В Театре на Малой Бронной покажут советский триллер Саши Денисовой.
Я не помню себя в Советском Союзе, не испытываю фантомной ностальгии, едва ли видела два десятка советских фильмов, не могу на память назвать имена членов политбюро и скорее всего запутаюсь в последовательности генеральных секретарей, умиравших между Брежневым и Горбачёвым. Но даже во мне семидесятые годы отзываются живым воспоминанием своих слагаемых: на даче встречали старость гэдеровские стенки, тяжёлые лакированные раскладные столы “для праздничных застолий” и громоздкие магнитофоны. В шкафах пылились сервизы и рюмки из Чехословакии, в комодах – кружевные скатерти. Пытаясь засунуть ногу в колодку старых ботинок, можно было извлечь комок пожелтевшей газеты с портретом Брежнева. В школе на уроках музыки распевались “Крылатые качели”, “Если долго-долго-долго” и “Прекрасное далёко”. А в последний день года по телевидению всегда показывали подряд советские комедии, совершенно не подходящие к случаю. Впрочем, их никто по-настоящему не смотрел.
Нет какого-то яркого, определяющего эту эпоху события, нет имени, ставшего нарицательным, нет ничего определённого, сразу приходящего на ум. Только одно слово – «застой». Застой – это состояние. Выдох, угасание энергии – в равной мере энтузиазма и протеста. Застой – это когда в пруду вода становится мутной и сладко пахнет гнилью. Когда мечтаешь слушать «Pink Floyd», и одновременно хочешь, чтобы всегда пели «Песняры». Потому что так привычнее.
Главный герой спектакля – бэтмен Толя Дудочкин. Его фамилию режиссер и драматург Саша Денисова могла взять из песенки Юлия Кима: «Как-то юнга Дудочкин бросил в море лот / И на эту удочку клюнул кашалот». А могла и просто придумать, стилизовав его под узнаваемые советские имена. Дудочкину около сорока, работает журналистом, любит жену и дочь, немного выпивает и очень много курит, по выходным пишет в стол романы и рассказы. В стол – потому что не публикуют. В этом робко улыбающемся, негромко говорящем, острожном мужчине живёт рассерженный молодой человек, по ночам, скрытно ото всех переодевающийся в расклешенные брюки, накидывающий плащ, натягивающий маску-шлем и запрыгивающий в постоянно барахлящие «Жигули», чтобы патрулировать родной Готэм.
У Дудочкина, в отличии от американского побратима, нет неисчерпаемого бюджета, помощников-изобретателей и мудрого верного Альфреда. Но нет у него и коварных визави, хитрых сумасшедших суперзлодеев. Всё мельче, проще: фарцовщики, мелкие хулиганы, беспечные гражданки, решившие срезать путь по неокрепшему льду. Неуловимый, одинокий, мрачный Бэтмен, ещё в детстве лишившийся родителей и поклявшийся себе бороться со злом на смерть, фигура трагическая. Дудочкин – трагикомическая. В довлатовском смысле.
Актёр Дмитрий Куличков в этой роли действительно нет-нет, да и начинает играть Довлатова, проскальзывает в нём то та, то эта черта, то здесь то там возникает его интонация, мелькнёт взгляд усталых грустных глаз. Тем более, что опыт у артиста есть – в спектакле Константина Богомолова «Wonderland-80» он был Борисом Каким-то, то есть альтер-эго самого Довлатова, автора «Заповедника». Интересно, что и окружение делает из Дудочкина – Довлатова, выражаясь (буквально) цитатами его книг.
Заявленного театром жанра советского триллера нет и близко, этот спектакль – мокьюментарное приключение. Он выстроен как череда остроумных узнаваний, как весёлая игра с текстом и контекстом, где танец маленьких утят и «Солярис» Тарковского существуют на равных. На сцене художник-постановщик Лёша Лобанов тоже расставил всё сразу: тесную кухню, кабинет редактора, телефонный аппарат. Задник будто треснул, пошёл, как река по весне – разноформенными кусками, наползающим один на другой. Развал Советского союза, разлад сознания, вира и майна обыденной жизни. У Дудочкина даже дочь разделяется пополам, её образ двоится: одна часть – простая советская девчонка (инженю Лина Весёлкина), другая – высокая, стройная, модная тинейджерка (Александра Виноградова).
