Театр в провинции живет не только на сцене. На примере Саратова можно увидеть, как театральные законы работают в провинциальной политике и общественной жизни.
Саратов всё чаще путают с Самарой и даже с Саранском. Неизвестно, как реагируют на это в Самаре или Саранске, но саратовцы напрягаются. Местные политтехнологи и пиарщики даже предложили тест для столичных деятелей: путаешь Саратов и Самару — вон из политики.
Наверное, это правильно. Провинциальные комплексы требуют уважения. В Саратове никто не ставит под сомнение спорную, в общем, идею о том, что до революции 1917 года скромный ныне областной центр считался третьей российской столицей. Лозунг времен губернаторства Дмитрия Аяцкова (поздние девяностые) «Сделаем Саратов столицей Поволжья!» в интеллигентских кругах осмеивался, но льстил самолюбию.
Впрочем, саратовцев никто не желает обидеть. Их просто не выделяют из общего провинциального ряда. Что вполне соответствует сегодняшнему положению дел.
***
Убедительный пример: саратовская архитектура, которую считается хорошим тоном защищать. На самом деле зданий, представляющих реальную культурную ценность, не так уж много, причем относятся они скорее к раннесоветскому конструктивизму, а не к пузато-подслеповатому купеческому стилю, до сих пор преобладающему в историческом центре. Защищают справедливо — тут превалируют даже не музейные, а протестные ценности — надо хоть как-то обуздать хищных застройщиков (самое мощное местное бизнес-лобби). Но сама по себе ситуация войны вокруг фантомов для Саратова характерна.
К тому же центральный элемент саратовской архитектуры вовсе не жилой дом или присутственное место, а забор. Окажитесь в любой точке Саратова, оглянитесь по сторонам света — и, девяносто пять против пяти, взгляд ваш немедленно зацепится за забор. Или заборы. А то и заборища. Серые, как сама провинциальная жизнь, канареечные и защитного цвета, ржавые, бликующие, сплошные и с редкими прутьями, через которые видно всё, и всегда одно и то же. Ветходеревянные, из металлоконструкций и сетки-рабицы, из бетонных блоков с «маловысокохудожественными» граффити. Жестяные гармошки на опалубке из досок и наоборот — перепутанное не пойми чего на фундаментах устрашающих форм. Иногда попадаются совершенно инсталляционные фигурки и завитушки — чаще сварка в неряшливой капели, но бывает и литьё.
Россия — вообще страна мистической стереометрии. Только у нас металлические кресты на могилах напоминают турники и брусья, а спортсооружения — какие-то альтернативные некрополи. В саратовских заборах идея эта доведена до логического завершения.
Понятно, когда заборами укрыт обширный, дискретный, трущобный старый фонд и частный сектор. Там есть что прятать. Тайную историю города, мистическое его исподнее, зассанные матрацы, а где-то в районе Сенного рынка — разбухающий национальный вопрос. По тем же причинам укрыты от глаз промышленные предприятия. Но ведь и новые дома уже в черновиках архитекторов имеют заборы. Храмы в Саратове и те зачастую ограждены по периметру, как секретная воинская часть.
***
Вообще, у саратовских властей, независимо от персоналий, наблюдается какая-то странная, чуть ли не метафизическая тупость во всем, что касается регионального пиара, продвижения и прикладного символизма.
В 2011 году отмечался полувековой юбилей первого полета человека в космос. Юрий Гагарин — фигура для Саратова не только культовая, но и родная: здесь прошла его юность (индустриальный техникум; «индустрики» — мощная и отвязная молодежная группировка считалась самой грозной на протяжении 60–80-х), случились первые, спортивно-любительские полеты. Здесь он, вопреки расчетам ученых, приземлился 12 апреля 1961 года, на другом берегу Волги, под Энгельсом.
Всегдашняя трескотня вокруг дорогого имени не помешала властям «зевнуть» подготовку к юбилею — ни в одну федеральную программу Саратов не попал. Более того, в области сама дата была перенесена на будничное 7 апреля и прошла незамеченной. Злые языки поговаривали, будто Юрия Алексеевича угораздило полететь аккурат в день рождения губернатора Ипатова, который тот привык справлять в кругу дорогих людей и не в Саратове. И никакой чужой юбилей ему не указ.
