Фотография: www.facebook.com/teatrpushkin/
В Театре имени Пушкина отметили столетний юбилей Камерного театра масштабным документальным спектаклем об Александре Таирове и Алисе Коонен.
«Я не увижу знаменитой «Федры» — эти строки Осипа Мандельштама режиссер Евгений Писарев прочитал перед железным пожарным занавесом, символически опущенным как тогда, 29 мая 1949 года, после последнего спектакля «Адриенны Лекуврер», который за 30 лет существования Камерного театра был сыгран почти 800 раз. С тех пор ни Александр Таиров, ни Алиса Коонен не переступали порога театра, но стараниями пушкинцев эти трагические фигуры на три часа вернулись в родные стены, и мы все-таки увидели хотя бы отблеск их легендарных спектаклей.
Жанр «датской» докудрамы («Девятьподесять» Саши Денисовой и Никиты Кобелева в Театре Маяковского, «Вне системы» Кирилла Серебренникова, показанный в МХТ имени Чехова к 150-летию Станиславского), похоже, входит в моду, придя на смену скучным официальным торжествам и неформальным домашним капустникам. Но вечер в Пушкинском не был похож на другие юбилеи. Как не похожи праздники в большой шумной семье с бабушками, двоюродными племянниками и мельтешащими под столом детьми на вечера двух одиноких стариков. Нет, зал ломился от публики, пришли известные актеры и режиссеры, куча журналистов, было даже трое учеников Таирова — Кима Чупахина, Виктор Горюнов и Майя Ивашкевич. Но все же чувствовалась в этом спектакле-посвящении саднящая горечь, хотя внешне он был безупречно элегантен и даже наряден.
Оформлявший вечер Зиновий Марголин использовал прием театра в театре: на переднем плане одетые в строгие черные костюмы актеры вспоминали историю Камерного (Таирова и Коонен по очереди играли три пары разного возраста — Владимир Жеребцов и Александра Урсуляк, Александр Арсентьев и Виктория Исакова, а в конце Андрей Заводюк и Вера Воронкова), а в небольшом алькове в глубине сцены время от времени открывался занавес и за прозрачной кисеей как миражи возникали эпизоды из спектаклей Таирова — «Покрывала Пьеретты», «Саломеи», «Жирофле-Жирофля», «Оперы нищих» и знаменитой «Федры». Эти иллюстративные сценки были, пожалуй, слабым звеном тонко и деликатно выстроенного вечера. Вольные фантазии на тему знаменитых постановок иногда вызывали неловкость, как любительские попытки напеть сложный вокализ. Хотя были и удачные номера: например, зонг из «Оперы нищих» в исполнении Александры Урсуляк, которая после «Доброго человека» чувствует себя в брехтовской эстетике как рыба в воде. В целом же, эти дивной красоты картинки с авторскими фантазийными костюмами Виктории Севрюковой, изготовленными по какой-то хитрой технологии из бумажного крафта, давали представление о том, насколько смелым, выламывающимся из общего строя был театр Таирова. В противовес утвердившимся догматам сценического жизнеподобия он делал театр небытовой, условный, формалистский, в эпоху победившего соцреализма продолжал заниматься театром синтетическим, вбирающим в себя разные жанры, и как оказалось, намного опередившим свое время.
«Любовь под вязами», Камерный театр, 1926. from Theatre Magazine on Vimeo.
Но все же главное в этой исторической реконструкции происходило на авансцене. Автор пьесы Елена Гремина дала слово самим участникам событий, не добавив к их письмам и мемуарам практически ни слова от себя, хотя ее позиция видна в самом выборе материала и принципах монтажа. Спектакль начинается с эпизода, когда молодая Алиса Коонен уходит из Художественного театра, где ей прочат большое будущее, не в силах бесконечно репетировать «по системе» — и этот эпизод с участием Станиславского и матрон МХТ превращается в уморительный этюд почти что из булгаковского «Театрального романа». Потом в жизни Коонен будет Свободный театр Марджанова, встреча с Александром Таировым, основание каким-то чудом, буквально на пороге войны нового Камерного театра, первые премьеры, успех и признание, триумфальное семимесячное турне по Европе. Этому эпизоду в спектакле посвящен довольно большой кусок, но авторов можно понять — нечасто с тех пор русский театр оказывался в авангарде мирового художественного процесса. Ну а на первый план вышла наиболее болезненная и резонансная тема уничтожения Камерного театра, которое горячо приветствовали многие театральные деятели.
Елена Гремина и Евгений Писарев по завету Галича решили «поименно вспомнить тех, кто поднял руку»: со сцены бесстрастно зачитывались обличительные речи знаменитых советских актеров, видных писателей и драматургов, даже таких же режиссеров реформаторов как Мейерхольд и Вахтангов (хотя высказывания последнего принадлежит более раннему времени — до гонений на Таирова он просто не дожил). Пытались ли они услужить власти, спасти свой театр или действительно на дух не принимали «буржуазную» эстетику Камерного и были искренне солидарны с властями — с точки зрения истории это не так уж важно. Но удручает, что все эти доводы о «чуждых русскому театру экспериментах» сегодня снова оживают в устах современных борцов за чистоту искусства. Поэтому так пронзительно прозвучало письмо Немировича-Данченко, которое прочел сам Евгений Писарев. Признавая Таирова своим эстетическим оппонентом, основоположник МХАТа тем не менее предлагал художникам по разные стороны баррикад не топтать друг друга, а объединяться и поддерживать в беде.
Хотя публика встретила эти слова обнадеживающими аплодисментами, в примирение враждующих ныне театральных кланов не очень верится. Но все же бывают в нашей жизни и примеры профессиональной солидарности. По крайней мере, автору пьесы Елене Греминой довелось испытать это на себе — в поддержку оказавшегося бездомным Театра.doc не просто выступали и подписывали письма известные режиссеры разных направлений, но многие театры предлагали свои площадки, а зрители собрали на краудфандинговом портале planeta.ru почти 500 тысяч рублей. Юбилей Камерного театра тоже стал своеобразной объединяющей людей акцией памяти, как чтение имен репрессированных у Соловецкого камня. И пусть о легендарном проклятии Алисы Коонен здесь не было сказано ни слова, надежда на искупление и прощение в этом спектакле тоже подспудно мерцала.
Шмерлинг А. Неизвестный Таиров: пять спектаклей Камерного театра на кинопленке