Марина Давыдова о немецком фестивале, которому сам бог велел стать еще одним европейским «авиньоном».
Ваймар – один из лучших городов на земле и рай для туристов. Это утверждение звучит пафосно, но я готова его доказать.
В Ваймаре есть невероятный парк, и впрямь напоминающий какие-то эдемские виды с полотен мастеров эпохи Кватроченто – вот тут пасутся овечки, вот тут цветут яблоневые деревья, вот тут течет река Ильм с живописными водопадами, а тут – на невысоком холмике – стоит дом Гёте. Размером этот парк, включенный, как и весь центр Ваймара, в список всемирного наследия ЮНЕСКО, сопоставим с Central Park Нью-Йорка, но при этом население Ваймара (65000) уместится в десяток нью-йоркских небоскребов. Стоит ли говорить, что не только небоскребов, но даже типовой высотной застройки в Ваймаре почти нет, а большая часть людей живет в каких-то пасторальных домах с приусадебными участками – Эдем начинается в парке, но простирается далеко за его пределы.
Размеры зданий, вмещающих литературный и исторический архив Ваймара, потрясают воображение не меньше, чем размеры его парка. И это неудивительно – каждый квадратный метр небольшого города Тюрингии связан с каким-то культурно-историческим событием и с каким-то великим именем: тут жил Шиллер, тут музицировал Ференц Лист, тут сочинял Томас Манн, тут останавливался Мартин Лютер, а тут стоит еще один дом Гёте. Заходишь в собор Петра и Павла, где проповедовал главный вдохновитель «Бури и натиска» и, к слову, один из основателей славистики Иоганн Готфрид Гердер, и обнаруживаешь в алтарной части триптих работы Лукаса Кранаха. Заходишь в библиотеку Анны-Амалии Брауншвейгской, той самой, что превратила Ваймар в одну из культурных столиц Европы, и узнаешь, что в ней хранится свыше миллиона старинных рукописей.
Если бы я была высокопоставленным немецким чиновником, я бы приложила все усилия, чтобы устроить в этом туристическом раю немецкий Авиньон. Ведь у самой важной театральной страны мира и главного экспортера театральных событий значимого международного форума фактически нет. И его отсутствие кажется какой-то досадной брешью. Правда, в Германии есть инициированная Жераром Мортье Ruhrtriennale, но это особый тип фестиваля, спектакли которого разбросаны по разным городам и индустриальным зонам рурской области, и который по определению не может создавать на небольшом пространстве невероятную атмосферу праздника, пленяющую на фестивалях в шотландском Эдинбурге, в румынском Сибиу, в польской Торуни. Про Авиньон мы уже сказали. Ваймар – ровно тот город, где подобный атмосферу можно создать. Особенно учитывая, что международный фестиваль (правда, с очень скромным бюджетом) тут уже есть. Он называется Kunstfest Weimar, и его амбициозный худрук Рольф Хемке уже умудрился устроить в городе театральную «мовиду».
Хемке обладает всеми качествами, которые нужны интенданту международного форума – он полиглот, хорошо знает западный театр и еще лучше театр арабского Востока и Африки, у него есть столь необходимые любому интенданту интуиция и умение рисковать. Ведомый им Kunstfest последовательно расширяет представления о театре довольно буржуазной и не очень готовой к экспериментам публики Ваймара. Расширяет в том числе и в сугубо и в географическом смысле.
Один из самых интересных спектаклей программы Told by my mother в постановке Али Шахрура приехал на Kunstfest из Ливана. Формально он значится по ведомству пластического театра, но на деле являет собой удивительный образец давно утраченного европейской культурой синкретизма, где пение, движение и сказание неразрывно связаны друг с другом. Действие основано на подлинных историях двух матерей, потерявших своих детей. Одна из них – тетя самого Али, сын которой пропал без вести во время сирийской войны.
Сдержанная документальность повествования (никаких эмоций, одни сухие факты) поразительным образом соседствует тут с экстазом танцовщиков, заставляющим вспомнить суфийских дервишей. События недавней истории в их интерпретации обретают вдруг метафизическое измерение, поиски матерью своего сына начинают напоминать блуждания Орфея по Аиду, а война оказывается лишь зримым (политическим) воплощением той черной бездны, что рано или поздно поглотит каждого из нас.
