Театральное происхождение Миши Угарова кажется мне очень важным. Ведь надо понимать, что такое ТЮЗ и насколько в нем жесткая иерархия — как и в каждом репертуарном театре: первые актеры, вторые актеры, массовка. Как трудно молодым пробиваться на сцену, как легко гаснет та энергия, с которой они приходят в театр, столкнувшись с рутиной, бесконечными детскими спектаклями, на которых артисты сами себя не слышат. Кто там побывал, тот прекрасно понимает, насколько негибкая эта история
Кировский ТЮЗ был обычным ТЮЗом, в котором Миша Угаров был артистом. В театральной иерархии это важная составляющая. Театральный мир ведь весь состоит из иерархий. И в какой-то момент Миша вдруг стал завлитом — с одной стороны, он переходит ближе к начальству, оказывается отдельной творческой единицей. А с другой стороны — он ниже в иерархии, все-таки уже не артист. Он ушел из этого чудного племени. Он выламывался из него какой-то неприязнью к этой профессии, нежеланием быть в этих жестких рамках, которые диктовал ТЮЗ.
Вот на этом этапе мы и сблизились. Потому что я был завлитом Свердловского ТЮЗа, он — завлитом Кировского. Я приезжал к нему специально из Свердловска на длинные разговоры за рюмкой водки. Он пытался как завлит повлиять на театр, внося еще неосознанные изменения в темы и тексты детского театра. С режиссером Витгопом они писали инсценировку «Щелкунчика», и это была попытка сделать не елочную, не тюзовскую сказку с какими-то почти мистическими смыслами.
Можно расположиться внутри любого репертуарного театра и всю жизнь ничего не делать. Но такое иллюзорное благополучие Мишу ломало. Его ломала бесконечная рутина, внутрицеховые мелкие передвижения и сплетни, тщеславие.
В те годы (80-е, застойные) существовала лаборатория по дальнейшему развитию детского театра при Минкульте РФ. Мы собирались именно в Кирове. Надо сказать, никто не пропал из этих ребят, это были Миша Бартенев, Леша Слаповский, Люся Улицкая, Миша Угаров, я, Сережа Ливнев — сценарист «Ассы», смешные ребята Каменецкий и Щедрин, которые сейчас, по-моему, занимаются телевизионными шоу. У нас был лозунг для внутреннего пользования: со взрослыми трудно разговаривать, давайте поговорим хоть как-то с детьми, чтобы они были немножко другими. И в Мише эта идея бурлила. Ломал его репертуарный театр. Казалось бы, Кировский ТЮЗ — это Алексей Бородин в хорошей форме, а потом Саша Клоков. Но это все равно — даже при таланте режиссера — в какой-то колее! А любая колея была для него невыносима. И он из этой колеи вырвался, и эта свобода породила Театр.doc.
Я всю жизнь работал в репертуарном театре, но я поставил себе цель с ним разбираться изнутри, а Миша — снаружи. И то, что Миша дальше повел эту войну, создал свой театр, в котором не играют, — это отчасти родовая травма, нанесенная ему в той прекрасной юности. Он родом оттуда, и часть его энергии и ненависти, которую он пронес через свою прекрасную жизнь, — она зародилась в недрах репертуарного театра.
Но главное, он породил огромное количество людей, зараженных этой свободой. Воздушно-капельным путем, своими флюидами он заразил сотни, если не тысячи последователей. Кого-то напрямую, кого-то через спектакль, кого-то через текст. Но он был всегда боец. И блистательный провокатор. Эти провокации будоражили мозг. И встречи с ним была работа, и пьянство с ним была работа, он был неугомонен. Но ощущение, что репертуарной театр вольно или невольно породил одного из своих правомерных убийц, — это то ощущение, с котором я останусь навсегда. У меня не хватило сил это сделать, а он сделал.