, но выбирает он сыщика (что бы это ни значило), у которого на подтанцовке всегда — разбойники. Но как ни страшен по сути этот выбор, эпизод с арией гениального сыщика и притопывающим на заднем плане разбойничьим квартетом, поставлен гомерически смешно.
Василий Байтенгер (сыщик) в сцене из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
Вообще Антон Фёдоров умудряется не грузить и не пугать, даже если говорит о безысходно- печальном. Карнавал на сцене рулит практически от начала и до конца. И даже человек с бельмом порой выходит из роли «автора», превращается в зрителя и искренне восклицает: «Заморочились!» Примерно та же эмоция возникает в зрительном зале, когда в сцене изгнания разбойников из вагончика, музыканты появляются в масках зверей, которые подошли бы для грандиозного шоу в каком-нибудь дворце культуры; или когда после выстрела атаманши куда-то в космос в проходе зрительного зала появляется веселый красноволосый разбойник с огромной тушей косули на плечах. Да много там остроумного наворочено: от попкорн-вечеринки с подушечным боем четырех разбойников в крошечном вагончике до татуировок, которые молодые влюбленные колют друг другу прямо на свадьбе. А тоска все равно подкрадывается незаметно и бьёт под дых.
На фото — сцена из спектакля «Е-ЕЕ-ЕЕ» / © Виктор Дмитриев
Драка с разбитыми в кровь лицами неминуема. Но у искусства тут есть явное преимущество перед реальностью. Потому что всегда можно взять и остановиться. Эти призывы в спектакле транслируют женщины, обладательницы, как уверяют психологи, спасительного «инстинкта второй жизни», и сильно беременная подруга Кота – зримое воплощение этого инстинкта. История «бременских музыкантов» в «Е-ЕЕ-ЕЕ» до конца не доигрывается. Люди театра останавливают её своей волей. Потому что хэппи-энд в наши дни разыгрывать глупо, а несчастий нам вполне хватает в жизни. И в то же время финал у спектакля есть – и он ритуальный. Герои просят прощения у зрителей – все до одного: и условно хорошие, и условно плохие. За что? За то, что не смогли, как предписывали Энтин, Гладков и Ливанов, добраться до полного счастья, да и вообще хоть до какого-то. И зрители понимают и принимают и этот порыв, и звучащую в качестве итогового послания песню «Луч солнца золотого», а на словах «…и между нами снова вдруг выросла стена» многие даже плачут и зажигают фонарики своих телефонов, как на рок-концерте.
А я в заключение не могу не добавить, что все, что здесь написано – заранее обреченная попытка описать спектакль «Е-ЕЕ-ЕЕ», потому что команда театра во главе с главным режиссером сделала все, чтобы максимально и принципиально избавить зрителя от давления, которое в стандартной театральной ситуации неизбежно оказывают текст, жанр и сюжет, особенно если он известен с детства. А в результате история, в которой нет ни сказки, ни свободы, да и самой истории как таковой тоже нет, получилась у Антона Фёдорова самым свободным из его театральных высказываний.