ТЕАТР. рассказывает, как демонстрации в Нью-Йорке 2020 года превратились в уличные перформансы и в чем эти перформансы наследуют советам Аллена Гинзберга середины 1960‑х.
К апрелю этого года Нью-Йорк обогнал по числу заболеваний и смертей от коронавируса не только каждый город, но и каждую страну в мире. Горожан призывали оставаться дома, без нужды не пользоваться городским транспортом, запереться, не встречаться, замереть. Закрылись все «не жизненно необходимые» бизнесы, казалось, что на улице опасно дышать. В мае стало легче, но город был такой безлюдный, что мы ходили посередине мостовой.
А 25 мая в Миннеаполисе убили Джорджа Флойда. Через два дня пустые улицы заполнили тысячи протестующих, как будто люди открыли двери и хлынули в запертый зал. В Нью-Йорке начались ежедневные демонстрации. Они шли все лето, постепенно затихая, но не останавливаясь насовсем. Сейчас, когда я это пишу, под моими окнами идет шествие — впереди парень с мегафоном нараспев проговаривает рифмованную речевку, и целая улица вторит ему эхом, как предводителю хора: «Куда бы мы ни шли — нас спрашивают, кто мы — и мы отвечаем: Мы дети, могучие дети! — Мы боремся за справедливость — и наше будущее!». Несколько человек в цветастых костюмах несут цветочные жезлы, отбивая ими ритм. Все знают наизусть несколько главных речевок и то, как они устроены: как «эхо» или как «вопрос-ответ»: «Чего мы хотим?» — кричит в мегафон девушка. «Справедливости!» — отвечает улица. «Когда?» — «Сейчас!» — «А не добьемся?» — «Всё на свалку!». Они уходят, и я еще слышу речевку, слова которой и сама уже знаю наизусть: «Скажи мне, как выглядит демократия?» — «Так выглядит демократия!».
Американцы думают, что нет ничего более американского, чем протест. Первые, кто в этой стране заговорил на языке протеста с сильным театральным акцентом, были отцы и деды сегодняшних «могучих детей».
В 1965 году поэт Аллен Гинзберг написал статью «Демонстрация как зрелище, как пример, как сообщение, или Как провести митинг-спектакль» (Demonstration as Spectacle as Example, as Communication, or How to Make a March/Spectacle). Эту статью для андеграундной газеты Berkley Barb его попросили написать студенты Беркли, которым надо было срочно понять, как избежать столкновений с агрессивной группировкой мотоциклистов «Ангелы ада» (Hell’s Angels), если те решат их атаковать во время антивоенной демонстрации.
Гинзберг предложил превратить шествие в «образцовое представление», способное «преодолеть психологию войны и насилия». Протест должен быть «творческим, прагматичным, веселым, счастливым и безопасным», а потому нужно убрать из него всякий «адреналин, ударяющую в голову кровь, слепое отторжение, самонадеянность, страх, гнев». Впереди должна идти группа актеров и на ходу исполнять пантомиму. «Игрушечная армия» в военной форме солдат американской революции XVIII века, гражданской войны XIX и Второй мировой может нести плакаты «Не надо повторять!» (No more) и «Оставьте меня в покое!» (Leave Me Alone). Пускай там будут костюмированные персонажи, изображающие Джорджа Вашингтона, Линкольна и Уолта Уитмена, а в джаз-банде играют музыканты, загримированные под Гитлера, Сталина, Муссолини, Наполеона и Цезаря. И привести своих бабушек, поставив их во главу колонны, да туда же и поэтов, художников, профессоров как «менее уязвимые группы». А если будет ощущение угрозы, «всем нужно хором повторять следующие мантры: Отче наш, „Три слепых мышонка“ (пение), ОМ (длинный вдох в унисон), „Знамя, усыпанное звездами“ (гимн Соединенных Штатов) и „У нашей Мэри был баран“ (декламация в унисон)». При любых проявлениях агрессии пустить по динамикам песню Битлз I Wanna Hold Your Hand и начать танцевать.