Относительно так называемого Гагаринского поля (официальное место приземления Гагарина, своеобразный микс потемкинской деревни с довлатовским заповедником: на самом деле приземлился первый космонавт не в степи, а на обрывистом волжском берегу) в последние годы существовало много проектов, в большинстве завиральных — инвестиции, инфраструктура, мировой туризм, городок космических аттракционов.
В юбилейный год у властей хватило сил и денег разве что на Галерею космонавтики из шаров и барельефов. В галерее явно просматриваются евангельские мотивы: Циолковский и Королев в металлических ромбиках, как Предтеча и Учитель, отдельно — космонавты-апостолы.
Художник обнаружил знакомство не только с фотографиями персонажей (причем сделанными не на момент совершения ими полетов, а много позже — космонавты представлены немолодыми дядьками и тетками), но и с эстетикой «Звездных войн» и покемон-серий: квадратные физиономии, мощные надбровные дуги, чужие инопланетные взгляды.
***
Другие местные бренды в последние годы закрепляются в городской скульптуре малых форм. На проспекте Кирова (или пешеходной улице Немецкой — дореволюционное и советское названия мирно сосуществуют) появились памятники: а) саратовской гармошке; б) женатому парню из хита «Огней так много золотых».
Гармошка растянута, как циклопическая пружина, и гармонист, похожий на гнома, за ней почти не виден. На своего киношного прототипа Вячеслава Тихонова («Дело было а Пенькове») он совсем не похож, и слава богу. Сфотографироваться с ним, приобняв, считается хорошей приметой для девушек.
Оба символа — инициатива бизнеса, а не властей, как и памятник одноклассникам на набережной, которому нынешние тинейджеры любят придумывать эротические подтексты.
***
Еще один недавний миф, звучащий «насмешкой горькою», — неформальный статус Саратова как города студентов, красавиц и прославленных вузов вовсе не провинциального уровня.
С красавицами по-прежнему все в порядке, чего не скажешь о высшем образовании. Юридическая академия, котировавшаяся когда-то весьма высоко, процветает за счет демографической ситуации на Северном Кавказе и своеобразных тамошних представлений о социальных лифтах. Технический университет неуклонно гуманитаризируется и проблем с набором не испытывает за счет толкового менеджмента и притока профессоров из классического университета. А вот сам знаменитый Саратовский государственный университет имени Н. Г. Чернышевского, начинавшийся когда-то как Императорский и Николаевский…
Нынешний ректор Леонид Коссович пришел на руководство (точней будет щедринское «воеводство») в 2004 году. С тех пор история СГУ — непрерывная череда скандалов (с коррупционным и клиническим оттенком), исхода десятков ученых и целых научных школ, разрушения факультетов и репутаций, человеческих драм и комедий. Для иллюстрации выберу, пожалуй, комедию.
Одно из направлений грядущих национальных исследований было презентовано на сайте СГУ в мае 2010 года. Там рассказывалось, что лаборатория математического моделирования правовых явлений и процессов займется ни много ни мало порнографией. Что ж, порнография — штука серьезнейшая, все ее видели, но еще никто не определил с математической точностью. В Саратове попытались. Фактуру, стилистику и пунктуацию вводного текста сохраню.
«В современных условиях, так называемой, сексуальной революции в мире, принявшей особенно откровенные формы в России, в кино, на телевидении, интернет, других средствах массовой информации наблюдается нерегулируемое засилье порнографии».
«В России, в кино, на телевидении, интернет» — именно так, через запятую.
Я продрался через вводный текст к пояснительной табличке и там совсем загрустил:
«Частичное отсутствие волосяного покрова в области гениталий до степени детального определения анатомических элементов наружных ПО»;
«Полное отсутствие волосяного покрова в области гениталий до степени детального определения анатомических элементов наружных ПО».
Дальше там нечто совсем уж карнавальное:
«Один обнажающий мужские и (или) женские ПО видеообъект, тоже с обнаженными ПО, отображение исключительно ПО; 2♂ и (или 2♀) — два… и т. д.»
«Введение одного П (или имитатора) в ротовую полость, тоже с учетом применения имитации ротовой полости; ↑↑— — двух… и т. д.»