Второй главный герой, Леонид Ильич Брежнев, в исполнении актрисы Ольги Лапшиной – человек мягкий, управляемый, маленький, пухлый, уставший. Гендерное расхождение здесь имеет простой и понятный смысл, равно как и в случае строгой, требовательной, многое пережившей тёщи Дудочкина, которую колоритно играет Александр Семчев.
Брежнев хочет на пенсию, но, окруженный заботливыми членами политбюро, продолжает управлять страной. Одетые в костюмы цвета помех на телеэкране, с плашками орденов и медалей (художник по костюмам Саша Агеева), почти неразличимые между собой, они читают генсеку абсурдные газетные статьи, вливают в уши нежные указания и глупые тексты, как капризного ребёнка уговаривают поехать с государственным визитом во Францию. Все всё знают, но всех всё устраивает – застой как форма общественного договора. Не Сталин, и на том спасибо.
Да и вообще здесь все хорошие – даже жена, изменяющая с журналистом-стукачом, и карьерист Саяпин, стремящийся вывести из-за границы как можно больше добра не ради банального обогащения, а по зову сибаритского сердца (актёра Дмитрия Варшавского для пущей наглядности обрядили в костюм Жоржа Милославского), и милиционер Петровский (Дмитрий Гурьянов), похожий одновременно на гэбиста-инквизитора и на безупречно порядочного комиссара Джеймса Гордона.
Главная претензия Дудочкина к Брежневу проста: двадцать лучших лет он прожил под его рассредоточенным взглядом из-под густых бровей. Это, думаю, можно дальше не объяснять. В мире спектакля очень популярна телепередача «Ищу героя»: героя ищут все, но потребность в нём скорее сентиментальная, чем реальная. Никаких подвигов уже не хочется, да и некому их совершать, потому как разве можно выходить за рамки, установленные режимом, по убедительной просьбе самого режима? Может ли Бэтмен быть конформистом, смело идущим в рукопашную против мелких правонарушителей, но пасующим перед проницательным товарищем в штатском?
Дудочкина, хотя он, не сдержавшись, произносит опасные диссидентские речи, не арестовывают, арестовывают Саяпина – за какие-то невнятные манипуляции с валютой. Это, впрочем, очень давно так повелось, ещё Герцен удивлялся избирательности полицейского режима.
Брежнев, пришедший к Бэтмену в гости, остаётся жить в его простой советской квартирке. Официально он объявляется мёртвым, а вслед за ним погибают в пантомиме грустные генсеки-пьеро в нарядах, сделанных будто по эскизам с полотен Кандинского. И всё это время где-то за, вне сцены идёт афганская война, накрепко связывая частный анекдот с большой историей, не давая потеряться серьёзной мысли.
А что же Дудочкин? В финале он умрёт нелепой смертью, мучаясь болезнью наследника последнего русского императора. И дочь будет долго-долго смотреть ему вслед, а благодарные потомки ходить на экскурсию в его музей-квартиру.
Всего этого не бывает, но это вполне остроумно. И особенно хорошо тем, что бесполезно. Как у Уайльда: искусство только то, что бесполезно. Впрочем, эта же фраза есть в давней статье Майи Туровской, которая, в свою очередь, цитирует кого-то ещё. Ведь и весь спектакль – цитаты «из кого-то ещё».
В последние годы обращение к семидесятым в театре – совсем не редкость и вряд ли случайность. С одной стороны, часто оно превращается в прекраснодушную попытку показать людей, которые – видите?! – как-то справлялись, а ведь им было куда хуже, чем нам сейчас, даже на бытовом уровне. Они шутили, пели, дружили и влюблялись. Всё пережили и перебороли. Хотя, если честно, оно как-то само. С другой стороны, семидесятые в театре окутывает плотная вампиловская тоска.
Как показывать брежневские годы: уютным миром честных тружеников, тёмным абсурдным запойным сном, подражая мелодиями и танцам или цинично их высмеивая – выбор постановщика? Не стоит забывать только одно: в этом выборе будет столько же эстетических предпочтений, сколько и исторической ответственности, потому что рифма между семидесятыми и 2020-ми не является открытием, но требует осмысления. А рифма, вернее, как говорил Бродский, стихосложение – колоссальный ускоритель сознания.