Работа Шахрура производит еще более сильное впечатление, когда узнаешь, в каких условиях она создавалась. Ливан переживает сейчас экономический и политический коллапс: в нем не ходит общественный транспорт, не работают банки, в домах то и дело отключают свет, а больницы отказываются принимать пациентов. В ситуации коллапса Шахрур репетировал этот спектакль в собственной квартире. И для Хемке это важно. Он охотнее пригласит на свой фестиваль не режиссера-эмигранта, рассказывающего о тяготах родной земли, но живущего где-то в окрестностях Берлина, а художника, который вопреки обстоятельствам продолжает работать в стране, где работать уже невозможно. К слову, в следующем году Told by my mother заявлен в программе все того же Авиньона.
Уроженец Детройта Даниэль Кан приехал на Kunstfest из США, но поет он на английском, на немецком, на идиш и иногда… на русском, а играет разом на аккордеоне, гитаре, фортепиано, губной гармошке и самодельной гавайской гитаре. Представьте себе человека, в творчестве которого брехтовские зонги удивительным образом переплелись с ритмами рока, а те в свою очередь с мелодикой клезмера, и вы получите отдаленное представление о том, что творит на сцене Кан. Сам он определяет свой музыкальный перформанс Borderland Blues, как «клезмер-идиш-панк-рок», а все пространство мировой культуры рассматривает как свою вотчину. Он может спеть песню на собственные стихи и сразу же вслед за этим песню на стихи Гейне или песню Мордехая Гебиртига.
Левая повестка его концерта и нарочито подчеркнутый антикапиталистический пафос в финале вечера вдруг неожиданно прервались пронзительной нотой. Даниэль Кан стал рассказывать о том, как пленили его в свое время концерты Булата Окуджавы, и в конце концов исполнил его «Молитву Франсуа Вийона». И это удивительное соседство протестными левого пафоса и сочинений нашего барда, приемлющего мир в его противоречивом разнообразии, стало, пожалуй, самой эффектной перекличкой разных культур на ваймарском фестивале.
Но Kunstfest расширяет географию театра не только в мировом масштабе, но и в пределах одного отдельно взятого Ваймара. Кажется, никогда прежде его публике не приходилось смотреть спектакли и слушать концерты в индустриальных зонах города. Например, на территории пивоваренного завода. Именно тут поместился пятичастный интерактивный проект о том, как шахты, рудники и карьеры меняют ландшафты земли, а закрытие градообразующих предприятий – жизнь людей и народов. Реализации проекта предшествовала трехлетняя исследовательская работа режиссера-документалиста Даниэля Кёттера, который вместе с художницей Элисой Лимберг и драматургом Сарой Исраэль собрал огромный материал о горнодобывающей промышленности Индонезии, Германии, Конго и Эстонии.
Подобно тому, как трансформирует физическое пространство открытая разработка месторождений, проект меняет наше собственное представление о пространстве. Мы блуждаем по сценографической конструкции, состоящей из двенадцати залов, словно по горным тоннелями. В этом увлекательном путешествии вся информативная часть помещена в виртуальный мир (надев VR-очки, мы оказываемся то в индонезийском поселении, то в немецкой деревушке), а вся перформативная – вынесена офлайн (сняв очки, ты ходишь по сырой земле, складываешь стену из камней и слушаешь звуки музыкальной машины, изготовленной из простого сепаратора). Аудиовизуальных впечатлений недостаточно, словно бы говорят нам авторы проекта. То, как деятельность человека меняет землю и самого человека, надо ощутить на тактильном уровне!
Прогрессивную повестку (экологическую, постколониальную, феминистскую) можно обнаружить сейчас едва ли не на всех фестивалях мира, но она далеко не всегда соседствует с изысканной театральной формой. На Kunstfest этот баланс найден. И есть ощущение, что фестивалю в Ваймаре нужен какой-то небольшой толчок, какой-то волшебный поворот винта, а может быть, просто чуть больший бюджет, чтобы он стал новой Меккой театральной Европы.