Этим летом, когда полиция неожиданно врезалась клином в толпу протестующих на митинге около Вашингтон-сквер, стоявшая на крыше машины девушка истерически закричала в мегафон: White bodies ahead! («Белых вперед!»), и под громкий рэп в центре толпы стали танцевать какие‑то ребята. Полиция применила слезоточивый газ против двух парней (как говорили позже, их подозревали в грабеже, но это не подтвердилось), но одному из них удалось перехватить баллончик и направить его в лицо самому полицейскому — и того, согнутого в три погибели, под руки повели куда‑то в сторону. Парней задержали и посадили в полицейскую машину, но толпа молодежи ее заблокировала. Скоро появился отряд бойцов в бронежилетах, шлемах и с дубинками. Они как‑то скромно, бочком, не толкаясь, протиснулись сквозь толпу и встали недалеко от машины, но подойти к ней, не применив силу, было невозможно. Применять же ее было психологически сложно после стольких дней напряженности, и у них, видимо, не было такого приказа. Они стояли на месте, не двигаясь, а молодежь кричала на них: We don’t see no riot here, why are you in riot gear? («Здесь не видно бунта, почему же вы в спецобмундировании?»). На протестах нередко обращаются к полиции — хором и в рифму. Противостояние продолжалось около часа, и полицейские уехали.
Еще одна идея Гинзберга состояла в том, что протест должен цвести, как сад. Конечно, надо прийти на него с губными гармониками, флейтами, гитарами, банджо, скрипками и тамбуринами, но главное — с цветами. Рассыпать их на баррикадах, дарить полицейским, журналистам, политикам, прохожим. Море цветов, пишет он — это visual spectacle: впечатляющее зрелище, пиршество для глаз. После этой статьи стало популярным выражение Flower Power («Сила цветов»), демонстранты начали вставлять цветы в стволы полицейских винтовок, а хиппи вплетать их в волосы и называться flower children («дети цветов»). Оказалось, что антивоенная демонстрация может быть эффективней, когда она не использует военную риторику, а заимствует приемы и бутафорию уличного театра.
В первые дни протесты были каждый день и около моего дома. С одним из них я прошла вверх по Парк-авеню, и рядом со мной, сохраняя дистанцию, шли двое парней, один из которых нес полный рюкзак роз, а другой держал большой их букет в руке — и они протянули мне розу.
На нью-йоркских протестах больше совместного действия и коллективной декламации, чем речей и выступлений. В начале люди каждый день собирались на площади Юнион-сквер в Манхэттене, и молодые ребята начинали скандировать: Peace-ful pro-test! («Мирный протест!»), потом вставали на одно колено, поднимали руки и кричали: «Руки вверх! — Не стреляй! Руки вверх! — Не стреляй! Руки вверх! — Не стреляй!», и это с ними повторяла вся площадь.
Как‑то я увидела небольшую группу молодежи, человек тридцать, с плакатами и цветами, которая остановилась у пешеходного перехода через шумное шоссе FDR Drive, идущее вдоль Гудзона. На зеленый свет они вышли на середину шоссе, встали там — и продолжили митинг. Они блокировали проезд машин около пятнадцати минут, машин скапливалось все больше, но они ждали. «Я не верю, что мирный протест, в точном смысле слова, возможен, — сказал мне потом один из них. — Протест должен вселять дискомфорт. Заблокировать шоссе — это не мирная акция, но мы против насилия». Протест должен быть ненасильственным — но вежливый протест имеет мало шансов. Как сказал нью-йоркский художник и политический активист Дред Скотт (Dred Skott), известный своими театрализованными акциями (он был судим в 1989 году за осквернение флага, а год назад собрал 500 жителей Луизианы для реконструкции самого большого в северно-американской истории восстания рабов 1811 года): «Больше всего зрителя цепляет работа, которая вызывает опаску. Перформансы вроде сожжения американского флага были опасной идеей, и нам сейчас нужны опасные идеи».
Политические граффити появились по всему городу тоже с самым началом протестов — на стенах домов, на боках автобусных остановок, телефонных будок и на тротуарах красками, фломастерами и через трафареты было выведено: ACAB (All Cops Are Bastards: «Все менты — ублюдки»), «Лишить полицию финансирования», «Перераспределите нью-йоркский бюджет», «Нет справедливости — нет мира», «Разрушьте тюрьмы!», «Все жизни важны, когда черные жизни важны», «Перестаньте убивать чернокожих», «Мир потерял человечность». Высказывались и мнения о руководстве страны, и лично о президенте США с применением слова из четырех букв, от которых в русском переводе обычно остается три.
Но один район граффити превратили тогда в открытую уличную галерею. Это имело некоторую предысторию. Когда в марте многое в Нью-Йорке вынужденно закрылось на карантин, некоторые особенно дорогие магазины Сохо (Louis Vuitton, Fendi, Chanel, Dolce & Gabbana и Celine) забили свои витрины щитами. В конце мая выяснилось, что они сделали это вовремя — массовые протесты позволили профессиональным ворам и присоединившимся любителям дорогой халявы заняться грабежами, которые длились две с лишним ночи и кончились только с введением в Нью-Йорке комендантского часа. Тогда уже заколотило свои витрины множество других магазинов и галерей, и Сохо стало очень странным местом, где улица за улицей были зашиты чистым фанерным полотном. Потом кто‑то догадался, что фанерный щит — это холст.
