Театр. попросил критика и куратора, проведшего несколько десятков лабораторий, поразмышлять о том, что он делает и что из этого кажется ему наиболее перспективным.
Все началось с травмы 1990‑х, когда российский театр потерял целую генерацию драматургов и режиссеров. Государственные инициативы терпели крах. Например, проект «Открытая сцена» в Москве, очень важный, создавший идею консолидации молодой режиссуры, все равно провалился. Он давал гранты, но результатом его непоследовательной политики становилось вот что: режиссеры все больше загонялись в гетто открытых площадок, практически не пересекаясь с репертуарными театрами, не перетекая в них, а проекты, созданные на грант, умирали к третьему-четвертому показу, так как деньги давались на создание, но не на промоутирование.
С другой стороны, поджимало движение современной пьесы, читки, «Любимовка», идеи Греминой и Угарова — новые тексты требовали новых постановочных технологий, и впервые идея таких лабораторий все же зародилась в головах создателей Театра.doc: они придумали «двойные дебюты», одновременное созревание молодого режиссера и драматурга в тандеме.
Гений Олега Лоевского перенес эту технологию туда, где в ней особенно нуждались, — в отличие от столиц, в регионах всегда есть вакансии и всегда есть жажда познания у зрителей, не избалованных театральным разнообразием.
В результате получился очень мощный инструмент для дебютов, для допуска молодой режиссуры в репертуарный театр (в том числе и на руководящие посты), для разрушения недоверия к молодому художнику. Но самый важный результат — выделение зоны для эксперимента и работа с рискованным репертуаром.
Лаборатория — эффективная инъекция против неизбежной коммерциализации репертуара, против регламентирующего госзадания, против представления о репертуаре как о конвейере.
Она помогает амортизировать эстетический разрыв между традиционным театром и новейшими технологиями, попытаться через необязательные полуформы испытать незнакомые имена, методы, пьесы, смыслы. Помогает разбудить спящие силы труппы, балласт (лаборатории — это сбой ритма и ломка привычного конвейера).
И, наконец, лаборатории — это поиск нового зрителя. Именно с их помощью в театре начались общественные дискуссии. Во многих городах так и объявляется: пожалуйста, приходите и делитесь соображениями, какие работы нужны городу, а какие нет, обсуждайте, критикуйте. Умные дискуссии оказались необычайно востребованы и качественно улучшили состав публики — в театр потянулись интеллектуалы, те, кого обуржуазившийся в 1990‑е театр резко оттолкнул.
На подсознательном уровне, как выяснилось, в новом искусстве зрителя отталкивает не эстетика (порой брутальная), а те феномены современной реальности, которые это новое искусство описывает. На лабораториях можно не только предъявить новые походы к искусству, новые тексты и темы, но и дать ключи к пониманию новой эстетики. Сегодня в ситуации, когда театрального канона фактически не существует, зритель бывает растерян без этих правил игры, вне контекста. Свобода есть осознанная необходимость, так вот осознанная необходимость на лаборатории стала порождать адептов новой эстетики.
А театр, в свою очередь, сталкиваясь напрямую со зрителем, разубеждался в самом стойком российском стереотипе: «пипл хавает», «наш зритель этого не поймет» etc.
***
Сперва я ездил на лаборатории с Олегом Лоевским, благодарю его за школу. Потом театры стали предлагать мне работать самостоятельно. Действую иначе, чем Олег, в области выбора. Лаборатория должна быть территорией свободы, поэтому я не формирую тандемы «режиссер — текст» сам. Мы с театром вместе составляем лонг-лист на выбранную тему, затем предлагаем режиссерам что‑то выбрать либо предложить свое. Этой свободы выбора часто не бывает в нормальной репертуарной практике.
Самой первой и самой любимой стала лаборатория в Шарыпово Красноярского края. Маленький город в четырех часах езды от аэропорта собирает три муниципальных театра (к Шарыпово присоединяются Мотыгино и Лесосибирск), в последнее время слава лаборатории так распространилась, что в нее стремятся влиться за свои деньги театры со стороны, даже из Якутии. Из этой лаборатории вышли спектакли Бориса Павловича, Галины Зальцман, Олега Липовецкого и Константина Солдатова, последний принес театру «Золотую маску». Крошечный театрик этой лабораторией живет, это главное событие сезона, витамин на будущее.