Как поет Шнур, «ну и так далее».
***
Но основное увлечение саратовцев (из тех, кто безосновательно именует себя элитой) все-таки не спорт и тем паче не наука, а политика. И тут снова не обойтись без театральных аллюзий. Вот с понятной поправкой на масштаб и ситуацию, основные тренды.
1. Умирание репертуарного театра:
все сценарии «прежних войн и смут» кажутся исчерпанными, артисты постаревшими, уставшими и надоевшими публике.
2. Чемоданные настроения антрепризного чёса: тенденция под названием “валить” в Саратове имеет собственные подтексты — не столько за кордон, сколько в Москву, за федеральной должностишкой, пусть далеко не первого ряда. На худой конец — в соседний, более процветающий, регион.
3. Поведение практически всей саратовской «элиты» режиссируется Вячеславом Володиным, который и сам начинал в местной труппе, но затем стал примой в федеральном политтеатре (генсек «Единой России»), а теперь выбился в режиссеры.
В актерский период о Володине говорили мало. Сейчас пытаются наверстать. Большинство попыток проникнуть в психологию мастера следует признать чепухой, но иногда случаются попадания. Так, Александр Рыклин в ЕЖе упреждает протестные массы от того, чтобы полагать ВВВ (как чеканят в Саратове) главным реакционером и душителем оппозиции. Дескать, Володин не более чем ретранслятор текущих властных настроений. Это действительно во многом так. Хотя в последнем цикле запретительных законопроектов — табу на депутатский бизнес, зарубежные активы и недвижимость, семейственность в парламенте — угадываются мировоззренческие установки самого Вячеслава Викторовича.
Есть, однако, территория, где режиссер Володин может творить практически без оглядки на федеральный менеджмент. Саратов и область для него что-то вроде Малой сцены, зато на ней гарантирована почти полная свобода эксперимента.
Нынешней весной удалось зачистить область от последних остатков вольнодумства. Боролись уже не только с убежденными оппозиционерами, но и с публикой вполне лояльной, просто имеющей собственный, пусть штрих-пунктирный выход на федеральный центр (Ипатов и его команда).
Сегодня губернатор — Валерий Радаев. Выходец из Хвалынского района, аграрий, не сказать чтобы давний соратник ВВВ, просто в нужный момент других под рукой не оказалось.
Следует признать, что с приходом нового губернатора прекратились локальные полити- ческие разборки. Саратов благоустраивается (впрочем, это было и до Радаева благодаря вменяемости и относительной самостоятельности муниципалитета), даже пропагандистская риторика власти стала конфузливее.
***
Перезагрузка тем не менее привела к тому, что местная интеллигенция окончательно обособилась от власти. Иллюзий и раньше особых не было, но всегда существовал расчет сыграть на противоречиях, предложить враждующим сторонам под видом военной хитрости некий проект; пульсировала надежда. Сейчас приходит понимание: слово полностью обессмыслилось, а дело попросту невозможно. Между кофейнями, рок-клубами и кухнями с одной стороны и кабинетами с другой установилась жесткая граница, невидимая, но почти непроходимая.
Протестное движение демонстрирует ту же, что и в столице, отрезвляющую тенденцию: если в декабре митинги собирали от тысячи и больше человек, то весной и осенью протестантов набирается едва ли сотня. Это уже профессиональные политики и сумасшедшие, а в Саратове грань между ними довольно зыбкая.
При этом в отличие от людей власти и — частично — бизнеса, креативный класс уезжать уже не торопится. А ведь еще несколько лет назад хит саратовского рокера Александра Блонского «Семнадцатый поезд, четвертый вагон» (скорый поезд «Саратов — Москва») был своеобразным гимном саратовцев. Теперь кто хотел уехать — уехал. Многие вернулись. Востребованные литераторы печатаются в столицах, художники и фотографы принимают приглашения на выставки, актеры мелькают в сериалах. Социальные сети упрощают географию и совершенствуют культурную логистику.
Саратов живет, не желая думать о будущем, живет, по сути, без настоящего, и цена за такую жизнь — окончательная утрата региональной идентичности — уже не кажется чрезмерной.