Сначала на фанере между короткими надписями ACAB (All Cops Are Bastards), «Проснитесь!», «Полиция убивает» и «Не стреляй!» стали расклеивать фотографии и рисованные портреты жертв полицейского произвола. Потом начали появляться цитаты из Симона Боливара, Джеймса Болдуина и Тони Моррисон. Для художников полупустые улицы оказались идеальным местом работы — когда все закрыто, город превращается в тихую мастерскую с невероятно высоким потолком. Два коренных жителя Сохо, Тристан Реджинато и Мириам Новалле, занялись организацией работы этого художественного цеха: попросили нон-профитную организацию Paint the World («Разрисуй мир») и объединение Soho Alliance помочь с материалами, а магазин художественных материалов Blick Art Materials пожертвовал кисти и краски на сумму $ 5 000 — поэтому не только уже известные уличные художники, но и люди, у которых иначе не было бы необходимых материалов, тоже смогли начать рисовать. И они рисовали — кистью, валиком, аэрозольной краской, писали маркером и ручкой, делали трафареты, крепили постеры. Некоторые работы занимали весь фасад дома, другие умещались на стикере в десять сантиметров.
Большая стена Demilitarize the Police («Демилитаризировать полицию») на Бродвее изображает шеренгу полицейских в боевой экипировке. Присмотревшись, замечаешь, что этот ряд образован умножением одной и той же фигуры. Вглядевшись еще пристальней, видишь, что здесь, как в дурном сне, бесконечно повторяет сам себя Дональд Трамп, нарядившийся в костюм отряда особого назначения. Художник Nick C. Kirk написал у себя в инстаграме, что он нарисовал такую фигуру Трампа сразу после избрания его на первый срок: «У меня было чувство, что он борется с людьми вместо того, чтобы бороться за людей. Я назвал ее „Гражданин Трамп VIP“, он ведь так гордо стоит всегда в своем президентском обмундировании. Я дни и ночи проводил на протестах, и меня тошнило от того, как ведет себя полиция. Их учат применять физическую силу, а надо их учить открытому диалогу. Они не чувствуют себя частью общества, они скорее против него, и это нужно менять».
«Война без конца» (War Without End) написано на щите черной ручкой, а на соседней двери выведена белой краской последняя фраза старой притчи о том, как ученик спрашивает учителя: «Вы учите меня быть воином, но все время говорите о мире — как это соединить?». Учитель отвечает: «Лучше быть воином в саду, чем садовником на войне».
Вопрос о том, должен ли протест быть мирным или немирные способы выражения недовольства более эффективны, все время обсуждался и сочувствующими, и противниками протестов. Надпись «Когда тирания становится законом, бунт становится обязанностью» я видела на стенах и окнах не раз. Иногда под ней ставили подпись «Симон Боливар», иногда — «Томас Джефферсон», хотя буквально таких слов не произносил, кажется, ни тот, ни другой. Но понятно, почему их приписывают Джефферсону — один из авторов Декларации независимости говорил, что предпочитает «шум свободы тишине рабства». Отец-основатель американской политической системы писал: «Дух сопротивления правительству настолько ценен в некоторых случаях, что я хочу, чтобы он всегда поддерживался. Часто он будет выказываться неправильно, но лучше так, чем вообще без него. Мне по нраву небольшой бунт время от времени. Он как очищающая гроза в атмосфере».
Политика входит в стрит-арт как факт биографии художника или его сообщества надписями от первого лица: «Вы убиваете нас» или «Если я буду следующим, это закончится?». Художник Суле (Sule) рисует на Брум-стрит лицо мужчины в черной маске и пишет на ней: «Мой цвет — не преступление». «Не стреляй», написанное на разных языках, одинаково понятно на китайском, русском, немецком и испанском.
