В эстафете #помогиврачам, инициированной БДТ им. Г.А. Товстоногова и журналом ТЕАТР., участвует Александринский театр.
Пётр Семак: медсестра реанимации санкт-петербургской Больницы им. К.А. Раухфуса, 26 лет, о дьяволиаде
“Когда всё началось, я не верила. Нет, не отрицала существование вируса, любой человек с медицинским образованием прекрасно понимает, что такое инфекционный процесс, как он развивается и почему превращается в пандемию. Не верила, что мы, как Атлантида, уйдём на дно. Надеялась, что опыт других стран действительно поможет, и мы, совершая ошибки (без них все-таки никуда), будем оглядываться и опираться на него. Но сейчас, в конце мая, я могу сказать: мы Атлантида, и тяжелые воды уже сомкнулись над нами.
Я работаю в реанимации детской больницы. Наш стационар не перепрофилировали, мы не стали официально принимать больных с новой инфекционной болезнью.
Всё началось в апреле. В один из дней нам сухим административным тоном отчеканили: перепрофилирования не будет, плановые госпитализации отменяются, поток пациентов из-за этого сократится, а значит, и вам работать не нужно – сокращаем штат сотрудников. И меня охватило ощущение, которому я долго не могла подобрать ему описание, а сейчас поняла. Я чувствовала себя как главный герой в повести Булгакова «Дьяволиада». В голове пульсирующей болью забилась мысль: сотрудников нельзя сокращать, помимо новой инфекции дети не перестанут болеть чем-то другим, ведь есть и другие патологии, и их тоже нужно спасать! А на тот момент еще и потихоньку начали закрывать детские стационары для лечения COVID-19. Но на фоне этого пульсирующего мучения появилось щемящее тихое осознание: бюрократическую машину не сломать, борьба с ветряными мельницами не увенчается успехом. И сокращение прошло. Нас стало гораздо меньшею Мы до сих пор работаем с минимальным количеством персонала в бригаде.
А пациентов действительно не стало меньше, наоборот. С каждым днём их прибавлялось, начали везти из других стационаров, из тех, которые не могут принять их по причине перепрофилирования. Мы оказались тылом, но нам не дали возможности поддерживать фронт на должном уровне.
И в скором времени пришла новая беда: к нам начали поступать пациенты с острым инфекционным процессом, а мы об этом не знали, безоружные встретились лицом к лицу. Вы спросите, каким образом так вышло, есть же специальные больницы, зачем же к вам везли?! А объяснение очень простое: одна болезнь не исключает другую. Если происходит серьезная травма или декомпенсации хронического заболевания, все силы организма мобилизуются на решение катастрофы. И в этот момент вирус бьет, действует исподтишка самым гнусным образом. И когда ты спасаешь ребёнка, ты забываешь, что ещё один враг притаился совсем рядом, он уже смотрит и, улыбаясь, говорит: посмотри, я уже повсюду, ты со мной не справишься.
У нас не было защиты и зонирования. Точнее, СИЗы существовали, целый шкаф, но это «на крайний случай». И никто до сих пор так и не понял, что этот пресловутый случай уже тут, он уже случился. Мы начали тестировать детей, и понеслась череда положительных результатов. Было ли страшно? Да, после первых. Но боялись не за себя. Мысли в голове завертелись вихрем: у нас же все сотрудники в контакте… а как же другие пациенты… мы же их… мы же не защищались… а если они заболеют…
Руководство приняло решение о полумерах, поэтому иногда мы играли в обсервацию: закрывали «подозрительного» пациента в палате, и ходили к нему в маске-перчатках-халате-щитке. А потом выходили, снимали это облачение и шли к другим. Мы не могли выделить отдельный персонал для обсервации – нас слишком мало. А руководство продолжало кичиться и заявлять: мы единственный чистый стационар в городе.
А потом произошло тихое смирение. Это когда ты идёшь на сутки с полным осознанием, что и сегодня привезут ковидных, но ты уже не боишься. Потому что нельзя расходовать силы ещё и на страх, их и так ничтожно мало, ты нужен пациентам, непозволительная роскошь бояться сейчас.
Как говорил Алексей Балабанов: «обещал – стой ровно». Мы и стояли, потому что ничего другого не оставалось.
Принимали, лечили, переводили в инфекционный стационар. А через пару часов поступали снова, такие же, поражённые вирусом. Смешно сказать, у нас даже ни разу карантина-то и не было. В голове нет больше страха, нет вскипающего и бурлящего чувства несправедливости, ничего нет – ты смирился, адаптировался.
Тяжело объяснить ребёнку, почему его закрывают одного в огромной палате, почему на нем столько проводов и датчиков, почему мама не придёт. Но глядя в его глаза, полные слёз, нельзя бояться, ему страшнее сейчас, а ты – его единственный защитник, стой ровно, не подавай виду!
К сожалению, мы пришли к тому, от чего так бежали и спасались: стационары переполнены, а оказывать помощь людям с другой патологией – некому. Мы где-то точно проиграли сражение, а может и не одно, но пока не войну. Мы всё ещё боремся, стоим. Только вот поддержки нет, без неё тяжело и трудно. Но уже не страшно.
Беспомощность – противное чувство. Как-то стыдно за него, сразу весь съеживаешься, как только оно приближается. Нельзя повлиять на систему. Бессилие перед этим начальственным, наглым «У нас в стационаре нет ковида!» сбивает с ног, ты летишь на пол, и весь твой труд обесценивается вот этой брошенной в тебя фразой. Хочется топнуть ногой, разреветься и закричать: «Это все ложь, вы же знаете правду, давайте будем работать в защите, пожалуйста!» Но ты как будто рыба: лежишь на этом полу, беззвучно открываешь рот, а руководство стоит над тобой, как рыбак, и не понимает, а чего, собственно, ты страдаешь. И остаётся лишь одно – хорошо работать на своём месте, как исправная шестеренка, и быть честным перед самим собой, не падать духом. Есть только ты и пациент, и работа здесь и сейчас.
Когда конец? Не знаю. Не скоро. Это как в океане: вглядываешься в горизонт, а берега не видно. Вот и сейчас так же – конца не видно.
Но всё имеет свойство заканчиваться, и это тоже пройдёт.
И как в песне поётся: когда я дошёл до самого дна, снизу кто-то постучал!“.
КАК ПОМОЧЬ: оставить любое пожертвование на сайте проекта “Что делать”, нажав кнопку “Помочь” и выбрав сумму, или отправить на короткий номер 3434 SMS с текстом “НЕНАПРАСНО (пробел) (сумма пожертвования цифрами)”. Например: НЕНАПРАСНО 1000. Сумма пожертвования по SMS может составлять от 10 до 15000 рублей; если сумма будет написана прописью или не указана, система автоматически спишет 100 рублей.