Дальше присоединились Канск и Ачинск того же Красноярского края — тут театры побольше, но периодически испытывают перегрузки в связи с удаленностью от центров, невозможностью стабильной художественной власти, миграционными процессами в труппах. В самом начале труппа принимает лабораторию как ненужную обузу, затем приходит понимание ее полезности. Канский театр ездил на престижные фестивали со спектаклями Даниила Чащина, Максима Соколова. Ачинский театр стал побеждать на локальных конкурсах, впервые был представлен на Фестивале малых городов России со спектаклем Юрия Урнова. Появляются новые жанры — так, при помощи Юрия Алесина в Ачинске появился спектакль-бродилка, а драматург Евгений Сташков, работавший над пьесой, остался в этом театре завлитом, перевез семью. Театр приободрился.
Лаборатории могут явиться и формой активизации новых литературных форм и жанров. С театральным критиком Оксаной Ефременко мы делали в новосибирском «Старом доме» лабораторию по новой российской прозе и обнаружили пласт литературы, который еще не сильно вошел в плоть репертуарного театра, — фэнтези. Юлия Ауг поставила два рассказа-монолога Анны Старобинец, «Злачные пажити» и «Паразит», из чего вышел мощный трагический спектакль о трансгуманизме, после которого эта талантливая писательница стала интересоваться театром (раньше не видела в нем своей аудитории), а театр стал интересоваться ею. Точно так же вышло на лаборатории в астраханском частном театре «Периферия», где Артем Галушин впервые поставил в театре прозу Виталия Пуханова. Совсем недавно в пензенском театре «На обочине» меня поразил масштаб желаний и способностей: частный театр, связавшись с Польским культурным центром, смог провести такую мощную полноценную трехдневную лабораторию по польской современной пьесе, какой я не припомню в последнее время в больших театрах больших городов.
Отдельная тема — лаборатории в Московском художественном театре при Табакове. Разумеется, они оказывались инструментом для развития труппы, привлечения новых режиссерских и драматургических имен. Так появились Даниил Чащин и Юлия Поспелова, Семен Александровский, дважды в МХТ поработал Дмитрий Волкострелов. Впервые в российском театре в качестве эскиза был представлен роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза» (режиссер Искандер Сакаев). Помимо прочего, лаборатории в МХТ были средством смены аудитории или же, наоборот, способствовали появлению у нее новых потребностей. В престижном театре, где цены на билеты довольно высоки, лаборатории и сопутствующие им лекции были бесплатными — это создавало для аудитории код лояльности, давало ей новые возможности.
Наконец, расскажу о моем любимом жанре — документальные лаборатории в музеях. Вместе с Георгом Жено мы делали их в Международном мемориале и в Сахаровском центре, после отъезда Георга я инициировал такую же лабораторию в Музее истории ГУЛАГа.
Музей театру нужен больше, чем театр — музею. Театр сегодня занят активным изучением/ испытанием своих границ, поэтому предпочитает документальное — то, что не требует трактовки, а требует подчинения, сдержанности.
Музей ищет в театре новые идеи для экспонирования, соответствия идее «живого музея». И в этом смысле музей нуждается именно в новой театральности — той, что появилась в нулевые и десятые и существует на стыке театра с инсталляцией, перформансом, реэнактментом, партиципаторностью и проч.
Интерес к музею у театра продиктован прежде всего тем, что русский театр за последние десятилетия наработал мощную мускулатуру сценической документалистики, изучения повседневности, культуры невмешательства и наблюдения. Театральная документалистика связана с этическими нормативами, опытом аскезы, самоограничения художника. Потому что предъявление документа в документальном театре — более важная задача, чем его трактовка. В документальном театре художник относится к объекту исследования как ученый к заповеднику, к экосистеме, которую нельзя нарушить. Именно поэтому театральных людей можно допускать в музейные фонды и давать им в руки музейные объекты — для игры.
Все первые проекты синтеза театра и музея начинались с идеи спектаклей на территории музея, но последующие опыты предполагали слияние: обогащение методов экспонирования и обогащение инструмента театра через соприкосновение с подлинными единицами музейного хранения.
И последнее. Лаборатории на фестивале «Толстой» в Ясной Поляне. Там для активизации малопосещаемых, удаленных частей территории музея используется променад-театр. Театр тут — мобильный и мотивирующий инструмент, он напоминает про забытые, маргинальные, периферийные части музейной коллекции, уводя посетителя с территории must see. В особенности это важно, когда территория усадьбы переполнена. На двух последних толстовских фестивалях (в этом и в прошлом годах) мы с помощью лабораторий спровоцировали несколько российских театров ставить малоизвестные тексты Льва Толстого. Например, пьесы, написанные им для крестьян, или тексты «Чем люди живы», «Три смерти», «Сила детства», «Ходынка». Выйти за рамки привычного, хорошо продаваемого тоже помогают лаборатории.