Работа в Сохо была и коллективным проектом совместного изживания травматического опыта. Художник с ником uncuttart расчертил белую стену большого дома на графы и получил что‑то вроде уличного опросника, в котором он через свой инстаграм пригласил участвовать друзей и всех, кто захочет: «Я в Сохо, на углу улиц Kenmare и Mott. Приходите сегодня и подпишите эту стену. Мы должны включить себя в разговоры о переменах. Сделать так, чтобы с нами считались. Мы не роботы, не овцы и не невидимки. Мы чего‑то стоим. Но вы будете считаться, только если стоите чего‑то сами для себя, а не когда за вас считают другие. Приходите заполнить стену, работайте над ней вместе со мной, напишем единое послание против несправедливости и расового неравенства». Стена оказалась заполнена: каждый вписывал, что хотел в пустоты после слов «любовь — …», «справедливость — …» и других. Вот что вписали за словом «Я» разными почерками: «Я — здесь, я виден, я калмык, я гаитянец, я слушаю, я сильный, я человек! я учусь, я любящий, я живой, я чернокожий отец, я несу ответственность, я израильтянин, я соучастник, я сочувствую, я открыт к переменам, я это я, я это ты».
Граффити слоисто. Райтеры пишут свое поверх чужого, как будто переписывая чужой монолог в диалог. Картина молодой художницы Си Голрейн, в 18 лет переехавшей в Нью-Йорк из Украины, занимала весь фасад магазина Dolce & Gabbana на улице Mercer в Сохо и, обрамленная черными колоннами, выглядела как огромное полотно в раме. Но уже через некоторое время кто‑то, подписавшийся Red Square, нарисовал по красно-черному полю Си Голрейн белые китайские иероглифы. От Дольче и Габбаны ряды иероглифов уходили в граничащий с Сохо Чайна-таун.
На триптих Эрин Ко «Мудрость не в том, чтобы хорошо видеть вещи, но в том, чтобы видеть сквозь них» (цитата из канадского астролога и мистика Manly P. Hall) наклеены маленькие стикеры, на каждом одно слово, и вместе они, как колесики механизма, составляют предложение: «Может ли одновременно существовать больше одной правды?» (Can’t more than one truth exist at the same time?). И, как сосуществование правд, на одной стене можно иногда насчитать два, три, четыре напластования.
Рисунки, которые делал в Нью-Йорке Бэнкси, не только смывали домовладельцы, но и зарисовывали другие уличные художники. Рисунки, тэги, наклейки возникают как реплики, накладываются друг на друга. Когда в июле умер политик Джон Льюис, последний из остававшихся в живых соратников Мартина Лютера Кинга, его портреты немедленно появились на улицах рядом с портретами самого Кинга. Там же возникли потом изображения доктора Энтони Фаучи, главного американского эксперта по борьбе с коронавирусом, который, таким образом, оказался вписан в ряд борцов за права человека — к нему стали относиться как к оппозиционеру, когда президент Трамп начал его публично критиковать и перестал приглашать на брифинги Белого дома по коронавирусу. И чтоб ни у кого не оставалось сомнений в том, что делает тут доктор Фаучи, прямо на лбу у него написали: Truth Matters (Правда имеет значение).
Авторы заполняют стену один за другим и, перебивая друг друга, говорят о политике и о себе. Из-за этих напластований у граффити появляется временное измерение. Хотя, конечно, и по самой сути это искусство временное, его всегда могут смыть, закрасить. Более того, райтеры теперь часто используют краски, которые легко смываются водой, потому что тогда полиция не может строго преследовать их по закону о вандализме. А фанерные и деревянные «холсты» Нью-Йорка с самого начала были временными и переносными, как декорации. Демонстрации и уличное искусство недолговечны — но они имеют значение.
«Сохо — для художников», — написали на стене в Сохо. Художники вписали и вчертили себя в город, вкачали краску ему под кожу. Так на протестах кричат речевку: «Чьи улицы? — Наши улицы!»
Когда хотят разрушить весь мир насилья и изменить общество, думают о России с ее идеей создания нового человека. РОСТ-НЦМАИ — часть триптиха, сделанного нью-йоркской художницей Эрин Ко, которая, помимо инсталляции, коллажа и фотографии, занимается еще и виртуальной реальностью. Название набрано псевдокириллицей, поддельным русским шрифтом, которым в книгах, фильмах и компьютерных играх создают советский или восточно-европейский колорит. Эта липовая, бутафорская кириллица целиком набирается заглавными буквами, потому что наши строчные меньше совпадают с латинскими: ставя рядом J и I получают JI, а совмещенные I и O дают IO без палочки. Название РОСТ-НЦМАИ — это POST HUMAN, «пост-человек». Ему принадлежит наше неясное и, возможно, постапокалиптическое будущее. Конечно, это не новый постреволюционный человек, как в России, а киборг со сменяемыми частями тела. Можно ли его перестроить и перепрограммировать так, чтобы удалить из системы все вирусы, включая вирус расизма, мы на знаем. Поэтому надеемся не на пост-, а на суперчеловека и призываем с городских стен: «Супермен, спаси нас!». И супермена, и спасение мы нарисуем себе сами.